От него во все стороны тянулись тросы. Ярдман говорил, что надо использовать блок и тали, но даже с их помощью было непросто погрузить и задвинуть его туда, где он теперь находился. Чтобы обеспечить доставку этого ящика, Ярдман решился на захват самолета и убийство трех пилотов. Те, кто не имели на прибор права, очень хотели его заполучить.
Я двинулся дальше. Кобылы невозмутимо жевали сено и не обратили на меня никакого внимания. Я миновал отсек бортинженера. Возле кабины по-прежнему лежало тело Майка. Похороны они отложили на самый конец.
В багажном отделении имелось несколько сравнительно небольших ящиков с веревочными рукоятками и без каких-либо надписей. Дверь была открыта. Последний шанс отказаться от задуманного. Ярдман еще не вернулся «Сессна» была в полном порядке. Если я улечу на ней, то при наличии радиосвязи и исправных приборов спасу свою жизнь и прикрою дело Ярдмана. Но «ДС-4» останется здесь с ценным грузом.
Я быстро убрал складной трап и с грохотом захлопнул дверь. Слишком поздно менять решение. К тому же мне придется или тащить Раус-Уилера в «Сессну», или пристрелить его здесь. Ни то, ни другое меня не привлекало.
Но то, что я увидел в кабине, чуть было не заставило меня опустить руки.
Билли застрелил Боба в затылок. Боб упал лицом вперед на штурвал, но в кресле его по-прежнему удерживал ремень. Даже в обычных обстоятельствах не просто забраться в кресло второго пилота, учитывая тесноту пространства, а сейчас вытащить оттуда его мертвого хозяина было и вовсе выше моих сил. Выкинув из головы мысль, что передо мной человек, которого я хорошо знал, и рассматривая его исключительно как предмет, который я должен убрать, если не хочу погибнуть, я освободил ремень, отодвинул труп так, чтобы ноги и голова не заслоняли мне приборов, и снова пристегнул ремень, закрепив тело в новой позиции, спиной ко мне.
Все с тем же хладнокровием и сосредоточенностью я сел в кресло Патрика и начал готовить самолет к отлету. Рычаги, переключатели. На приборной доске, на потолке, на левой стене — повсюду. У каждого обозначение маленькими металлическими буковками, и каждый надо поставить в правильное положение, чтобы самолет мог лететь.
Патрик в свое время показывал мне, что надо делать. Но одно дело — смотреть со стороны и совсем другое — управлять самому. Я свел предстартовую проверку к минимуму.
Когда я включил зажигание, мосты оказались сожжены, потому что самолет ожил. Пропеллеры с тремя лопастями заработали, оглушительно завыл левый двигатель. Нет, это слишком.
Я чуть потянул вниз длинный рычаг с черной рукояткой, и двигатель начал разогреваться. Затем один за другим я запустил три остальных мотора. Только в конце я включил прожектора. Альф мог и не расслышать шум двигателей, но уж свет-то он увидит обязательно. Однако без этого мне не обойтись. Я должен видеть, куда направляю самолет. Если повезет, Альф не сообразит, что надо сделать, чтобы мне помешать, и не сделает ничего.
Я убавил газ, снял самолет с тормоза, и он легко двинулся вперед. Слишком быстро. Слишком быстро! Я ехал прямо на прожектора на взлетной полосе и мог раздавить их, а они мне были необходимы. Я убавил обороты двух правых двигателей, и самолет слегка занесло, что помогло мне миновать прожектора и снова выехать на взлетную полосу. Сейчас ветер дул мне в спину. Значит, надо добраться до конца полосы, потом развернуться.
Никто в мире, наверное, не выруливал «ДС-4» с такой бешеной скоростью. Доехав до конца полосы, я лихо развернул самолет и, отменив все проверки двигателей, чему меня учили, запустил на полную мощность все четыре мотора.
