Я же вернулся к Габриэлле и попытался утолить мой собственный голод долгим взглядом и прикосновением к ее руке. По ее ответной реакции я понял, что для нее самой это было нечто вроде чашки риса для голодающего из Индии.
— Лошади прибывают в два тридцать. Тогда и начнется погрузка. После этого я, наверное, смогу вырваться ненадолго, если мой босс задержится на ленче.
Габриэлла со вздохом поглядела на часы. Десять минут первого.
— Через двадцать минут у меня перерыв на час. Пожалуй, устрою-ка я перерыв на два часа. — Она повернулась к девушке в соседнем магазинчике "дьюти-фри". После недолгих переговоров она весело объявила: — Я отработаю за Джулию лишний час в конце, а она заменит меня днем.
Я поклонился в знак благодарности сменщице, на что та ответила быстрой белозубой улыбкой, показавшейся особенно ослепительной на мрачноватом фоне винных полок.
— Хочешь перекусим вон там? — спросил я, показывая туда, куда удалились Майк и Боб, но Габриэлла покачала головой:
— Слишком людно. Меня здесь все знают. Лучше съездить в Милан, если у тебя есть время.
— Если лошади приедут раньше, пусть подождут.
— Вот именно! — одобрительно кивнула она, и уголки ее рта поползли вверх.
Тут в зал хлынула толпа прибывших пассажиров, и они стали толкаться у прилавка Габриэллы. Я отошел к бару-кафетерию в другом конце зала и решил переждать там эти двадцать минут. За одним из столиков в одиночестве сидел Ярдман.
Он жестом пригласил меня присоединиться, чего я не сделал бы по своей воле, и порекомендовал, чтобы я заказал, как и он, двойной джин с тоником.
— Я лучше выпью кофе.
— Как вам будет угодно, мой мальчик, — махнул он рукой.
Я неторопливо осматривал просторное помещение аэровокзала: стекло, полированное дерево, длинная терраса. По одной стороне рядом с кондитерским прилавком тянулась стойка, где подавали кофе, пиво, молоко и джин. Дальше, за одним из столиков, тесной группкой спиной ко мне сидели с кружками пива Билли, Альф и Джон. «Два с половиной часа такого отдыха, — подумал я, — и у нас будет веселенькое возвращение».
— Ваши партнеры не приехали? — спросил я Ярдмана.
— Задержались, — вздохнул он в ответ. — Но должны подъехать к часу.
— Вот и хорошо, — сказал я, имея в виду свои собственные проблемы. — Вы не забудете спросить их насчет Саймона?
— Саймона?
— Ну да, насчет Саймона Серла.
— Ах да, Серл. Разумеется, мой мальчик, спрошу.
Из служебной двери вышел Патрик, поздоровался с Габриэллой через головы покупателей и подошел к нам.
— Выпить не желаете? — спросил его Ярдман, указывая на свой стакан.
Он лишь хотел проявить учтивость, но Патрик возмущенно фыркнул:
— Нет, конечно.
— Почему?
— Я думал, вы знаете. Нам запрещается летать, если хотя бы за восемь часов до этого мы принимали алкоголь.
— Восемь часов? — удивленно протянул Ярдман.
— Да, а после хорошей вечеринки — сутки, лучше двое.
— Я этого не знал, — растерянно произнес Ярдман.
— Распоряжение министерства авиации, — пояснил Патрик. — А вот кофе выпью.
Когда официантка принесла кофе, он бросил туда четыре кусочка сахара и стал мешать кофе ложечкой.
— Мне вчера понравилось на скачках, — сказал он, улыбаясь одними янтарными глазами. — Я опять пойду. Ты когда скачешь в следующий раз?
— Завтра.
— Тогда не выберусь. А когда еще?
Я посмотрел на Ярдмана и сказал:
— Это зависит от того, когда у меня командировки.
— Вчера я ездил в Челтенхем, — обратился Патрик к Ярдману с присущей ему открытостью, — и представляете, наш Генри пришел четвертым в Золотом кубке. Очень интересное зрелище!
— Так вы хорошо знакомы? — спросил Ярдман.
Его глубоко посаженные глаза не были видны за стеклами очков. Косо проникавшие лучи солнца высвечивали каждое пятнышко на его желтоватых щеках. Я по-прежнему не испытывал к нему никаких определенных чувств: ни привязанности, ни неприязни. Работать с ним было просто, он вел себя достаточно дружелюбно, но оставался для меня загадкой.
