Я повернулся быстрее, чем он предполагал, и дважды пнул его в бедро. Его губы исказила гримаса боли, и он взмахнул рукой, отчего цепь взметнулась, словно разъяренная змея. Мне удалось увернуться, отступив в проход между боксами. Цепь хлестнула об угол бокса, за которым я прятался, а я быстро ретировался, направившись к кабине бортинженера. Возможно, такое бегство выглядело не очень красиво, но в данных обстоятельствах это был наиболее благоразумный выход. Остаток пути я провел в обществе бортинженера за кофе.
В ту ночь я много думал, и мне не понравились некоторые выводы.
* * *
Утром я долго караулил у конторы Ярдмана и наконец поймал Саймона, когда он вышел, чтобы перекусить.
— Откуда ты возник? — улыбаясь, спросил он. — Ну что, погреемся в «Ангеле»?
Я кивнул, и мы зашагали по тающим остаткам недавно выпавшего снега. Мы шли, выдыхая клубы пара. День был туманный, пасмурный, холодный — под стать моему настроению.
Саймон толкнул дверь с витражом и вошел в пивную. Уселся на свою любимую табуретку у стойки, распахнул потрепанный вельветовый пиджак и потребовал от услужливого бармена горячей воды с ромом и лимоном — по стакану каждому из нас.
В старинном кирпичном очаге работал электрический камин. Пульсирующий свет его искусственных углей освещал широко улыбающуюся физиономию моего спутника. Его глаза светились дружелюбием.
Как мало у меня друзей.
— Так что же случилось? — спросил он, прихлебывая свой дымящийся напиток. — Сегодня ты что-то больно тихий.
Некоторое время я поглядывал на фальшивые угли. Дальше откладывать я не мог.
— Я все знаю, — сказал я. — Знаю про гнедую кобылу.
Саймон поставил стакан, рука его не дрожала, но улыбку как ветром сдуло.
— Какую кобылу? — спросил он.
Я не ответил. Молчание тянулось до бесконечности.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил Саймон.
— В течение двух недель я дважды возил одну и ту же кобылу во Францию и обратно. Одну и ту же.
— Ты что-то перепутал.
— Нет.
Возникла пауза. Потом Саймон повторил, но без убеждения в голосе:
— Ты что-то перепутал.
— Я заметил ее еще в тот день, когда она утром полетела во Францию, а вечером обратно в Англию. Я заинтересовался ею в прошлый четверг, когда она совершила такой же перелет. Я понял, что это одна и та же кобыла, вчера, когда она вернулась.
— Ты же много летал. Неужели ты можешь запомнить всех лошадей, с какими имел дело?
— Я разбираюсь в лошадях, — коротко сказал я.
— Очень уж ты шустрый, — сказал он скорее себе, чем мне. — Очень уж ты шустрый.
— Нет, — покачал я головой. — Это не я шустрый, а ты. Тебе не следовало посылать ее так часто, тогда бы я не понял, что к чему.
— Ну и что? — вдруг встрепенулся он, отчего его грузное тело пошло какими-то складками. — Что с того, что одна кобыла несколько раз съездила туда и обратно? И при чем тут я?
— Я могу не объяснять тебе того, что тебе и так известно.
— Генри, — подался он вперед, — я знаю то, что знаю, но я не знаю, что ты тут напридумывал. Тебе в голову что-то такое взбрело, и я хотел бы знать, что именно.
— Милое маленькое мошенничество, — вздохнул я. — Простое симпатичное жульничество. Все легче легкого. И несколько сотен фунтов прибыли от очередного ее перелета.
Я смотрел, как из моего стакана поднимается пар, и жалел, что пришел сюда.
Саймон молча смотрел на меня и ждал, когда я все скажу ему открытым текстом.
— Ну что ж, слушай. Вы продаете кобылу вашему соучастнику во Франции, который переводит вам деньги, и ваш банк удостоверяет получение перевода. Вы подаете бумаги в правительственные инстанции, что одна гнедая кобыла была продана за границу за энную сумму франков, — это часть коневодческого бизнеса. Благодарное правительство выплачивает вам премию в один и три четверти процента. Тем временем вы переправляете кобылу обратно, а потом начинаете все сначала. И деньги тоже переправляются наличными.
