— Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это была комната — высший класс, а сейчас я уже вырос из нее.
— В жизни всегда так, — заметил я.
— Всегда?
— Похоже, что так.
Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где застали спящего Тремьена.
Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через центральный холл и очутились на половине Перкина И Мэкки; Гарет быстро постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На пороге стоял Перкин.
— Можно зайти на пять минут? — спросил Гарет. — Отец заснул в кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу.
Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво коротали время за чтением воскресных газет.
Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь, показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть кока-кола. Гарет отказался.
С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без нижнего белья, и Льюиса — пьяного или нет, — развалившегося в кресле.
Никаких следов той страшной сцены в этой милой гостиной я, естественно, не обнаружил, в комнате царила атмосфера благополучия и ничто не напоминало о той беде. Процесс закончился, Нолан остался на свободе, Олимпия превратилась в прах.
— Могу я показать Джону твою мастерскую? — неуверенно попросил Гарет.
— Только ничего не трогай. Ничего.
— Чтоб я сдох.
Как послушный хвост я поплелся за Гаретом. Мы пересекли внутреннюю прихожую, и он открыл дверь, за которой моему взору открылся совсем иной мир — мир, пронизанный ароматом необработанного дерева.
Мастерская, в которой Перкин создавал свои будущие антикварные ценности, была внушительных размеров, впрочем, как и все помещения в этом громадном доме. Здесь царила неописуемая чистота, чему я был в некотором роде удивлен: на полированном бревенчатом полу я не заметил ни стружки, ни опилок, ни мельчайшего пятнышка.
Когда я поделился этим открытием с Гаретом, он сказал, что это всегда было так. Перкин, перед тем как начать работать очередным инструментом, всегда кладет прежний на место. Резцы, кривоугольные струги и тому подобные вещи.
— Чертовски педантичный, — добавил Гарет. — Хлопотун.
К моему удивлению, рядом с одной из стен я заметил газовую плиту.
— Он подогревает на ней клей, — сказал Гарет, заметив мой взгляд, — и разные другие вещества, льняное масло например.
Гарет указал на противоположную стену:
— Там его токарный станок, электропила и шлифовальная установка. Я не часто видел его за работой. Он не любит, когда за ним наблюдают, говорит, что это мешает ему сосредоточиться.
По голосу Гарета я понял, что он в это не верит, однако сам подумал: стой кто-нибудь у меня над душой, я не написал бы и строчки и вообще не сделал бы чего-нибудь путного.
— А что он мастерит в данный момент? — поинтересовался я.
— Не знаю.
Он прошелся по комнате, разглядывая листы фанеры, уложенные вдоль стены, и небольшие аккуратные квадратной формы заготовки из экзотических черных и золотистых пород орехового дерева.
— Из этих заготовок он вырезает ножки, — объяснил Гарет.
Он остановился рядом с удлиненным цельным брусом, напоминающим колоду, на которой мясники разделывают туши.
— Мне кажется, он начал что-то делать из этого бревна.
Я подошел посмотреть и увидел исполненный в карандаше эскиз ларца какой-то необычной, загадочной формы, предназначающегося явно для того, чтобы любоваться не им самим, а его содержимым.
На листе с эскизом лежали два бруска: один, как мне показалось, вишневого дерева, а другой — мореного дуба, впрочем, я больше привык иметь дело с живыми деревьями, чем со срубленными.
— Он часто соединяет различные породы дерева, — сказал Гарет. — Получается эдакий слоеный пирог. Его поделки на самом деле выглядят очень неплохо. Их постоянно покупают.
— Я этому не удивляюсь.
— Неужели? — с явным удовольствием переспросил он, будто боялся, что работы его брата не произведут на меня впечатления; мне же они нравились, и даже очень.
Когда мы собрались уходить, я спросил:
— Это в их гостиной умерла та несчастная девушка?
— Просто ужасно, — кивнул Гарет. — Я ее не видел. Перкин — тот видел. Он вошел сразу после Мэкки и Гарри, когда все было кончено. Отвратительно... когда увезли труп, нужно было отчищать ковер. Когда им разрешили это сделать, они не смогли. Поэтому пришлось получать по страховке новый ковер, и, даже когда его постелили, Перкин вел себя так, будто и на этом ковре есть пятна, — взял и передвинул на это место диван.
Я подумал, что, вероятно, сделал бы то же самое. Кому приятно ежедневно ходить по смертному одру?
У Перкина и Мэкки мы пробыли совсем недолго и вновь спустились в семейную комнату. К этому времени Тремьен благополучно проснулся и позевывал, готовясь к вечернему обходу конюшен. Он предложил мне прогуляться вместе с ним, я с удовольствием согласился.
На ужин я приготовил цветную капусту с сыром, и Тремьен съел это блюдо глазом не моргнув.
Ближе к полуночи, веселый и довольный, он появился вновь после ночной проверки и, дыша на руки, сообщил:
— Явно потеплело. Снег тает, и началась капель. Слава богу.
И действительно, за ночь мир переменился — из белого стал зеленым. Шеллертон зажил новой жизнью, жизнью спортивного азарта и скачек.
В глухом лесу на растаявшей земле Анжела Брикел провела свою последнюю спокойную ночь среди муравьев и других мелких существ, которые благословили ее, дочиста обглодав ее кости. Ни запаха, ни страха. Омытая дождями, она удалилась на вечный покой.
Глава 8
В понедельник утром Тремьен доверил мне более резвого скакуна, девятилетнего жеребца по кличке Дрифтер. Мне также было разрешено проездить его хорошим тренировочным галопом, в ходе которого я, к своему величайшему счастью, не свалился. Ни Тремьен, ни Мэкки не сделали каких-либо замечаний относительно моих способностей (или их отсутствия), их интересовала только спортивная подготовка лошади. Я осознал, что они уверены во мне. Эта мысль мне льстила, и я был вполне доволен.
