Дорогу к нашей вчерашней стоянке я определял по меткам на деревьях, а также по заломленным ветвям и примятой траве. Когда я вернусь к машине с камерой, цепочка наших следов, вероятно, превратится в хоженую тропу.
Ветер гнул верхушки деревьев и наполнял мои уши звуками первозданной природы, сквозь ветви кустарника пробивались лучи солнца, от которых у меня рябило в глазах. Я медленно брел по девственной растительности, и чувство полного единения с природой наполняло мою душу невыразимым счастьем.
Последнюю метку я обнаружил за поворотом и, дойдя до нее, оказался на месте нашей вчерашней стоянки. Ветки импровизированного ложа разметало ветром, но ошибки быть не могло — камеру Гарета я заметил сразу же, она висела на суку, как он и предполагал.
Я подошел к дереву, чтобы снять ее, и в этот момент что-то с силой ударило меня в спину.
Беда, когда ее не ждешь, всегда сбивает с толку. Я ничего не мог понять. Мир перевернулся. Я падал. Земля бросилась мне в лицо. Стало трудно дышать.
Я не слышал ничего, кроме шума ветра, не видел ничего, кроме шевелящейся массы веток, и с ужасом приходил к осознанию того, что в меня кто-то выстрелил.
Меня пригвоздили к земле не только боль от раны, но и инстинкт самосохранения. Я услышал над ухом какой-то свист, будто что-то пролетело надо мной. Прикрыл глаза. Еще один удар в спину.
Так вот как приходит смерть, тупо подумал я; и мне никогда не узнать, кто и зачем убил меня.
Каждый вдох причинял мне неимоверные страдания. В груди горел огонь. Я весь покрылся обильным холодным потом.
Лежать и не двигаться.
Я уткнулся лицом в опавшие листья и сухую траву. Ноздри наполнялись влажным запахом земли и перегноя.
Смутно я отдавал себе отчет в том, что кто-то ждет, не пошевелюсь ли я, — тогда третий удар будет неминуем и у меня остановится сердце. Если же я не подам признаков жизни, то этот некто подойдет ко мне, чтобы пощупать пульс, и, найдя его, все равно завершит начатое. И в том к в другом случае мне не на что надеяться.
Я продолжал лежать не шевелясь. Вез всякого движения.
По-прежнему в ушах лишь свистел вечер. Я не слышал ничьих шагов, даже выстрелов не слышал.
От боли я едва мог дышать. Она залила мне всю грудь. Воздух почти не поступал в легкие и почти не вырывался наружу. Я задыхался... Еще немного, и наступит сон.
Казалось, прошло немало времени, а я все еще был жив.
В моем воображении позади меня стояла фигура с ружьем, с нетерпением ожидавшая момента, когда же я наконец пошевелюсь. Она представлялась мне бесплотной, лишенной лица и готовой ждать вечно.
К горлу подступило отвратительное ощущение тошноты. Я был весь мокрый от пота. Мне было холодно.
Даже в мыслях я не пытался определить, что происходит с моим телом.
Несомненно, лежать без движения легче, чем двигаться. В вечность я могу соскользнуть и не прилагая усилий. Человек с ружьем может ждать сколь угодно долго — я сам уйду. И хоть так обману его.
Какой-то горячечный бред, подумалось мне.
Вокруг все оставалось по-прежнему. Я лежал. Время текло.
Прошли, как мне показалось, годы, прежде чем я начал осознавать, что я все же, хоть и с трудом, но дышу и нет непосредственной опасности того, что дыхание остановится. Каким бы отвратительно слабым я себя ни чувствовал, я до сих пор еще не истек кровью, не захаркал ею. Если бы я закашлялся, то моя грудь разорвалась бы от боли.
Мое ожидание очередного выстрела начало улетучиваться.
После столь долгого времени мне уже не казалось, что этот человек будет стоять без дела целую вечность. Он не подошел, чтобы проверить мой пульс. Следовательно, он считал это излишним.
Он поверил в то, что я мертв.
Он ушел. Я один.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы увериться в этих трех соображениях, и еще некоторое время, чтобы рискнуть действовать, исходя из этой уверенности.
Если я не сдвинусь с этого места, то прямо здесь же и умру.