Саймон сидел, окаменев на своей табуретке и тупо глядя на меня.
— Вам нужно только одно — неплохой капитал, с которого бы один и три четверти процента были приличной суммой, иначе нет смысла рисковать. Скажем, двадцать тысяч фунтов. И тогда ваша прибыль за очередную прогулку кобылы будет равна тремстам пятидесяти фунтам. Если она будет так кататься хотя бы раз в месяц, это означает двадцатипроцентную и не облагаемую налогами прибыль ежегодно. То есть четыре тысячи фунтов. Разумеется, тут не обойтись без определенных накладных расходов, но все же...
— Генри! — тихо и глухо произнес Саймон.
— Это не крупная афера, — сказал я, — но вполне надежная. И без тебя, Саймон, тут не обойтись — все дело в том, кто и как заполняет разные бланки, а у Ярдмана это делаешь ты. Если бы на твоем месте оказался посторонний человек, за лошадь пришлось бы всякий раз платить — за ее доставку самолетом туда и обратно, а это сделало бы операцию неприбыльной. Это возможно, лишь когда лошадь может кататься бесплатно. Ты вносишь ее в опись груза, но в официальных документах фирмы это отсутствует. Она отправляется в путь всякий раз, когда есть свободное место. Прошлый раз Ярдман сказал мне, что полетит семь трехлеток, а полетело восемь, и восьмой была как раз гнедая кобыла. В тот день, когда мы сделали две поездки, когда привезли ее утром, а забрали днем, лошади, которых мы должны были доставить обратно, задержались не случайно. Даже вы не решились привезти кобылу и тотчас же отправить ее обратно. Поэтому ты якобы допустил ошибку, указав, что тренеры должны доставить лошадей не в десять, а в пятнадцать часов, — тем более любопытно, что ты никогда не совершаешь ошибок. Твоя пунктуальность просто фантастична, и никому в голову не придет проверять что-либо за тобой.
— Как ты это вычислил? — глухо спросил Саймон.
— Я же раньше работал в «Старой Англии», — напомнил я. — Я заполнял такие же формы, что и ты. Я же тебе их и посылал, когда работал в транспортном отделе, но я не знал про эту премию. О ней я услышал десять дней назад из разговора трех бизнесменов. А потом, когда стал размышлять, зачем надо было возить туда и обратно одну и ту же кобылу, я вдруг сразу все понял. Что-то щелкнуло, и все стало ясно.
— Щелкнуло, — тупо повторил он.
— Ну да, — кивнул я. — И главное, никаких характерных примет. Если бы ты посылал ее под ее собственным именем, все сразу бы обнаружилось. Я бы первый это заметил. Но ты просматривал регистр и выбирал кобыл примерно того же возраста и масти и заполнял на них документы. Британские таможенники подтверждали факт экспорта этих лошадей, а французские — их импорта. Все очень просто. Никому и в голову не приходило проверить у владельцев, продавали ли они этих лошадей на самом деле или нет. С какой стати? Ну а для того, чтобы вернуть кобылу, ты проделывал такой же фокус с французским регистром, только тут приходилось действовать аккуратнее — нельзя было импортировать слишком дорогих кобыл, ведь фирма имеет право свободно потратить за границей лишь две тысячи фунтов стерлингов в год. Все, что превышает эту сумму, означает особое разбирательство, чего вы никак не могли допустить.
— Разложил все по полочкам, — мрачно заключил Саймон.
— Я думал об этом всю ночь.
— Кому же ты собираешься пожаловаться?
Я неловко отвел глаза, уставился в пространство.
— Ярдману?
Я молчал.
— Полиции?
Я посмотрел на фальшивые угли. Я бы никому не сказал, если бы не...
— Неужели тебе было так необходимо, чтобы Билли не давал мне житья?
— Генри! — обиженно воскликнул Саймон. Он был безутешен. — Я и в мыслях этого не держал. Как ты мог такое подумать?