Двигатели взревели, большая тяжелая машина завибрировала и начала набирать скорость, как мне показалось, чудовищно медленно. Полоса показалась недопустимо короткой. По траве разгон был не такой быстрый, как по бетону, полоса предназначалась для легких самолетов, да и вообще никто не знает, сколько весит этот чертов ящик. При коротких взлетных полосах надо ниже, чем обычно, опускать закрылки. Рассудок тут был ни при чем, совет подало мне подсознание. Я взялся за рычаг и опустил закрылки ниже. Двадцать градусов. Дальше опускать нельзя.
* * *
Ярдман вернулся. В отличие от Альфа он живо сообразил, что надо делать, и не стал попусту терять времени. «Ситроен» подъехал к дальнему концу взлетной полосы и остановился как раз по центру. Мои прожектора высветили темные фигурки, выскочившие из машины и бросившиеся к ангару. Если свернуть в сторону, чтобы избежать столкновения с машиной, мелькнуло у меня в голове, машина потеряет равновесие на неровной земле и разобьется. Если самолет продолжит разбег и не успеет вовремя взлететь, я задену «Ситроен» колесами или прожектором.
Ярдман сделал то, что не сделал Альф. Он выключил прожектора на полосе. У меня возникло ощущение, что мне на голову надели мешок. Но мои собственные прожектора высветили машину угрожающе близко, и, по крайней мере, это показало мне направление. Теперь я уже набрал такую скорость, что остановиться было невозможно, даже если бы я этого очень захотел. Я прошел точку возврата, причем еще не оторвавшись от земли.
Двигатели работали на полную мощность. Стиснув зубы, я следил за машиной, надвигавшейся на меня со скоростью сто миль в час, и пытался не упустить того единственного момента, когда будет пора. Наконец я потянул на себя контрольную колонку и одновременно движением рычага убрал шасси. Сесть на брюхо или врезаться в машину — для меня было уже все равно. Но «ДС-4» взлетел! Как ни удивительно, все кончилось не взрывом, а взлетом. Прожектора ударили в небо, «Ситроен» остался внизу и позади. Полет! Самое лучшее слово в мире.
По моему лицу градом катил пот — от напряжения и испуга. «ДС-4» был тяжелый самолет, и управлять им для меня было все равно что сесть за руль контейнеровоза после мини-автобуса. Провести его по взлетной полосе потребовало огромных физических усилий, но он теперь плавно набирал высоту, и стрелка альтиметра спокойно двигалась по циферблату. Две, три, четыре тысячи футов. На этой высоте я перешел на горизонтальный полет и немного убавил газ, поскольку скорость достигла двухсот двадцати узлов. Самолет старой модели, построенный в сорок пятом году, не мог лететь быстрее.
Маленькая современная «Сессна» могла развивать такую же скорость. Если Ярдман привез пилотов и они тоже обойдутся без лишних проверок, то могут пуститься за мной в погоню в считанные минуты. Надо поскорее потеряться, благо есть где. Уже в воздухе я выключил прожектора, но по привычке включил навигационные огни на крыльях и хвосте и маячок над кабиной. Он попеременно омывал крылья розовым светом. Я поспешно выключил и его, и навигационные огни. Нарушение правил! Впрочем, сегодня я и так их нарушил немало.
Взлетная полоса была проложена точно с востока на запад. Я взлетел в западном направлении, желая одного — лишь бы улететь подальше, толком не зная, куда лечу. Нет, так они меня быстро догонят. В виде эксперимента я повернул налево и почувствовал, как тяжело идет самолет. Значит, ветер юго-западный. Я снова вернул машину на прежний курс. Минут через пять я понял, что никакой «Сессне» меня не отыскать.
Натянутые до предела нервы слегка отпустило, но утешения мне это не принесло. Внезапно я вспомнил о своем обожженном боке, о котором начисто забыл с тех пор, как обнаружил в могиле труп Саймона. Сигналы, которые посылала мне моя сожженная кожа, не доходили до меня в вихре событий. Но теперь мой бок решил на мне отыграться с лихвой за недавнее невнимание.
