— Я по-прежнему считаю, что тебе необходимо подать апелляцию, — заявил Льюис.
В своей обычной порнографической манере Нолан ответил, что его адвокат советовал не предвосхищать события и что Льюису это прекрасно известно.
— Долбать твоего адвоката, — буркнул Льюис.
— Апелляционные суды обычно увеличивают срок, я в этом уверена, — предупреждающе заявила Фиона. — Они вправе аннулировать отсрочку. Не забывайте об этом.
— Вспомните, каким раскаленным добела был отец Олимпии в конце заседания, — мрачно кивнула Мэкки. — Он требовал жизни Нолана. Жизнь за жизнь — вот что он сказал.
— Разве можно подавать апелляцию на решение суда, если оно тебе просто не нравится, — заметил Гарри. — Для этого требуется какая-то юридическая зацепка, обосновывающая необходимость судебного разбирательства.
— Если Нолан не подаст апелляцию — это будет равносильно признанию его гребаной вины, — упрямо продолжал настаивать Льюис, играя своими эвфемизмами.
Установилась какая-то напряженная тишина. Видимо, все считали его виновным, правда, каждый в различной степени. «Не предвосхищать события» — этот практический совет явно устраивал всех.
Я задумчиво смотрел на Мэкки, размышляя о ее былой помолвке с Ноланом. Сейчас по отношению к нему она не выказывала ничего, кроме разве обеспокоенности и дружбы. Никакой томительной любви, никаких глубоких чувств я не заметил.
На лице же Нолана, кроме заботы о собственной персоне, ничего нельзя было прочесть.
— Оставайтесь ужинать, — предложила Фиона, а Гарри добавил:
— Не отказывайтесь. Я покачал головой:
— Обещал приготовить ужин для Гарета и Тремьена.
— Боже милостивый! — воскликнул Гарри.
— Наконец-то наступит перерыв в бесконечной пицце! Они едят ее девять вечеров из десяти. Гарет готовит ее в микроволновой печи, причем так же регулярно, как заводит будильник, — прокомментировала Фиона.
Мзкки поставила стакан и устало поднялась:
— Думаю, что мне пора. Перкин наверняка ждет от меня новостей.
Нолан вскипел и между бесконечными ругательствами заметил, что, появись Перкин в Ридинге, ему уже давно все было бы известно.
— Ему нечего там было делать, — примирительно изрек Гарри.
— Олимпия умерла на его половине дома, — возразил Льюис. — Он тоже является заинтересованным лицом.
Нолан, опять же сдабривая, причем весьма щедро, свою мысль какими-то анально-генитальными изысками, напомнил, что Тремьен тоже не оказал ему поддержки.
— Они были заняты, — улыбнувшись, ответила Мэкки. — Как вам известно, оба работают.
— Хочешь сказать, что мы нет? — ерническим тоном переспросил Льюис.
— Хочу сказать, что ты можешь считать все, что угодно, — вздохнула Мэкки и, обращаясь ко мне, добавила: — Вы приехали на машине Тремьена?
— Нет, добрался пешком.
— О, тогда... подвезти вас до дома? Я поблагодарил, выразив согласие. Гарри вышел проводить нас.
— Вот ваша одежда, — он протянул мне пакет. — Не знаю, как вас и благодарить.
— Всегда к вашим услугам.
— Грешно злоупотреблять.
Мы обменялись быстрыми взглядами, в которых читалось взаимное уважение, предваряющее начало дружбы, и я подумал, почему из них всех Гарри наименее озабочен тем, очутится ли Нолан за решеткой или нет.
— Он не всегда такой, — начала разговор Мэкки, когда мы отъехали. — Я имею в виду Нолана. Он может быть обаятельным и веселым. Или, вернее сказать, был таким до всей этой истории.
— В сегодняшней газете я прочитал, что вы были с ним помолвлены.
— Да, была. В течение трех месяцев. Пять лет тому назад.
— Что же произошло?
— Мы встретились на Охотничьем балу. К тому времени я уже знала, кто он. Врат Фионы, жокей-любитель. Это было какое-то наваждение. Я с детства любила лошадей — еще не научилась ходить, а уже каталась на пони. А тут жокей-любитель! Познакомились, я рассказала ему, что иногда остаюсь у Фионы. Мы провели вместе весь вечер и... и... всю ночь. Это случилось как-то неожиданно, молниеносно. Не говорите Перкину. Интересно, почему иногда совершенно незнакомым людям выбалтываешь то, что скрываешь даже от близких и вообще от кого бы то ни было. Извините, забудем этот разговор.