Я судорожно сглотнул и сказал:
— Билли принимал участие во всех перелетах с кобылой. И кроме, пожалуй, первого, не давал мне ни минуты покоя. Один раз он набросился на меня с кулаками, второй раз облил сладким кофе, а вчера, когда я стал разглядывать кобылу, ударил цепью. Он делал это не потому, что невзлюбил меня. По крайней мере, это не главная причина. Это был, так сказать, отвлекающий маневр, попытка не дать мне разобраться в лошадях. Потому-то он ни разу не ударил меня по лицу. Он дрался не из ненависти, а из деловых соображений.
— Генри, уверяю тебя, это не так. — Саймон явно был расстроен. — Я бы не допустил, чтобы с тобой что-то случилось.
Он протянул руку к стакану и сделал приличный глоток. Пар от напитка уже не шел. И ром, и дружба остыли.
— Ладно, не гляди на меня так, — наконец сказал он, зябко ежась и снова отпивая из стакана. — С кобылой ты все вычислил верно. Господь мне судья, но Билли на тебя я не напускал. Я и сам терпеть его не могу. Это жуткий подонок. Уверяю тебя, что бы он там ни делал, все это по собственной инициативе. Такая уж у него мерзкая натура.
Я пристально смотрел на него, искренне желая поверить и чувствуя, что сваляю дурака, если позволю ему меня убедить.
— Послушай, — сказал он, подаваясь вперед, — скажи, вот ты бы его на меня напустил?
— Нет.
— Ну вот и я нет.
Наступила долгая пауза.
— Что ты делаешь с деньгами? — спросил я.
— Расплачиваюсь с долгами, — сказал он, поколебавшись. — Тотализатор, сам понимаешь...
Но я покачал головой:
— Ты на скачках не играешь!
— Играю.
— Нет.
— Ты просто не знаешь.
— Прекрасно знаю, — устало отозвался я. — Скачки тебя не интересуют. Ты никогда не пытался получить у меня сведения о тех, кто может выиграть. Ты даже не спрашивал, какие у меня самого шансы. И не говори, что наделал карточных долгов, — тоже не поверю. Ведь если ты наделал такие долги, что вынужден воровать, чтобы расплатиться с ними, ты бы играл и в карты, и на тотализаторе, и на чем угодно. Это как болезнь.
— Воровать — слишком крепкое слово, — сказал он, поморщившись, потом взял мой нетронутый стакан и залпом осушил его. — Ярдман пенсии платить не станет, — добавил он.
Я попытался представить его будущее, его скудную пенсию в старости. У меня хоть есть остатки состояния Креганов, что и говорить, деньги небольшие, но можно покупать машины и выпивку. У Саймона же — лишь то, что он сумеет скопить.
— Деньги держишь в банке? — спросил я.
— Треть, — признался он. — Другую треть берет мой двоюродный брат, который держит кобылу и привозит ее в аэропорт. А остаток — у того парня, что помогает нам во Франции. Когда я придумал этот план, они-то и достали деньги. У меня со средствами было плохо.
— Выходит, ты не так уж много зарабатываешь, — сказал я, — учитывая риск.
— Удваиваю себе зарплату, — пояснил Саймон. — Причем без вычетов. У нас две лошади, и в общей сложности набегает пятнадцать поездок в год.
— Вторую я тоже видел?
— Да. Она слетала туда и обратно.
— Один раз?
— Один раз.
— А как вы доставляете деньги во Францию?
— Вкладываем в газеты. В еженедельники «Хорс энд хаунд», например.
— Фунты?
— Да. У нашего партнера во Франции есть человек, который обменивает их на франки.
— Это же риск — посылать деньги по почте.
— Пока еще мы ничего не потеряли.
— И как давно вы этим занимаетесь?
— С тех пор как ввели эту премию.
Наступила еще одна долгая пауза. Саймон вертел в руках пустой стакан. Он вовсе не походил на негодяя. Я же задал себе вопрос: не ханжество ли требовать от друзей безукоризненной честности? Я все еще рассматривал его как друга и не мог поверить, что он специально платил Билли за то, чтобы тот задал мне жару. Нет, конечно, Билли просто ненавидел меня за мою родословную. Но с этим вполне можно жить.
— Ну, так что же ты собираешься предпринять? — спросил Саймон.
И я, и он прекрасно знали, что, если начнется расследование, его песенка будет спета: в разных банках и правительственных учреждениях осталось слишком много его следов, и тюрьмы ему не миновать.
