— Именно.
— У меня он есть, — сказал Тремьен.
— Определенно есть.
Все трое с явным интересом углубились в изучение моих рекомендаций, наугад раскрывая книги, перелистывая их и вчитываясь в заинтересовавшие их страницы; я подумал, что, агентство не ошиблось в своем намерении напичкать путеводители всеми тонкостями приемов выживания, с тем чтобы они производили на читателей неотразимое впечатление и обладали могучей притягательной силой, ибо на практике большинству людей никогда не придется столкнуться с этой проблемой всерьез.
Неожиданно наш покой был нарушен: в комнате, подобно явлению полтергейста, материализовался Гарет.
— Чем это вы все так заняты? — требовательно спросил он и, заметив книги, воскликнул: — О! Вот так дела! Они уже здесь!
Он схватил «Как вернуться живым из дикой местности» и уткнулся в нее.
Я сидел, пил вино и размышлял, увижу ли я когда-нибудь, чтобы четыре человека с таким же упоением читали мою «Долгую дорогу домой».
— Весьма прозаические вещи, — через некоторое время высказала свое мнение Мэкки, отложив книгу. — Освежевание и удаление внутренностей. Бр-р-р.
— Если будешь голодать, сделаешь и это, — сказал ей Тремьен.
— Я сделаю это для тебя, — пообещал Гарет.
— То же сделаю и я.
— Ну, в таком случае я постараюсь не оказаться где бы то ни было без вас обоих, — нежно подшутила Мэкки. — А я буду сторожить очаг и молоть зерно.
Мэкки в притворном испуге прикрыла рот рукой.
— Боже праведный. Да простит меня женский пол.
— Какая волынка с этими уколами, — пожаловался Гарет, его явно не интересовали половые различия.
— Здесь написано, что «лучше сделать уколы, чем заразиться и умереть», — вставил Тремьен.
— Тогда конечно, — согласился Гарет.
— Тебе же делали укол против столбняка.
— Думаю, да, — признал Гарет и, посмотрев на меня, спросил: — А вам делали все эти уколы?
— Боюсь, что да, — ответил я.
— И от столбняка?
— В первую очередь.
— Здесь масса советов по оказанию первой помощи, — продолжал Гарет, переворачивая очередную страницу. — «Как остановить кровотечение из ран... Точки, которые следует прижимать». Целая схема с изображением кровеносной системы. «Как действовать при отравлении ядами»... Пить древесный уголь.
Он поднял глаза.
— Вы действительно так считаете?
— Конечно. Разводить в воде и пить. Углерод нейтрализует некоторые виды ядов, и, если повезет, можно избежать отравления.
— Бог мой, — вырвалось у Тремьена. Его младший сын продолжал читать:
— Здесь говорится, что можно пить мочу, если дистиллировать ее.
— Гарет! — негодующе воскликнула Мэкки.
— Но здесь же так написано. «Моча стерильна и не может вызвать отравления. В результате кипячения и конденсации получается чистая дистиллированная вода, совершенно безопасная для питья».
— Джон, это невыносимо! — протестующе сказала Мэкки.
— Но это правда, — улыбнулся я. — Отсутствие воды — это мучительная смерть. Если у вас будет огонь, но не будет воды, то теперь вы знаете, что делать.
— Я не смогу.
— Выживание — это психологический настрой, — повторил мою мысль Тремьен. — Человек не знает, на что он способен, до той поры, пока не окажется в экстремальных условиях.
— А вы сами когда-нибудь пили это? — спросил Перкин.
— Дистиллированную воду?
— Вы поняли, что я имел в виду. Я кивнул.
— Да, приходилось экспериментировать на себе, чтобы рекомендовать другим в своей книге. Я очищал и другие жидкости. Грязную воду в джунглях. Мокрую грязь. Особенно морскую воду. Если исходный продукт содержит воду и не бродит, то пар — это чистая НЈ0. Когда морская вода выкипит, то остается соль, которая тоже необходима.
— А что, если исходный продукт находится в процессе брожения? — спросил Гарет.
— Тогда пар — это алкоголь.
— О да. Когда-то нам говорили об этом в школе.
— Джин с тоником в дикой местности? — шутливо предложил Тремьен.
