— Это последний заезд, — сказал он, когда лошади миновали нашу «смотровую площадку». — А сейчас давайте разбираться, что к чему.
Он пошел вдоль тренировочной дорожки в направлении площадки для выгула. Я следовал за ним. Вскоре мы подошли к лошадям, медленно кружащимся по травянистому заснеженному полю. Благородные животные с валящим из ноздрей после быстрой скачки паром, со сверкающими шкурами великолепно смотрелись на фоне восходящего солнца. Ослепительное зрелище — мороз! солнце! движение! неукротимый порыв! — незабываемое утро.
Слева, также в украшении солнечных бликов, но как-то одиноко, перебирал стройными ногами наш незнакомец. Он был явно встревожен — врожденный инстинкт тянул его к своим собратьям, природа неудержимо звала в бешеный галоп.
Тремьен подошел к конюхам.
— Кто-нибудь знает, чья это лошадь? Все дружно покачали головами.
— Возвращайтесь тогда домой. Ведите лошадей по всепогодной дорожке. Кроме нас ею сегодня никто не пользуется. Будьте осторожны, переходя шоссе.
Конюхи выстроили лошадей в линию — по порядку конюшен — ив утренней дымке вместе со своими подопечными исчезли из виду в конце дорожки.
— А вы возвращайтесь к трактору, хорошо? И не делайте резких движений. Не вспугните этого «парня», — попросил меня Тремьен, его глаза сфокусировались на потерявшейся лошади. — В кабине трактора вы найдете толстую гибкую веревку. Возьмите ее. Когда будете возвращаться, двигайтесь медленно и осторожно.
— Понял.
Тремьен быстро кивнул. Повернувшись, чтобы идти выполнять его просьбу, я заметил, как он достал из кармана несколько кубиков брикетированного корма и протянул их нашему новому-знакомому.
— Давай, приятель. Не смущайся. Очень вкусно. Пойдем, ты, должно быть, голоден?.. — Он говорил ровным спокойным голосом, без тени принуждения, в интонациях слышались даже какие-то умасливающие нотки.
Я медленно отошел, взял из кабины веревку, а когда осторожно приблизился к насыпи — так, чтобы Тремьен мог меня увидеть, — заметил, как тот правой рукой скармливает лошади брикетированный корм, а левой — поглаживает гриву. Я остановился, затем медленно двинулся вперед. Лошадь вздрогнула, повернув морду в мою сторону; испуг, подобно электрическому току, явно вызвал у животного какое-то внутреннее напряжение. Незаметным движением я сложил веревку так, чтобы получилась большая петля, завязал ее бегущим узлом и вновь медленно пошел вперед. Чтобы опять не испугать животное, я не стал затягивать петлю, а так и шел, держа веревку за узел.
Тремьен наблюдал за моими манипуляциями, не переставая что-то нашептывать и скармливать лошади корм — кубик за кубиком. Я осторожно, подавляя в себе малейший намек на волнение или сомнение, приблизился и замер в двух шагах от лошади.
— Хороший, хороший, не бойся, — шептал на ухо лошади Тремьен.
Так же шепотом он обратился ко мне:
— Бели можете накинуть ему петлю на шею, то не стесняйтесь.
Я сделал последние два шага, приблизившись "плотную, и, не останавливаясь, прошел мимо лошади с обратной от Тремьена стороны. Одновременно мне удалось пронести веревку так, что петля, как бы сама собой, оказалась на шее животного. Тремьен, держа очередной кубик корма, поманил лошадь на себя, я же в этот момент не очень сильно, но прочно захлестнул петлю.
— Отлично, — оценил нашу работу Тремьен, — давайте мне свободный конец. Я отведу этого «парня» на свой двор. Вы умеете управлять трактором?
— Да.
— Дождитесь, пока мы скроемся из виду. Не хочу, чтобы он дернулся от испуга, когда вы будете заводить двигатель. Если он рванется, то я его не удержу.
— Понятно.
Тремьен выудил из кармана очередную порцию кубиков и, как прежде, поднес их к губам животного, однако на этот раз он одновременно крепко ухватил конец бечевки. Как будто поняв нас, как будто осознав, что его ждет приют и фураж, это величественное создание природы мирно двинулось за человеком; они начали спускаться к чернеющей внизу, усыпанной опилками и стружкой беговой дорожке, а затем повернули в сторону дома.