Я слез с табуретки и, выпрямившись, покачал головой.
— Ничего, — сказал я неуверенно.
— При условии, что мы завяжем?
— Не знаю...
Он судорожно улыбнулся и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
В ту ночь я много думал, и мне не понравились некоторые выводы.
* * *
Утром я долго караулил у конторы Ярдмана и наконец поймал Саймона, когда он вышел, чтобы перекусить.
— Откуда ты возник? — улыбаясь, спросил он. — Ну что, погреемся в «Ангеле»?
Я кивнул, и мы зашагали по тающим остаткам недавно выпавшего снега. Мы шли, выдыхая клубы пара. День был туманный, пасмурный, холодный — под стать моему настроению.
Саймон толкнул дверь с витражом и вошел в пивную. Уселся на свою любимую табуретку у стойки, распахнул потрепанный вельветовый пиджак и потребовал от услужливого бармена горячей воды с ромом и лимоном — по стакану каждому из нас.
В старинном кирпичном очаге работал электрический камин. Пульсирующий свет его искусственных углей освещал широко улыбающуюся физиономию моего спутника. Его глаза светились дружелюбием.
Как мало у меня друзей.
— Так что же случилось? — спросил он, прихлебывая свой дымящийся напиток. — Сегодня ты что-то больно тихий.
Некоторое время я поглядывал на фальшивые угли. Дальше откладывать я не мог.
— Я все знаю, — сказал я. — Знаю про гнедую кобылу.
Саймон поставил стакан, рука его не дрожала, но улыбку как ветром сдуло.
— Какую кобылу? — спросил он.
Я не ответил. Молчание тянулось до бесконечности.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил Саймон.
— В течение двух недель я дважды возил одну и ту же кобылу во Францию и обратно. Одну и ту же.
— Ты что-то перепутал.
— Нет.
Возникла пауза. Потом Саймон повторил, но без убеждения в голосе:
— Ты что-то перепутал.
— Я заметил ее еще в тот день, когда она утром полетела во Францию, а вечером обратно в Англию. Я заинтересовался ею в прошлый четверг, когда она совершила такой же перелет. Я понял, что это одна и та же кобыла, вчера, когда она вернулась.
— Ты же много летал. Неужели ты можешь запомнить всех лошадей, с какими имел дело?
— Я разбираюсь в лошадях, — коротко сказал я.
— Очень уж ты шустрый, — сказал он скорее себе, чем мне. — Очень уж ты шустрый.
— Нет, — покачал я головой. — Это не я шустрый, а ты. Тебе не следовало посылать ее так часто, тогда бы я не понял, что к чему.
— Ну и что? — вдруг встрепенулся он, отчего его грузное тело пошло какими-то складками. — Что с того, что одна кобыла несколько раз съездила туда и обратно? И при чем тут я?
— Я могу не объяснять тебе того, что тебе и так известно.
— Генри, — подался он вперед, — я знаю то, что знаю, но я не знаю, что ты тут напридумывал. Тебе в голову что-то такое взбрело, и я хотел бы знать, что именно.
— Милое маленькое мошенничество, — вздохнул я. — Простое симпатичное жульничество. Все легче легкого. И несколько сотен фунтов прибыли от очередного ее перелета.
Я смотрел, как из моего стакана поднимается пар, и жалел, что пришел сюда.
Саймон молча смотрел на меня и ждал, когда я все скажу ему открытым текстом.
— Ну что ж, слушай. Вы продаете кобылу вашему соучастнику во Франции, который переводит вам деньги, и ваш банк удостоверяет получение перевода. Вы подаете бумаги в правительственные инстанции, что одна гнедая кобыла была продана за границу за энную сумму франков, — это часть коневодческого бизнеса. Благодарное правительство выплачивает вам премию в один и три четверти процента. Тем временем вы переправляете кобылу обратно, а потом начинаете все сначала. И деньги тоже переправляются наличными.
Саймон сидел, окаменев на своей табуретке и тупо глядя на меня.