Страшная слабость стала охватывать мое тело. Я вдруг почувствовал озноб, хотя был весь в поту от напряжения. Руки на штурвале начали дрожать, и я вдруг понял, что не в состоянии вести даже спортивный самолет, не говоря уже о большом лайнере, за штурвалом которого оказался впервые. Но куда хуже физической усталости был упадок моральных сил. Да, самолюбие загнало меня в этот самолет. Оно же заставило меня поднять его в воздух. Самолюбие и гордыня. Я по-прежнему пытался что-то доказать Билли. Я выбрал «ДС-4» вовсе не потому, что на нем был сверхценный ультразвуковой агрегат, который нельзя было отдавать врагу. Я просто хотел показать им, Ярдману и призраку Билли, что нет вершин, которые я не мог бы покорить. Тщеславие, ребячество, глупость.
Но теперь я, похоже, здорово влип. Я был высоко в небе в многотонной стальной громадине и летел неизвестно куда. Я вытер лицо рукавом свитера и попытался собраться с мыслями. Если я хочу остаться в живых, мне необходимо знать высоту и направление полета. Я взглянул на альтиметр. Четыре тысячи футов. На такой высоте я могу врезаться в гору, если она попадется по пути. Курс — юго-запад, но откуда я лечу?
Я стал шарить по кабине в поисках какой-нибудь карты, но ничего не нашел. Патрик сказал, что мы в Италии. Джузеппе был итальянец, а у «Сессны» итальянский номер. Ультразвуковой агрегат доставили из Брешии. Значит, мы где-то в северной Италии, у восточного побережья? Если я буду продолжать лететь на юго-запад, то в конце концов окажусь над Средиземным морем. Но для этого надо преодолеть Апеннины. Я не помнил их высоту, но четыре тысячи футов слишком низко... И вообще до Апеннин оставались в таком случае считанные мили.
Я стал медленно набирать высоту. Пять, шесть, семь, восемь тысяч. Это нормально. Альпы в самых высоких точках достигали двенадцати тысяч футов, а Апеннины гораздо ниже. Впрочем, они могут быть выше, чем мне кажется. Я набрал высоту десять тысяч футов. На этой высоте я не имел права находиться. Еще немного — и я пересеку основную авиатрассу на Рим. Причем без огней и без опознавательных знаков. Я снова включил навигационные огни и маяк. Конечно, этого недостаточно, чтобы предотвратить столкновение с реактивным самолетом, но так все же лучше, чем вовсе без огней.
Грохот двигателей утомлял и без того усталое сознание. Я протянул руку к наушникам Патрика и надел их. Шум заметно уменьшился. Я не сомневался, что Ярдман вывел радио из строя задолго до того, как попросил Патрика изменить курс. Я повертел ручки настройки и убедился, что не ошибся. Эфир молчал. Оставалась слабая надежда, что Ярдман не повредил ВОР — сверхвысокочастотный диапазон, с помощью которого самолет движется от одного радиомаяка к другому. Эта система работала независимо от двусторонней радиосвязи «земля — воздух». Она могла пригодиться ему для поиска аэродрома, но и она была отключена.
Время, подумал я и взглянул на часы. Половина двенадцатого. Если бы часы показывали половину десятого, я бы отнесся к этому столь же спокойно. Время, измеряемое в часах и минутах, остановилось для меня в пустынном миланском переулке. Я попытался встряхнуться. Итак, половина двенадцатого. Это очень важная, незаменимая информация. Без радио и карт только время и компас решали мою судьбу. Как и другие летчики, я привык пользоваться всеми имеющимися приборами и приспособлениями и соблюдать все правила и инструкции. Но теперь было самое время осваивать методы пилотов, летавших на заре авиации.
Если я начал полет пятнадцать минут назад и взлетел на Северной равнине и если я хотя бы приблизительно вспомню — до сотни миль — ширину Италии, то я пойму, когда окажусь над Средиземным морем. Тем временем внизу то и дело попадались отдельные огоньки и маленькие скопища огоньков, обозначавшие города. Но я не видел хорошо освещенных аэропортов с широкими посадочными полосами. На «Сессне» лететь проще, с горечью думал я. Рано или поздно я бы нашел радиосвязь с землей. Международный язык летчиков — английский. Это же просто мечта. Мне бы объяснили, где я нахожусь, дали курс, указали, где сесть.