— Гм, — пробормотал я, — а что произошло, когда вы проснулись?
— Все это потом закрутилось, как в американских горках. Каждую свободную минуту мы проводили вдвоем. Через две недели он попросил моей руки, и я согласилась. Какое это было блаженство. Я не чувствовала под собой ног. Бегала смотреть скачки, в которых он участвовал... Нолан околдовал меня, говорил, что я приношу ему Удачу.
Мэкки замолчала, на губах ее играла улыбка.
— А что потом?
— Сезон скачек закончился, и мы начали планировать наше бракосочетание... Даже не знаю, как сказать... Может быть, мы надоели друг другу. Не помню, когда я осознала, что все это ошибка. Нолан сделался раздражительным. Вспышки гнева, какая-то злость. И вот в один прекрасный день я сказала: «Ничего у нас не получится», он согласился: «Именно так». Мы обнялись напоследок, выдавили по слезе, и я вернула ему кольцо.
— Вам повезло, — заключил я.
— Да, а что вы под этим подразумеваете?
— Выбрались из этой помолвки без драчливого супружества и омерзительной процедуры развода.
— Здесь вы правы.
Мы подъехали к усадьбе Тремьена, и Мэкки притормозила у стоянки.
— С тех пор мы не перестали быть друзьями. Перкину это создает определенный дискомфорт. Видите ли, Нолан блестящий и бесстрашный наездник. Перкину до него далеко. Поэтому, когда мы одни, то стараемся избегать разговоров о лошадях. В этом есть смысл, поверьте. Я говорю Перкину, что ему следует быть благодарным Нолану — ведь он отпустил меня и теперь я принадлежу только тебе. Однако эти мои увещевания вряд ли облегчают его душу.
Она вздохнула, отстегнула ремень безопасности и открыла дверцу.
— Послушайте, вы мне нравитесь, но Перкин очень подвержен чувству ревности.
— Постараюсь поменьше обращать на вас внимания, — пообещал я.
На губах ее заиграла откровенная улыбка.
— Оттенок старомодных формальностей никогда не подводил. — Она повернулась, чтобы уйти, но затем вновь обратилась ко мне. — Я пройду через наш вход, вход в нашу половину дома, мою и Перкина. Посмотрю, как он там. Пора ему уже прекратить работать. Не исключено, что мы нагрянем к вам немного выпить. Такое часто случается в это время дня.
— Прекрасно.
Она кивнула и шмыгнула в дверь.
Я же повернулся и пошел на половину Тремьена, причем очутился у входа так быстро, будто в этой усадьбе и родился, а не мерз еще вчера утром на чердаке тетушки моего друга.
В семейной комнате я застал Тремьена, который уже разжег камин и наполнил свой стакан джином с тоником. Блики света от полыхающего огня отражались на его лице — Тремьен бесстрастно выслушивал отчеты о результатах процесса над Ноланом.
— Виновен, но не наказан, — наконец сделал он свое заключение. — Удалось выскользнуть. Не он первый, не он последний.
— Подлежит ли вина безусловному наказанию? — спросил я.
— Этот вопрос касается моих оценок личности вообще?
— Думаю, что да.
— В любом случае на этот вопрос невозможно ответить. Что же до моей оценки этого конкретного дела, то мой ответ таков: «Я не знаю».
Он повернулся и подтолкнул ногой полено глубже в камин:
— Наливайте себе, не стесняйтесь.
— Благодарю. Мэкки сказала мне, что они зайдут.
Тремьен кивнул — он явно в этом не сомневался, и действительно, вскоре, когда я раздумывал, что предпочтительнее — джин или виски (и То и другое я недолюбливал), в дверях центрального входа появились Мэкки и Перкин.
Перкин сразу решил для себя проблему выпивки — он прошествовал на кухню и вернулся со стаканом кока-колы.
— А что вы предпочитаете? — обратилась ко мне Мэкки, доливая тоник в свой стакан с джином.
Моя нерешительность в выборе напитков явно бросалась в глаза.