С чувством страха, но подчиняясь неизбежности, я пошевелил левой рукой.
Боже милостивый, подумал я, какая боль.
Яростная вспышка боли... но и только.
Я пошевелил правой рукой. Та же пронизывающая боль. Даже еще сильнее.
Однако новых ударов в спину не последовало. Ни торопливых шагов, ни нападения, ни финального занавеса.
Очевидно, я действительно был един. Я ухватился за эту мысль — она вносила в душу успокоение. По крайней мере, исключала игру в кошки-мышки с мучительными для мышки последствиями.
Уперевшись ладонями в землю, я попытался подняться на колени.
От этого эксперимента я практически лишился сознания, мне было не только трудно подняться, но из-за невозможности вздохнуть даже стон застревал в груди, настолько мучительной была эта попытка. Я вновь повалился на землю, не испытывая ничего, кроме умоисступляющего головокружения; и до тех пор, пока оно не прошло, я не мог более или менее связно мыслить.
Что-то здесь не так, наконец дошло до меня. Дело было не только в том, что я чисто физически не мог оторвать себя от земли, но еще и в том, что я был, в некотором роде, пригвожден к ней.
Осторожно, обливаясь холодным потом, испытывая острые приступы боли от малейшего движения, я с великим трудом просунул руку между грудью и землей, наткнувшись на какой-то длинный и тонкий стержень.
Должно быть, я упал на острый сук. А может быть, в меня и вовсе не стреляли? Нет, стреляли-таки! И попали в спину. Уж в этом-то не может быть ошибки.
Медленно, пытаясь как-то избежать острых приступов боли, я высвободил руку и, немного отдохнув, провел ею вдоль спины и с ужасом наткнулся опять-таки на тот же стержень. Сам себе не веря, я с изумлением осознал, что меня поразили не пулей, а стрелой.
Некоторое время я просто лежал, стараясь постичь всю чудовищность случившегося.
Стрела пронзила насквозь мою спину на уровне нижних ребер. Она прошла через правое легкое, и теперь стало понятно, почему мне так мучительно трудно дышать. Каким-то чудом она не задела крупных артерий и вен, иначе я бы уже давно истек кровью. Дюйм в сторону — и она поразила бы сердце.
Плохи мои дела. Ужасающи, но тем не менее я все еще был жив. Я помнил, что было два удара. Может быть, во мне две стрелы? Какая мне разница, одна или две — ведь я все еще жив.
«Выживание начинается в сознании». Этот постулат я сам зафиксировал в своих книгах и был полностью уверен в его незыблемости.
Но как можно пытаться выжить со стрелой в спине, находясь на расстоянии не менее мили от шоссе и сознавая, что убийца бродит где-то рядом?.. Трудно найти человека, который смог бы изыскать в себе такую жажду жизни, чтобы выкарабкаться из этого положения.
Пытаться встать на подламывающиеся колени — невыносимая пытка; лежать и ждать помощи — проявление здравого смысла.
Не отдавая себе отчета, я начал склоняться ко второму варианту. Но уж больно далеко я забрался... Никто не хватится меня еще в течение нескольких часов, и уж, во всяком случае, до тех пор, пока не стемнеет. Моя спина еще ощущала солнечное тепло, однако я знал, что в феврале ночью температура не поднимается выше нуля. А я был в одном свитере. Светящиеся метки, видимые даже в темноте, может, кого-то и привели бы ко мне, но я не был уверен, что убийца по пути к этому месту не догадался стереть их. По здравому размышлению я пришел к выводу, что помощь ко мне может прийти не раньше чем завтра утром. К тому времени я уже умру. Часто случается так, что люди умирают от болевого шока — раны может даже и не быть, — они погибают от страха и боли.
Следует хорошенько подумать. Решение придет потом. Испытай себя. Ладно. Что дальше? Каким путем выбираться отсюда? Я бы мог вернуться тем же путем, но в голове вертелась мысль, что мой предполагаемый убийца поджидает меня именно на этой тропинке, а встреча с ним никак не могла входить в мои планы.
В кармане у меня был компас.
Другой ближайший выход из леса был несколько севернее тропинки, помеченной светящейся краской.
Время шло, а сил у меня не прибавлялось.