— Вам нужно только одно — неплохой капитал, с которого бы один и три четверти процента были приличной суммой, иначе нет смысла рисковать. Скажем, двадцать тысяч фунтов. И тогда ваша прибыль за очередную прогулку кобылы будет равна тремстам пятидесяти фунтам. Если она будет так кататься хотя бы раз в месяц, это означает двадцатипроцентную и не облагаемую налогами прибыль ежегодно. То есть четыре тысячи фунтов. Разумеется, тут не обойтись без определенных накладных расходов, но все же...
— Генри! — тихо и глухо произнес Саймон.
— Это не крупная афера, — сказал я, — но вполне надежная. И без тебя, Саймон, тут не обойтись — все дело в том, кто и как заполняет разные бланки, а у Ярдмана это делаешь ты. Если бы на твоем месте оказался посторонний человек, за лошадь пришлось бы всякий раз платить — за ее доставку самолетом туда и обратно, а это сделало бы операцию неприбыльной. Это возможно, лишь когда лошадь может кататься бесплатно. Ты вносишь ее в опись груза, но в официальных документах фирмы это отсутствует. Она отправляется в путь всякий раз, когда есть свободное место. Прошлый раз Ярдман сказал мне, что полетит семь трехлеток, а полетело восемь, и восьмой была как раз гнедая кобыла. В тот день, когда мы сделали две поездки, когда привезли ее утром, а забрали днем, лошади, которых мы должны были доставить обратно, задержались не случайно. Даже вы не решились привезти кобылу и тотчас же отправить ее обратно. Поэтому ты якобы допустил ошибку, указав, что тренеры должны доставить лошадей не в десять, а в пятнадцать часов, — тем более любопытно, что ты никогда не совершаешь ошибок. Твоя пунктуальность просто фантастична, и никому в голову не придет проверять что-либо за тобой.
— Как ты это вычислил? — глухо спросил Саймон.
— Я же раньше работал в «Старой Англии», — напомнил я. — Я заполнял такие же формы, что и ты. Я же тебе их и посылал, когда работал в транспортном отделе, но я не знал про эту премию. О ней я услышал десять дней назад из разговора трех бизнесменов. А потом, когда стал размышлять, зачем надо было возить туда и обратно одну и ту же кобылу, я вдруг сразу все понял. Что-то щелкнуло, и все стало ясно.
— Щелкнуло, — тупо повторил он.
— Ну да, — кивнул я. — И главное, никаких характерных примет. Если бы ты посылал ее под ее собственным именем, все сразу бы обнаружилось. Я бы первый это заметил. Но ты просматривал регистр и выбирал кобыл примерно того же возраста и масти и заполнял на них документы. Британские таможенники подтверждали факт экспорта этих лошадей, а французские — их импорта. Все очень просто. Никому и в голову не приходило проверить у владельцев, продавали ли они этих лошадей на самом деле или нет. С какой стати? Ну а для того, чтобы вернуть кобылу, ты проделывал такой же фокус с французским регистром, только тут приходилось действовать аккуратнее — нельзя было импортировать слишком дорогих кобыл, ведь фирма имеет право свободно потратить за границей лишь две тысячи фунтов стерлингов в год. Все, что превышает эту сумму, означает особое разбирательство, чего вы никак не могли допустить.
— Разложил все по полочкам, — мрачно заключил Саймон.
— Я думал об этом всю ночь.
— Кому же ты собираешься пожаловаться?
Я неловко отвел глаза, уставился в пространство.
— Ярдману?
Я молчал.
— Полиции?
Я посмотрел на фальшивые угли. Я бы никому не сказал, если бы не...
— Неужели тебе было так необходимо, чтобы Билли не давал мне житья?
— Генри! — обиженно воскликнул Саймон. Он был безутешен. — Я и в мыслях этого не держал. Как ты мог такое подумать?
Я судорожно сглотнул и сказал:
— Билли принимал участие во всех перелетах с кобылой. И кроме, пожалуй, первого, не давал мне ни минуты покоя. Один раз он набросился на меня с кулаками, второй раз облил сладким кофе, а вчера, когда я стал разглядывать кобылу, ударил цепью. Он делал это не потому, что невзлюбил меня. По крайней мере, это не главная причина. Это был, так сказать, отвлекающий маневр, попытка не дать мне разобраться в лошадях. Потому-то он ни разу не ударил меня по лицу. Он дрался не из ненависти, а из деловых соображений.