— Я абсолютно уверен, что смогу напоить вас допьяна в дикой местности, но получение настоящего джина будет зависеть от наличия можжевельника, а тоника — от того, растут ли в этой местности деревья, из которых можно добыть хинин. И я боюсь, что можжевельник и хинное дерево вряд ли будут расти в одной и той же местности, впрочем, все возможно. — Я сделал паузу. — Кубики льда — тоже проблема в лесу под дождем.
Тремьен рассмеялся глубоким грудным смехом.
— Вы когда-нибудь сами спасали себе жизнь с помощью всех этих хитростей?
— Не совсем так. Иногда я неделями занимался выживанием с помощью моей техники, но кто-нибудь обязательно приблизительно знал, где я нахожусь, и у меня были пути выхода. Я в основном занимался испытанием тех приемов, которые осуществимы, реальны и разумны в тех районах, куда агентство намеревалось посылать туристические группы. Лично же мне не приходилось выживать, например, после авиакатастрофы в горах.
В 1972 году произошла авиакатастрофа в Андах, и люди пожирали друг друга, чтобы остаться в живых. Но рассказывать об этом при Мэкки мне не хотелось.
— Но все же, — спросила она, — когда-нибудь случалось что-нибудь непредвиденное?
— Иногда.
— Что именно? Расскажите же.
— Ну... Укусы насекомых, пищевые отравления.
Они посмотрели на меня так, будто в этом нет ничего необычного, однако на самом деле пару раз эти причины вызывали у меня серьезнейшие заболевания, и я о них никогда не забуду.
С той же степенью правдивости, но более трагическим голосом я сказал:
— Однажды в Канаде на мою стоянку забрался медведь, разрушил мое жилище и несколько дней ходил кругами. Я не мог добраться до нужных мне вещей. Некоторое время мне было явно не по себе.
— Вы действительно такое испытали? — открыл рот Гарет.
— Все обошлось. Медведь в конце концов ушел.
— А вы не боялись, что он вернется?
— Я упаковал свои вещи и перебазировался.
— Ну и ну! — вырвалось у Гарета.
— Медведи едят людей, — наставительным тоном заговорил его старший брат. — И выбрось из головы идею когда-либо последовать примеру Джона.
Тремьен с нежностью посмотрел на своих сыновей:
— Кто-нибудь из вас когда-либо слышал о самом любимом занятии молодых священников?
— Нет, — ответил Гарет. — А что это?
— Они любят мечтать.
— О тебе все пекутся и беспокоятся, — не унимался Перкин.
— Пусть Гарет помечтает, — сказал Тремьен, кивая. — Это вполне естественно. Я даже и на миг не могу себе представить, что он отправится травить медведей.
— Мальчишки часто делают глупости. Гарет — не исключение.
— Эй, — протестующе воскликнул Гарет. — Кто это там выступает? А не ты ли в свое время забрался на крышу и не мог с нее слезть?
— Заткни свою глотку.
— Остыньте, вы, оба, — устало вмешалась Мэкки. — Почему вы постоянно ссоритесь?
— Мы ничто по сравнению с Льюисом и Ноланом, — сказал Перкин. — Из тех злоба так и прет.
— До смерти Олимпии они не ругались, — задумчиво проговорила Мэкки.
— При нас нет, — согласился ее муж, — однако мы не знаем, как они вели себя, оставаясь с глазу на глаз. Робким голосом, поскольку это не мое дело, я спросил:
— Почему они ссорятся?
— Почему все ссорятся? — ответил вопросом на вопрос Тремьен. — Но эти двое завидуют друг другу. Вы встречались с ними прошлым вечером, не так ли? Нолан лихой парень с независимыми суждениями. Льюис пьяница, но пьяница с мозгами. Нолан мужественный и непреклонный, а Льюис развалина, но когда он трезвый, то очень хорошо соображает насчет денег. Нолан прекрасный стрелок, а Льюис и в слона с трех шагов не попадет. Льюис хотел бы стать первоклассным жокеем-любителем, а Нолан — сказочно разбогатеть. Обоим это уже никогда не удастся сделать, но они не понимают или не хотят понять и продолжают исходить взаимной завистью.
— Ты слишком суров по отношению к ним, — пробормотала Мэкки.
— Но ты же знаешь, что я прав.
Не отрицая этого, Мэкки предположила:
— А может быть, этот случай с Олимпией в конце концов сблизит их?
— Ты милая молодая женщина, — сказал Тремьен. — Видишь в людях только хорошее.