Когда мы вернулись из обновленного зелено-коричневого Даунса, во дворе я заметил незнакомый мне автомобиль, а на кухне встретился с незнакомым мужчиной, потягивающим кофе, причем незнакомцем он оказался только для меня, все остальные его прекрасно знали.
Он был молод, невысок, худощав, угловат и лыс. Одет довольно броско. Вскоре я убедился, что он такой же сквернослов, как и Нолан, но в отличие от Нолана сквернослов веселый.
— Привет, Сэм, — поприветствовал его Тремьен. — Готов к работе?
— Разумеется. А то у меня уже там начало ржаветь, как у фригидной девственницы.
Интересно, лениво подумал я, скольких девственниц лично он сделал фригидными, — было в его облике нечто наталкивающее на эту мысль.
— Это Сэм Ягер, Наш жокей, — представил его мне Тремьен.
Он также отрекомендовал и меня, объяснил мое присутствие и сообщил, что я тоже участвую в проездках.
Сэм Ягер кивнул мне, явно прикидывая в уме, представляю ли я для него опасность или же наоборот — мое присутствие пойдет ему на пользу. Он недоверчиво прошелся взглядом по моим бриджам и задумался, явно пытаясь навскидку определить мой вес. Его переживания показались мне совершенно излишними, ибо мои шесть футов роста уже начисто отметали всякие страхи относительно того, что я смогу каким-то образом составить ему конкуренцию в скачках.
Сам он тоже был в бриджах и в ярко-желтом спортивном свитере. Пестрый анорак, родной брат куртки Гарета, был переброшен через спинку кресла; Сэм захватил с собой и каску пронзительно бирюзового цвета с большими красными буквами спереди — Ягер. Он был начисто лишен скромности и застенчивости.
Ди-Ди, зайдя на кухню за своим кофе, при виде его засияла, как стосвечовая лампочка.
— Доброе утро, любимец женщин, — поздоровалась она.
Любимец женщин попытался хлопнуть Ди-Ди по заду, когда она проходила мимо него, причем она никак на это не отреагировала.
Ну и ну, подумал я, где-то внутри этой поглощенной в себя недотроги явно сидит блудливая кошечка.
Она приготовила себе кофе и села за стол рядом с жокеем; нельзя сказать, что они флиртовали, но были явно на дружеской ноге.
Я поставил в духовку тосты, достал сок, масло, мармелад. Сэм Ягер наблюдал за мной, комично приподняв брови.
— Разве Тремьен не говорил, что вы писатель? — наконец спросил он.
— Большую часть времени. Хотите тостов?
— Один тост. Слегка подрумяненный. Вы не похожи на долбаного писателя.
— Многие люди не похожи.
— Не похожи на кого?
— На тех, кто они есть. Будь они долбаные или нет.
— На кого же похож я? — требовательно спросил он, однако в его голосе я заметил неподдельное любопытство.
— На того, кто в прошлом году участвовал в восьмидесяти девяти заездах, выиграл скачки Гранд нэшнал и стоит третьим в списке лучших жокеев.
— Вы ясновидящий? — удивился он.
— В самое ближайшее время я задам вам несколько вопросов относительно того, как вы оцениваете своего босса в качестве тренера.
— И будет лучше, если твои оценки окажутся положительными, — с наигранной строгостью вмешался в разговор Тремьен.
— Окажутся чертовски положительными, разве нет?
— Конечно, если в тебе есть хоть доля здравого смысла, — согласился Тремьен, кивая головой.
Я вытащил из духовки тосты и заложил в держатель новую порцию. В ходе всего завтрака Сэм был явным лидером. Его присутствие ощущалось физически, и у меня промелькнула мысль: как он уживается с Ноланом? Ведь это же две стороны одной медали.
Я задал этот вопрос Ди-Ди, после того как Тремьен и Сэм ушли контролировать тренировку второй смены; спросил я ее об этом в конторе, куда зашел, чтобы проверить по старым формулярам кое-какие факты.
— Уживаются? — с иронией в голосе переспросила Ди-Ди. — Нет, они не могут ладить друг с другом.
Она замолчала, раздумывая, стоит ли продолжать, пожала плечами и добавила:
— Сэм недолюбливает Нолана за то, что в его распоряжении слишком много лошадей из наших конюшен. Нолан выступает практически на всех скакунах, принадлежащих Фионе. С этим бы Сэм еще смирился, но Тремьен заявляет к скачкам любителей большее количество лошадей, чем остальные тренеры. Это приносит ему, естественно, большее количество побед. Владельцам, которые делают крупные ставки, это нравится. Ведь Нолан, как бы мы к нему ни относились, прекрасный наездник. Он возглавляет список лучших жокеев-любителей уже много лет подряд.
— Почему он не хочет перейти в профессионалы?
— Сама мысль об этом нагоняет на Сэма страх, — спокойно ответила Ди-Ди. — Но я не думаю, что это когда-либо произойдет. Сейчас же это совсем маловероятно из-за обвинения. Нолану нравится его статус любителя. На Сэма он смотрит свысока — как белый воротничок на голубой. Именно поэтому...
Она осеклась на полуслове, как будто на пути от головы до языка поставили преграду. Я сразу же заинтересовался, но постарался не подать виду:
— Поэтому что?
— Нечестно выбалтывать чужие секреты.
— Продолжайте, пожалуйста, — попросил я, но без особого нажима. — Я буду нем как рыба и не проболтаюсь.
— Это не поможет вам в ваших писательских трудах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52