Но если бы я взял «Сессну», мне бы пришлось оставить «ДС-4». Вначале я думал, не подложить ли под него несколько канистр с бензином и не чиркнуть ли спичкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я двинулся дальше. Кобылы невозмутимо жевали сено и не обратили на меня никакого внимания. Я миновал отсек бортинженера. Возле кабины по-прежнему лежало тело Майка. Похороны они отложили на самый конец.
В багажном отделении имелось несколько сравнительно небольших ящиков с веревочными рукоятками и без каких-либо надписей. Дверь была открыта. Последний шанс отказаться от задуманного. Ярдман еще не вернулся «Сессна» была в полном порядке. Если я улечу на ней, то при наличии радиосвязи и исправных приборов спасу свою жизнь и прикрою дело Ярдмана. Но «ДС-4» останется здесь с ценным грузом.
Я быстро убрал складной трап и с грохотом захлопнул дверь. Слишком поздно менять решение. К тому же мне придется или тащить Раус-Уилера в «Сессну», или пристрелить его здесь. Ни то, ни другое меня не привлекало.
Но то, что я увидел в кабине, чуть было не заставило меня опустить руки.
Билли застрелил Боба в затылок. Боб упал лицом вперед на штурвал, но в кресле его по-прежнему удерживал ремень. Даже в обычных обстоятельствах не просто забраться в кресло второго пилота, учитывая тесноту пространства, а сейчас вытащить оттуда его мертвого хозяина было и вовсе выше моих сил. Выкинув из головы мысль, что передо мной человек, которого я хорошо знал, и рассматривая его исключительно как предмет, который я должен убрать, если не хочу погибнуть, я освободил ремень, отодвинул труп так, чтобы ноги и голова не заслоняли мне приборов, и снова пристегнул ремень, закрепив тело в новой позиции, спиной ко мне.
Все с тем же хладнокровием и сосредоточенностью я сел в кресло Патрика и начал готовить самолет к отлету. Рычаги, переключатели. На приборной доске, на потолке, на левой стене — повсюду. У каждого обозначение маленькими металлическими буковками, и каждый надо поставить в правильное положение, чтобы самолет мог лететь.
Патрик в свое время показывал мне, что надо делать. Но одно дело — смотреть со стороны и совсем другое — управлять самому. Я свел предстартовую проверку к минимуму.
Когда я включил зажигание, мосты оказались сожжены, потому что самолет ожил. Пропеллеры с тремя лопастями заработали, оглушительно завыл левый двигатель. Нет, это слишком.
Я чуть потянул вниз длинный рычаг с черной рукояткой, и двигатель начал разогреваться. Затем один за другим я запустил три остальных мотора. Только в конце я включил прожектора. Альф мог и не расслышать шум двигателей, но уж свет-то он увидит обязательно. Однако без этого мне не обойтись. Я должен видеть, куда направляю самолет. Если повезет, Альф не сообразит, что надо сделать, чтобы мне помешать, и не сделает ничего.
Я убавил газ, снял самолет с тормоза, и он легко двинулся вперед. Слишком быстро. Слишком быстро! Я ехал прямо на прожектора на взлетной полосе и мог раздавить их, а они мне были необходимы. Я убавил обороты двух правых двигателей, и самолет слегка занесло, что помогло мне миновать прожектора и снова выехать на взлетную полосу. Сейчас ветер дул мне в спину. Значит, надо добраться до конца полосы, потом развернуться.
Никто в мире, наверное, не выруливал «ДС-4» с такой бешеной скоростью. Доехав до конца полосы, я лихо развернул самолет и, отменив все проверки двигателей, чему меня учили, запустил на полную мощность все четыре мотора.
Двигатели взревели, большая тяжелая машина завибрировала и начала набирать скорость, как мне показалось, чудовищно медленно. Полоса показалась недопустимо короткой. По траве разгон был не такой быстрый, как по бетону, полоса предназначалась для легких самолетов, да и вообще никто не знает, сколько весит этот чертов ящик. При коротких взлетных полосах надо ниже, чем обычно, опускать закрылки. Рассудок тут был ни при чем, совет подало мне подсознание. Я взялся за рычаг и опустил закрылки ниже. Двадцать градусов. Дальше опускать нельзя.