— Руки прочь от моей жены, — встрепенулся Перкин, и по его тону было трудно уловить, шутит он или нет. Тремьен предпочел спустить этот выпад на тормозах, и я подумал, что он, должно быть, хорошо привык к ярым собственническим инстинктам своего сына.
Он отвернулся от Перкина и, меняя тему разговора, обратился ко мне:
— Вы хорошо ездите верхом?
— Э-э... я не ездил на скаковых лошадях.
— А на каких?
— На ездовых, пони, арабских лошадках по пустыне.
— Гм, — Тремьен что-то обдумывал. — Не хотите проехаться завтра утром вместе с первой сменой на моей ездовой лошади? Посмотрим, на что вы способны.
— Хорошо. — Вероятно, в моем голосе не было достаточной твердости, потому что Тремьен требовательным тоном переспросил:
— Не хотите?
— Хочу, пожалуйста.
— В таком случае договорились, — кивнул он. — Мэкки, если придешь на конюшенный двор раньше меня, скажи Бобу, чтобы для Джона подседлали Обидчивого.
— Добро.
— Обидчивый выиграл Золотой кубок в Челтенхэме, — сообщил Гарет.
— Неужели? Вот так ездовая лошадка.
— Не беспокойтесь, — улыбнулась Мэкки. — Обидчивому сейчас уже пятнадцать, и он почти джентльмен.
— Сбрасывает с седла только по пятницам, — добавил Гарет.
На следующее утро, в пятницу, облачившись в бриджи, верховые сапоги, лыжную куртку и перчатки, я в некоторой неуверенности отправился к конюшням. В седле я не сидел почти два года, и, что бы ни говорила Мэкки, усесться в него вновь я думал иначе — тихо и спокойно; седло же бывшего скакуна, да вдобавок еще и призера, будь он там пенсионер или нет, внушало мне опасения.
Обидчивый оказался крупным конем с выпуклыми мускулами; я сразу же предположил, что вес Тремьена не доставил бы ему особых неудобств. Боб Уотсон наградил меня усмешкой, вручил каску и подсадил. Я оказался на приличной высоте.
Ну хорошо, думал я. Наслаждайся. Сказал, что умеешь скакать, — так попробуй и докажи это. Тремьен, склонив голову набок и оценивающе наблюдая за мной, велел мне занять место позади Мэкки, которая должна была возглавить нашу группу. Сам он намеревался ехать на тракторе. Тремьен также разрешил мне пустить Обидчивого быстрым кантером на всепогодной дорожке после того, как закончится проездка других лошадей.
— Так и сделаем, — согласился я. Он слегка улыбнулся и ушел. Я подобрал поводья, собрался с духом, стараясь не опростоволоситься. У моего локтя вновь возник Боб Уотсон.
— Осаживайте его, когда пустите галопом, — предупредил он, — иначе он оторвет вам руки.
— Благодарю, — сказал я, но Боб уже куда-то исчез.
— Выводите! — услышал я его голос.
Двери конюшен начали открываться, и двор ожил; лошади стали кружиться в лучах света, из ноздрей клубился пар, стучали копыта, Боб подсаживал конюхов — словом, все, как и раньше, только сегодня частью этого ритуала был я сам. Удивительно и необычно, но казалось, что я вижу сошедшую с холста и ожившую картину Маннинга.
Я следовал за Мэкки, мы выехали со двора, пересекли шоссе и поскакали по дороге, ведущей к холмистому пастбищу. Я обнаружил, что Обидчивому не занимать опыта и что он лучше реагирует на давление моих ног, нежели на поводья, удила которых явно раздражали его сухие старческие губы.
Мэкки несколько раз оглядывалась, будто желая убедиться, не испарился ли я; под постоянным ее наблюдением находился я и тогда, когда мы прибыли на место и кружились по полю в ожидании рассвета и появления Тремьена на вершине холма.
— Где вы научились ездить верхом? — подъехав и труся рядом, спросила Мэкки.
— В Мексике.
— Вас обучал испанец!
— Точно.
— И он учил вас скакать с согнутыми руками.
— Да, откуда вы узнали?
— Нетрудно догадаться. Ну хорошо, подберите локти ближе к старине Обидчивому.
— Спасибо.
Она улыбнулась и отъехала устанавливать очередность проездки.
Все кругом было покрыто тонким слоем снега, но утро выдалось ясным, с бодрящим, приятным морозцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52