— Да, мы знакомы, — сказал Патрик. — Мы познакомились в одном из полетов.
— Понятно.
К нам подошла Габриэлла. Поверх темного форменного платья она надела замшевое пальто. На ногах у нее были черные лакированные туфли без каблуков, а в руке сумочка. Аккуратная, собранная, самостоятельная девушка, почти красавица, которая относилась к работе всерьез, а к мужчинам — как к развлечению.
Когда она подошла, я встал и, пытаясь подавить странное чувство гордости, представил ее Ярдману. Он вежливо улыбнулся и заговорил с ней по-итальянски, что стало для меня сюрпризом.
Патрик начал переводить, шепча мне в ухо:
— Он говорит, что был в Италии во время войны, — что с его стороны бестактно, потому что ее дед погиб, отражая наступление союзников в Сицилии.
— Тогда ее еще не было на свете, — возразил я.
— Верно, — улыбнулся Патрик. — Впрочем, она настроена к Англии вполне дружески.
— Мисс Барзини сказала мне, что вы везете ее в Милан на ленч, — сказал мне Ярдман.
— Если вы не возражаете, — отозвался я. — Я вернусь к половине третьего, когда прибудут матки.
— Я ничего не имею против, — кротко отозвался он. — А куда вы хотите поехать?
— "Тратториа Романа", — быстро отозвался я. Именно там мы с Патриком и Габриэллой обедали в первый вечер.
— Отлично, а то я очень проголодалась, — сказала Габриэлла, пожала руку Ярдману и помахала рукой Патрику: — Ариведерчи!
Мы пошли по залу, держась за руки. Я обернулся один раз. Патрик и Ярдман смотрели нам вслед. Оба они улыбались.
Глава 11
Когда дело дошло до еды, ни у одного из нас не оказалось аппетита. Мы кое-как доели лазанью и стали пить кофе. Нам нужно было только находиться рядом. Мы мало говорили, но, видно прочитав мои непристойные мысли, Габриэлла сказала вдруг, что мы не можем поехать к ее сестре, потому что она дома и несколько ее детей тоже.
— Этого-то я и боялся, — криво улыбнулся я.
— Придется все отложить до следующего раза.
— Увы! — Мы оба одновременно вздохнули и рассмеялись.
Чуть позже, попивая горячий кофе, Габриэлла спросила:
— А сколько таблеток было во флаконе, который ты послал мне с Саймоном Серлом?
— Не знаю. Я не считал, но флакон был на три четверти полон.
— Мне тоже так показалось, — сказала Габриэлла со вздохом. — Мне вчера позвонила жена булочника и попросила достать еще. Она сказала, что дно флакона было набито бумагой, но мне кажется, она просто раздала таблетки подругам, а теперь жалеет.
— Никакой бумаги во флаконе не было. Только вата сверху.
— Я тоже так подумала, — Габриэлла горестно поморщилась. — Лучше бы она сразу сказала мне правду.
Я резко поднялся и сказал:
— Пошли. Оставь кофе.
— В чем дело? — удивилась Габриэлла.
— Я хочу взглянуть на флакон.
— Да она же наверняка его выбросила, — удивленно сказала Габриэлла.
— Надеюсь, что она все-таки этого не сделала, — сказал я, быстро расплачиваясь. — Если во флаконе оказалась бумага, то положить ее туда мог только Саймон.
— Да? Ты думаешь, это серьезно?
— Он полагал, что таблетки для тебя. Он не предполагал, что они предназначены кому-то еще. И я забыл напомнить ему, что ты не понимаешь по-английски. Может, он решил так: когда у тебя кончатся таблетки, ты увидишь бумагу и прочитаешь, что там написано. Не знаю. Так или иначе, надо ее найти. Это след Саймона.
Мы выскочили из ресторана, поймали такси и отправились к булочнику. Жена его была полная, добродушная и выглядела лет на пятьдесят, хотя на самом деле ей, скорее всего, было тридцать пять. Ее приветливая улыбка сменилась выражением тревоги, когда Габриэлла объясняла ей, зачем мы приехали. Потом она широко развела руками.
— Флакон в мусорном баке, — сказала Габриэлла. — Она выбросила его сегодня утром.
— Надо поискать. Спроси, могу ли я это сделать.
Две женщины обменялись какими-то репликами, потом Габриэлла сказала:
— Она говорит, что ты запачкаешь свой прекрасный костюм.