— Генри, уверяю тебя, это не так. — Саймон явно был расстроен. — Я бы не допустил, чтобы с тобой что-то случилось.
Он протянул руку к стакану и сделал приличный глоток. Пар от напитка уже не шел. И ром, и дружба остыли.
— Ладно, не гляди на меня так, — наконец сказал он, зябко ежась и снова отпивая из стакана. — С кобылой ты все вычислил верно. Господь мне судья, но Билли на тебя я не напускал. Я и сам терпеть его не могу. Это жуткий подонок. Уверяю тебя, что бы он там ни делал, все это по собственной инициативе. Такая уж у него мерзкая натура.
Я пристально смотрел на него, искренне желая поверить и чувствуя, что сваляю дурака, если позволю ему меня убедить.
— Послушай, — сказал он, подаваясь вперед, — скажи, вот ты бы его на меня напустил?
— Нет.
— Ну вот и я нет.
Наступила долгая пауза.
— Что ты делаешь с деньгами? — спросил я.
— Расплачиваюсь с долгами, — сказал он, поколебавшись. — Тотализатор, сам понимаешь...
Но я покачал головой:
— Ты на скачках не играешь!
— Играю.
— Нет.
— Ты просто не знаешь.
— Прекрасно знаю, — устало отозвался я. — Скачки тебя не интересуют. Ты никогда не пытался получить у меня сведения о тех, кто может выиграть. Ты даже не спрашивал, какие у меня самого шансы. И не говори, что наделал карточных долгов, — тоже не поверю. Ведь если ты наделал такие долги, что вынужден воровать, чтобы расплатиться с ними, ты бы играл и в карты, и на тотализаторе, и на чем угодно. Это как болезнь.
— Воровать — слишком крепкое слово, — сказал он, поморщившись, потом взял мой нетронутый стакан и залпом осушил его. — Ярдман пенсии платить не станет, — добавил он.
Я попытался представить его будущее, его скудную пенсию в старости. У меня хоть есть остатки состояния Креганов, что и говорить, деньги небольшие, но можно покупать машины и выпивку. У Саймона же — лишь то, что он сумеет скопить.
— Деньги держишь в банке? — спросил я.
— Треть, — признался он. — Другую треть берет мой двоюродный брат, который держит кобылу и привозит ее в аэропорт. А остаток — у того парня, что помогает нам во Франции. Когда я придумал этот план, они-то и достали деньги. У меня со средствами было плохо.
— Выходит, ты не так уж много зарабатываешь, — сказал я, — учитывая риск.
— Удваиваю себе зарплату, — пояснил Саймон. — Причем без вычетов. У нас две лошади, и в общей сложности набегает пятнадцать поездок в год.
— Вторую я тоже видел?
— Да. Она слетала туда и обратно.
— Один раз?
— Один раз.
— А как вы доставляете деньги во Францию?
— Вкладываем в газеты. В еженедельники «Хорс энд хаунд», например.
— Фунты?
— Да. У нашего партнера во Франции есть человек, который обменивает их на франки.
— Это же риск — посылать деньги по почте.
— Пока еще мы ничего не потеряли.
— И как давно вы этим занимаетесь?
— С тех пор как ввели эту премию.
Наступила еще одна долгая пауза. Саймон вертел в руках пустой стакан. Он вовсе не походил на негодяя. Я же задал себе вопрос: не ханжество ли требовать от друзей безукоризненной честности? Я все еще рассматривал его как друга и не мог поверить, что он специально платил Билли за то, чтобы тот задал мне жару. Нет, конечно, Билли просто ненавидел меня за мою родословную. Но с этим вполне можно жить.
— Ну, так что же ты собираешься предпринять? — спросил Саймон.
И я, и он прекрасно знали, что, если начнется расследование, его песенка будет спета: в разных банках и правительственных учреждениях осталось слишком много его следов, и тюрьмы ему не миновать.
Я слез с табуретки и, выпрямившись, покачал головой.
— Ничего, — сказал я неуверенно.
— При условии, что мы завяжем?
— Не знаю...
Он судорожно улыбнулся и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35