* * *
Ярдман вернулся. В отличие от Альфа он живо сообразил, что надо делать, и не стал попусту терять времени. «Ситроен» подъехал к дальнему концу взлетной полосы и остановился как раз по центру. Мои прожектора высветили темные фигурки, выскочившие из машины и бросившиеся к ангару. Если свернуть в сторону, чтобы избежать столкновения с машиной, мелькнуло у меня в голове, машина потеряет равновесие на неровной земле и разобьется. Если самолет продолжит разбег и не успеет вовремя взлететь, я задену «Ситроен» колесами или прожектором.
Ярдман сделал то, что не сделал Альф. Он выключил прожектора на полосе. У меня возникло ощущение, что мне на голову надели мешок. Но мои собственные прожектора высветили машину угрожающе близко, и, по крайней мере, это показало мне направление. Теперь я уже набрал такую скорость, что остановиться было невозможно, даже если бы я этого очень захотел. Я прошел точку возврата, причем еще не оторвавшись от земли.
Двигатели работали на полную мощность. Стиснув зубы, я следил за машиной, надвигавшейся на меня со скоростью сто миль в час, и пытался не упустить того единственного момента, когда будет пора. Наконец я потянул на себя контрольную колонку и одновременно движением рычага убрал шасси. Сесть на брюхо или врезаться в машину — для меня было уже все равно. Но «ДС-4» взлетел! Как ни удивительно, все кончилось не взрывом, а взлетом. Прожектора ударили в небо, «Ситроен» остался внизу и позади. Полет! Самое лучшее слово в мире.
По моему лицу градом катил пот — от напряжения и испуга. «ДС-4» был тяжелый самолет, и управлять им для меня было все равно что сесть за руль контейнеровоза после мини-автобуса. Провести его по взлетной полосе потребовало огромных физических усилий, но он теперь плавно набирал высоту, и стрелка альтиметра спокойно двигалась по циферблату. Две, три, четыре тысячи футов. На этой высоте я перешел на горизонтальный полет и немного убавил газ, поскольку скорость достигла двухсот двадцати узлов. Самолет старой модели, построенный в сорок пятом году, не мог лететь быстрее.
Маленькая современная «Сессна» могла развивать такую же скорость. Если Ярдман привез пилотов и они тоже обойдутся без лишних проверок, то могут пуститься за мной в погоню в считанные минуты. Надо поскорее потеряться, благо есть где. Уже в воздухе я выключил прожектора, но по привычке включил навигационные огни на крыльях и хвосте и маячок над кабиной. Он попеременно омывал крылья розовым светом. Я поспешно выключил и его, и навигационные огни. Нарушение правил! Впрочем, сегодня я и так их нарушил немало.
Взлетная полоса была проложена точно с востока на запад. Я взлетел в западном направлении, желая одного — лишь бы улететь подальше, толком не зная, куда лечу. Нет, так они меня быстро догонят. В виде эксперимента я повернул налево и почувствовал, как тяжело идет самолет. Значит, ветер юго-западный. Я снова вернул машину на прежний курс. Минут через пять я понял, что никакой «Сессне» меня не отыскать.
Натянутые до предела нервы слегка отпустило, но утешения мне это не принесло. Внезапно я вспомнил о своем обожженном боке, о котором начисто забыл с тех пор, как обнаружил в могиле труп Саймона. Сигналы, которые посылала мне моя сожженная кожа, не доходили до меня в вихре событий. Но теперь мой бок решил на мне отыграться с лихвой за недавнее невнимание.
Страшная слабость стала охватывать мое тело. Я вдруг почувствовал озноб, хотя был весь в поту от напряжения. Руки на штурвале начали дрожать, и я вдруг понял, что не в состоянии вести даже спортивный самолет, не говоря уже о большом лайнере, за штурвалом которого оказался впервые. Но куда хуже физической усталости был упадок моральных сил. Да, самолюбие загнало меня в этот самолет. Оно же заставило меня поднять его в воздух. Самолюбие и гордыня. Я по-прежнему пытался что-то доказать Билли. Я выбрал «ДС-4» вовсе не потому, что на нем был сверхценный ультразвуковой агрегат, который нельзя было отдавать врагу. Я просто хотел показать им, Ярдману и призраку Билли, что нет вершин, которые я не мог бы покорить. Тщеславие, ребячество, глупость.