— Габриэлла...
— Еще она говорит, что англичане — все сумасшедшие, но ты можешь поискать.
На заднем дворе стояли три мусорных бака, два, к счастью, пустые, а один полный. Мы его перевернули, и я стал разгребать вонючие отбросы рукояткой метлы. Коричневый флакончик был там, под мокрыми кофейными отходами и остатками лапши. Габриэлла подняла его и вытерла куском газеты, а я погрузил отходы обратно в бак и подмел двор.
— Бумага не вылезает, — сообщила Габриэлла. Отвинтив крышечку, она пыталась подцепить ее пальцем.
Я обернул бутылочку газетой, положил на землю и ударил лопатой. Габриэлла присела на корточки и смотрела, как я выбираю из осколков бумагу, а также то, что там оказалось, кроме этого.
Я медленно выпрямился, держа в руке трофеи. Обрывок бумаги — верхняя часть фирменного бланка Ярдмана. Банкнот неизвестной страны и несколько травинок сена.
Обрывок бумаги и купюра были пришпилены булавкой, а травинки оказались между ними.
— Что за чепуха? — произнесла Габриэлла.
— Ты не знаешь, что это за валюта? — спросил я, показывая ей купюру.
Оглядев ее с двух сторон, она сказала:
— Югославская. Сто динаров.
— И сколько же это?
— Примерно пять тысяч сто лир.
Три фунта. Клочок бумаги. Сено. И все было запрятано во флакон. Габриэлла взяла у меня из рук бумажки и отцепила булавку.
— Что все это значит? — спросила она.
— Понятия не имею, послание в бутылке, но что оно значит?
— В бумаге какие-то дырочки, — сообщила Габриэлла.
— Это от булавки.
— Нет, их гораздо больше. Смотри. — Она подняла бумажку. Красные печатные буквы бланка гласили: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ГРУЗОВ». Клочок был размером шесть дюймов на два. Я посмотрел его на свет.
Саймон наколол булавкой пять букв. «ЛЮДЕЙ». Меня обдало жаром.
— Что все это значит? — спросила Габриэлла.
— Посмотри, как он наколол буквы — получается: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ЛЮДЕЙ».
Моя интонация явно ее напугала. Она, похоже, что-то почувствовала.
— Но как все это понимать?
— У Саймона не было карандаша, — мрачно отозвался я, избегая объяснений. Только булавки в лацкане пиджака. Записка в бутылке, которую наконец выбросило волной на берег. — Надо подумать, — сказал я. — Надо все хорошенько вспомнить.
Мы уселись на пустые ящики, сваленные в углу двора. Я уставился на побеленную стену дома.
— Расскажи, в чем дело, — попросила Габриэлла. — У тебя такой вид...
— Билли... Билли устраивает дымовую завесу.
— Кто это такой?
— Конюх. Или, по крайней мере, прикидывается конюхом. Всякий раз, когда он летал, на борту был человек, который обратно не возвращался.
— Саймон? — недоверчиво протянула Габриэлла.
— Сейчас я не о Саймоне, хотя и с ним на борту был Билли. Люди, которые путешествовали под видом конюхов, назад не возвращались. Я не помню их лиц, потому что Билли делал все, чтобы у меня не было возможности с ними пообщаться.
— Что же он делал?
— Много чего. Оскорблял меня и... — Я замолчал, пытаясь припомнить этих попутчиков. — Первый раз, когда я летел с Билли, с нами был толстяк по имени Джон. По крайней мере, так мне его представили. От него не было никакого толку. Он понятия не имел, как обращаться с лошадьми. В тот день мы дважды летали во Францию. Похоже, Джон собирался остаться там уже после первого прилета. Я видел, как они горячо спорили с Билли, и тот, видно, заставил его слетать еще раз. Когда Джон согласился лететь обратно, Билли вылил пиво мне на ноги, чтобы я думал об этом, а не о Джоне. А во второй раз он и вовсе устроил со мной потасовку.
— Но кто был этот Джон?
— Понятия не имею, — покачал я головой.
— А остальные?
— Потом мы вместе летали в Нью-Йорк. С нами был конюх с какой-то норвежской лошадью-полукровкой. Он якобы не говорил по-английски. Официально он летел в Америку на две недели, но кто знает, сколько он там пробыл. В тот раз Билли уронил мне на руку железный брус, чтобы я думал об отбитых пальцах, а не о норвежцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35