— Думаю, вино. Желательно красное.
— В конторе должно быть. Тремьен держит его для владельцев лошадей — на тот случай, когда они приходят полюбоваться на свою собственность. Сейчас я принесу.
Не дожидаясь ответа, Мэкки исчезла в дверях и вскоре вернулась с емкостью, по форме напоминающей бутылку из-под бордо, и со внушительных размеров штопором.
— Это пойло вам нравится? — спросил Тремьен, когда я наконец справился с бутылкой шато кирван.
— Очень, — ответил я, наслаждаясь ароматом, источаемым массивной пробкой.
— Фруктовый сок, насколько я понимаю. Если вам нравится эта водичка, то включите ее в наш закупочный список.
— Закупочный список, — пояснила Мэкки, — это лист бумаги, приколотый к пробковой доске в кухне. Кто делает покупки, тот берет его с собой.
Перкин, ссутулившись в кресле, посоветовал мне привыкать к идее самому делать покупки, особенно если я люблю поесть.
— Тремьен иногда берет с собой в супермаркет Гарета, — пояснил он. — Это один вариант. Второй вариант — это Ди-Ди, когда подряд три дня нет молока для кофе. — Он перевел взгляд на Мэкки. — Все это казалось мне вполне нормальным, пока я не женился на такой прекрасной хозяйке.
Перкин, удовлетворенный ответной улыбкой жены, показался мне сегодня более спокойным и приятным, нежели вчера вечером, хотя его недружелюбное отношение ко мне явно не исчезло.
Тремьен спросил сына, как тот относится к решению суда по делу Нолана. В ответ Перкин долго рассматривал свой стакан, будто видел в нем иллюминацию.
— Считаю, — наконец изрек он, — мне приятно, что он не в тюрьме.
После столь длительных размышлений это изречение прозвучало весьма двусмысленно, однако Мэкки отреагировала на него с явным облегчением. Мне даже показалось, что из всех троих только она одна была всерьез обеспокоена судьбой Нолана. Тюремное заключение Нолана явно было нежелательно для отца и сына — всякого замешательства и неуверенности здесь старались избегать.
Я смотрел на них и удивлялся, насколько они одинаковые и в то же время разные. Если отбросить в сторону цвет волос — у Тремьена они поседели, а у Перкина были темно-каштановые — плюс некоторую грузность отца: более мощную шею и массивную фигуру, то во всем остальном оба оставались одного поля ягодой, но за одним существенным исключением: Тремьен источал силу, Перкин — безволие и какую-то аморфность. Там, где Тремьен наступал, Перкин отступал. Тремьен имел дело с живой природой, Перкин — с мертвым деревом.
Неожиданно меня как током ударило: может быть, Тремьен торопится издать свое жизнеописание сейчас из-за Перкина, поскольку боится, что труды его сына станут антикварной ценностью через две сотни лет, а он так и останется забытым. Странная мысль — сильный отец не хочет уступать своему слабому сыну.
Я прекратил свои размышления, поскольку все мои доводы были бездоказательными и явно шли вразрез с моим статусом нанятого биографа.
В комнату ворвался Гарет — он не изменял своей манере жить на ходу — и посмотрел на меня неодобрительно: моя расслабленная поза в кресле ему явно не понравилась, особенно со стаканом вина в руке.
— Вы же обещали... — начал он, но тут же осекся, пожав плечами.
Привычка вести себя достойно в обществе взяла свое.
— Я так н сделаю, — ответил я.
— Неужели прямо сейчас? Я кивнул.
— Прекрасно. Пойдемте, я покажу вам холодильники.
— Оставь его в покое, — вступилась за меня Мэкки. — Дай человеку допить вино.
— Если оп сказал, что умеет готовить, не мешай ему, — с негодованием в голосе бросил Перкин.
— Конечно, — благодушно отозвался я, вставая с кресла, и, взглянув на Тремьена, спросил:
— Нет возражений?
— С моей стороны возражений нет, но с его — могут последовать, — ответил Тремьен.
Перкину явно не понравилось это скупое одобрение.
— Считайте, что вы у себя дома. Отец не даст вас в обиду, — щебетал Гарет, пока мы шли на кухню. — Что вы сделали для него?
— Ничего.
— А что для меня? — шутливо переспросил он и сам же ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52