Подняться любой ценой — ничего другого мне больше не оставалось.
Вряд ли конец стрелы ушел глубоко в землю, вычислил я. Когда я начал падать, она уже прошла насквозь. В землю вошло не больше дюйма, а может быть, и сантиметр.
Я снова уперся ладонями в землю и, не задумываясь о последствиях, попытался продвинуться вперед.
Острие стрелы наконец появилось из земли; я повернулся на бок, чтобы перевести дух после столь напряженного усилия, завороженный видом багряных капель крови, заметных даже на моем красном свитере.
Обожженный в огне конец стрелы. Он выступал у меня из груди не менее чем на палец. Твердый и заостренный. Дотронувшись до острия, я тут же в ужасе отдернул руку.
Слава богу, только одна стрела. Вторая, видимо, прошла по касательной.
Удивительно, как мало крови. Но она не хлестала из раны; может быть, поэтому на фоне красного свитера и не бросилась мне в глаза.
До шоссе целая миля — мне ее ни за что не осилить. Каждое движение — это боль. Но ведь я принял решение. Только вперед.
Найти компас...
Выдавив из себя улыбку, неимоверным усилием воли я извлек его из кармана и взял направление на север, туда, откуда, мне казалось, я начал свой путь.
Я все же заставил себя подняться на колени, испытав при этом чудовищную боль и лишающую сил слабость. Улыбку с лица как водой смыло. Никогда не думал, что мне придется стоять на грани такого отчаяния. Тело мое протестовало, легкие готовы были разорваться.
Я сидел на пятках, упираясь коленями в землю. Опустив голову вниз и стараясь почти не дышать, я тупо смотрел на торчащий из груди конец стрелы и думал о том, что никогда еще задача выжить не стояла передо мной с такой жуткой актуальностью.
Сбоку от себя я увидел воткнувшийся в землю тонкий светлый стержень. Я пригляделся к нему внимательнее, вспомнив почему-то о том, как что-то просвистело у меня мимо уха.
Это была стрела. Вторая, что прошла мимо своей цели. Длиной сантиметров восемьдесят. Четырехгранная и абсолютно прямая. На торчащем к небу конце виднелась зарубка для тетивы. Никакого оперения.
Во всех своих справочниках я давал подробные инструкции, как изготовить такую стрелу.
"Прокалите в горячих угольях, чтобы волокна дерева уплотнились и стали прочнее для более надежного поражения цели... "
Обугленный конец не подвел.
«Сделайте две зарубки: одну, помельче, для тетивы, другую, более глубокую, для оперения — чтобы стрела держалась в полете ровнее».
И все это было заботливо снабжено иллюстрациями. Мне повезло, что у стрел не было оперения и дул довольно-таки сильный ветер.
От слабости я прикрыл глаза. Несмотря на это мое везение, живая мишень едва не перестала быть таковой.
Обливаясь йотом, я осторожно завел руку за спину, пытаясь нащупать третью стрелу, застрявшую в складках моего шерстяного свитера. Сжав покрепче пальцами, я потянул ее. Она легко поддалась моим усилиям, и все же я поморщился от боли, как будто извлекал засевшую под кожей занозу.
Черный ее кончик был испачкан кровью, но я решил, что она вряд ли вонзилась глубоко, ударившись, по всей видимости, о ребро или позвоночник. Фатальную опасность, таким образом, представляла только первая. Только первая.
Но и ее было более чем достаточно. Было бы настоящим безумием пытаться вытащить ее, даже если бы я и решился на это. В старое доброе время дуэлянты погибали не столько от того, что шпагу вонзили в легкое, сколько от того, что ее оттуда выдернули. Через сквозную рану в грудную полость начинает поступать воздух, и легкие прекращают свою работу. К тому же, пока рана заткнута стрелой, почти нет кровотечения. Конечно, я могу так и умереть с нею в груди. Но я, несомненно, умру гораздо быстрее, если стрелу вытащить.
Выживание в критической ситуации, я писал об этом в своих рекомендациях, зависит от соблюдения первого, самого главного правила — происшедшее следует принять как неизбежную данность, в которой не остается ничего иного, как с максимальной для себя выгодой использовать оставшиеся возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52