Но теперь я, похоже, здорово влип. Я был высоко в небе в многотонной стальной громадине и летел неизвестно куда. Я вытер лицо рукавом свитера и попытался собраться с мыслями. Если я хочу остаться в живых, мне необходимо знать высоту и направление полета. Я взглянул на альтиметр. Четыре тысячи футов. На такой высоте я могу врезаться в гору, если она попадется по пути. Курс — юго-запад, но откуда я лечу?
Я стал шарить по кабине в поисках какой-нибудь карты, но ничего не нашел. Патрик сказал, что мы в Италии. Джузеппе был итальянец, а у «Сессны» итальянский номер. Ультразвуковой агрегат доставили из Брешии. Значит, мы где-то в северной Италии, у восточного побережья? Если я буду продолжать лететь на юго-запад, то в конце концов окажусь над Средиземным морем. Но для этого надо преодолеть Апеннины. Я не помнил их высоту, но четыре тысячи футов слишком низко... И вообще до Апеннин оставались в таком случае считанные мили.
Я стал медленно набирать высоту. Пять, шесть, семь, восемь тысяч. Это нормально. Альпы в самых высоких точках достигали двенадцати тысяч футов, а Апеннины гораздо ниже. Впрочем, они могут быть выше, чем мне кажется. Я набрал высоту десять тысяч футов. На этой высоте я не имел права находиться. Еще немного — и я пересеку основную авиатрассу на Рим. Причем без огней и без опознавательных знаков. Я снова включил навигационные огни и маяк. Конечно, этого недостаточно, чтобы предотвратить столкновение с реактивным самолетом, но так все же лучше, чем вовсе без огней.
Грохот двигателей утомлял и без того усталое сознание. Я протянул руку к наушникам Патрика и надел их. Шум заметно уменьшился. Я не сомневался, что Ярдман вывел радио из строя задолго до того, как попросил Патрика изменить курс. Я повертел ручки настройки и убедился, что не ошибся. Эфир молчал. Оставалась слабая надежда, что Ярдман не повредил ВОР — сверхвысокочастотный диапазон, с помощью которого самолет движется от одного радиомаяка к другому. Эта система работала независимо от двусторонней радиосвязи «земля — воздух». Она могла пригодиться ему для поиска аэродрома, но и она была отключена.
Время, подумал я и взглянул на часы. Половина двенадцатого. Если бы часы показывали половину десятого, я бы отнесся к этому столь же спокойно. Время, измеряемое в часах и минутах, остановилось для меня в пустынном миланском переулке. Я попытался встряхнуться. Итак, половина двенадцатого. Это очень важная, незаменимая информация. Без радио и карт только время и компас решали мою судьбу. Как и другие летчики, я привык пользоваться всеми имеющимися приборами и приспособлениями и соблюдать все правила и инструкции. Но теперь было самое время осваивать методы пилотов, летавших на заре авиации.
Если я начал полет пятнадцать минут назад и взлетел на Северной равнине и если я хотя бы приблизительно вспомню — до сотни миль — ширину Италии, то я пойму, когда окажусь над Средиземным морем. Тем временем внизу то и дело попадались отдельные огоньки и маленькие скопища огоньков, обозначавшие города. Но я не видел хорошо освещенных аэропортов с широкими посадочными полосами. На «Сессне» лететь проще, с горечью думал я. Рано или поздно я бы нашел радиосвязь с землей. Международный язык летчиков — английский. Это же просто мечта. Мне бы объяснили, где я нахожусь, дали курс, указали, где сесть.
Но если бы я взял «Сессну», мне бы пришлось оставить «ДС-4». Вначале я думал, не подложить ли под него несколько канистр с бензином и не чиркнуть ли спичкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35