Еда и тепло, думал я. Возможно, у меня есть много общего с этой лошадью. Разве все мое существование — это не форма плена? Я пожал плечами. Что сделано, то сделано, сказал бы Тремьен. Я подошел к трактору и по известному мне теперь пути отогнал машину к тому месту, откуда мы начали свой вояж.
На сей раз кухня была залита солнечным светом; Тремьен, облокотившись на стол, что-то энергично выговаривал в телефонную трубку.
— Вы считаете, что к этому времени уже кто-нибудь спохватится о пропаже своей лошади? — Он немного помолчал, слушая ответ, затем загрохотал вновь. — Хорошо, скажите, что лошадь у меня, и если она будет соответствовать описанию, то известите.
Он резко бросил трубку на рычаг.
— Невозможно поверить — до сих пор еще никто не заявил в полицию.
Тремьен снял пальто, шарф и кепку, повесив все это на единственную вешалку. Под пальто обнаружился толстый свитер для игры в гольф, причем какой-то ослепительно-алмазной расцветки, из-под которого выглядывал широко распахнутый ворот рубахи. Пристрастие Тремьена к ярким тонам, замеченное мною в убранстве столовой, не изменило ему и в одежде — тот же вкус.
— Кофе? — спросил он, подходя к плите. — Вас не затруднит самому побеспокоиться о своем завтраке? Выбирайте все, что вам будет по душе.
Он поставил массивный чайник на конфорку, затем подошел к холодильнику и извлек нарезанные хлебцы, масло, какую-то желтую пасту и банку с мармеладом.
— Тосты? — Он начал укладывать ломтики хлеба в специальный проволочный держатель, затем установил это сооружение в духовку. — Есть кукурузные хлопья, если предпочитаете. Можете приготовить также яйца.
— Тосты — лучше не придумаешь, — согласился я.
Тремьен тут же не преминул попросить меня позаботиться о том, чтобы хлебцы не подгорели, пока он будет говорить по телефону. Он позвонил в два места, причем тема разговоров оказалась совершенно неподвластной моему пониманию.
— Тарелки, — указал он на буфет. Из буфета я также достал кружки, а из ящика — ножи, вилки и ложки.
— Вашу куртку можете повесить в раздевалке, следующая дверь, — продолжал он отдавать распоряжения, не прекращая своих телефонных переговоров.
Говорил он уверенно, решительно. Я повесил куртку, приготовил кофе, поджарил еще несколько тостов и только тогда вновь услышал оглушающий треск падающей на рычаг трубки.
Тремьен вышел в прихожую.
— Ди-Ди, — крикнул он. — Кофе.
Он вернулся на кухню, уселся за стол и начал трапезу, жестом приглашая меня составить ему компанию, что я и сделал. В этот момент в дверях появилась светлая шатенка, в джинсах и огромном сером, доходящем ей до колен свитере.
— Ди-Ди, — с набитым ртом промычал Тремьен, — это Джон Кендал, мой писатель. Ди-Ди — моя секретарша; — Это уже было обращено ко мне.
Я вежливо поднялся, на что мне было сухо, без тени улыбки, предложено сесть. Я смотрел, как она подходит к плите приготовить себе кофе, и по первым моим впечатлениям она напоминала кошку — мягкой походкой, грациозностью движений, поглощенностью собой.
Тремьен смотрел, — как я наблюдаю за ней, и на его губах играла улыбка — он явно развлекался.
— Вы поладите с Ди-Ди, — уверил он меня, — я же без нее просто не могу обходиться.
Ди-Ди никак не отреагировала на комплимент, а только присела на краешек стула с таким видом, будто вот-вот должна уйти.
— Обзвони владельцев конюшен и спроси, не пропадала ли у них лошадь, — распоряжался Тремьен. — Если кто-нибудь паникует, то передай, что лошадь у меня. Жива и здорова. Мы дали ей воды и корма. Кажется, она всю ночь гуляла по Даунсу.
Ди-Ди кивнула.
— Мой джип в канаве на южном подъезде к магистрали А34. Мэкки не справилась с управлением, и машина перевернулась. Пострадавших нет. Позвони в гараж, пусть его выудят.
Ди-Ди кивнула.
— Джон, — повернул он ко мне голову, — будет работать в столовой. Какой бы материал он ни попросил, дай ему; о чем бы ни спросил — ответь.
Ди-Ди кивнула.
— Договорись с кузнецом, чтобы явился и подковал двух лошадей, потерявших сегодня во время утренней проездки подковы. Подковы конюхи нашли, новых нам не надо.
Ди-Ди кивнула.
— Если меня не будет, когда придет ветеринар, попроси его, чтобы после того жеребенка он осмотрел Поплавка. У этой лошадки что-то неладно с голенью.
Ди-Ди кивнула.
— Проследи, чтобы возчики вовремя доставили сено. Наш запас на исходе. Никаких оправданий насчет снежной погоды не принимай.
Ди-Ди улыбнулась, и ее треугольное личико вновь напомнило мне о семействе кошачьих, но не о домашних кисках, а о более крупных представителях. Мелькнула даже мысль о выпущенных когтях.
Тремьен, доев тост, продолжал отдавать отдельные мелкие распоряжения, которые Ди-Ди, как мне показалось, с легкостью запоминала. Когда словесный поток Тремьена иссяк, она подхватила свою кружку и, сказав, что допьет кофе в конторе, поскольку дела не терпят отлагательств, удалилась.
— Абсолютно надежная, — сказал Тремьен, глядя ей вслед. — Добрый десяток тренеров, будь они неладны, пытались переманить ее у меня. — Он понизил голос. — А какой-то дерьмовый жокей-любитель обошелся с ней просто по-свински, втоптал ее в грязь. Она до сих пор не может этого пережить. Мне приходится это учитывать. Если заметите, что она плачет, то дело как раз в этом.
Такое неподдельное сочувствие поразило меня, и я был вынужден признать, что следовало бы раньше понять, сколько нераспознанных пластов лежат в основе этого человека, скрываясь за резкими манерами, громовым голосом и непреклонностью в решениях. И речь даже идет не только о его любви к лошадям, не только о его стремлении к самовыражению, не только о его неприкрытом восхищении Гаретом, а в большей степени о каких-то подспудных личностных ценностях, к которым, возможно, мне удастся прикоснуться, а возможно, и нет.
Следующие тридцать минут опять ушли на телефонные переговоры: звонил он, звонили ему; позже я понял, что это самое напряженное время дня у тренеров — единственный промежуток, когда можно застать их дома.
Тосты были съедены, кофе выпит. Тремьен вытащил из пачки, лежащей на столе, сигарету и извлек из кармана одноразовую зажигалку.
— Вы курите? — спросил он, пододвигая пачку в мою сторону.
— Никогда не пробовал.
— Успокаивает нервы, — заявил он, делая глубокую затяжку. — Надеюсь, вы не фанатичный противник курения.
— Запах мне вполне приятен.
— Это хорошо, — Тремьен был вполне удовлетворен, — что дым не будет мешать нашей совместной работе.
Он сообщил мне, что в десять часов первой смене лошадей будет задан корм, и конюхи отправятся завтракать. Сам же он намеревается вновь оседлать трактор и поехать на тренировочное поле, посмотреть на работу второй смены. Он посоветовал мне не беспокоиться, а заняться оборудованием столовой — расположить вещи так, чтобы мне было удобно и привычно работать.
Затем, после окончания утренних проездок, он готов, если я не возражаю, посвятить послеполуденные часы рассказам о своем детстве. С началом вечерних проездок у него не будет времени.
— Прекрасная идея, — согласился я. Он кивнул.
— Тогда пойдемте, я покажу вам, что где лежит. Мы вышли из кухни, пересекли покрытую коврами прихожую, и он указал мне на противоположный вход.
— Там наша семейная комната, как вам уже известно. Рядом с кухней, — он прошел вперед и открыл дверь, — моя столовая. Мы ею почти не пользуемся. Поэтому советую включить отопление.
Я осмотрел комнату, в которой мне предстояло творить: просторное помещение с мебелью из красного дерева, роскошными малиновыми портьерами, стенами в золотистых и кремовых полосах и темно-зеленым ворсистым ковром. Явно не в стиле Тремьена, подумал я. Слишком все в тон и гармонично подобрано.
— Нет слов, чтобы выразить восхищение, — заключил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52