Об этом празднике, учреждённом специальным указом Евросоюза в 2015 году, следует сказать особо, ибо в нём, как в капле воды, отразились многовековые чаяния сотен поколений руссиян. Собственно, невольничьими торгами светлый праздник прозвали простолюдины, в официальном постановлении он именовался как «День всеобщей справедливости», выражая в названии сокровенную суть торжества. В этот единственный день в году каждый обыватель имел право продать самого себя любому желающему за самолично назначенную цену. Веселье усугублялось тем, что все заключённые сделки имели юридическую силу только до следующего утра. Кроме того, в этот день объявлялся мораторий на отлов преступников, поэтому москвичи чувствовали себя в полной безопасности и спозаранку, одетые в свои лучшие наряды, собирались на площадях, где были установлены дощатые помосты для бесчисленных аукционов, а также накрыты столы для раздачи бесплатных угощений за счёт городского бюджета. Любой мог на халяву выпить кружку крепчайшего солодового пива и сожрать ароматную свежую чёрную булку из отрубей. Многие с голодухи набивали брюхо сразу, а потом весь день завистливо поглядывали на более терпеливых сограждан. Подступиться к халяве вторично было невозможно; тем, кто отоварился, ставили на ладонь несмываемый тёмно-синий знак в виде летящего голубка. С утра до ночи над взбудораженной, счастливой Москвой гремела музыка, артисты давали бесплатные концерты, а ближе к вечеру всенародно избранный мэр Марк Губельман объявлял начало карнавала чудес, по пышности не уступавшего тем, какие проводят в Бразилии и других южных странах. Естественно, на карнавале, особенно если отключали электричество, не обходилось без перестрелок и массовой резни, но это ничуть не омрачало праздничное настроение аборигенов, которые в этот день чувствовали себя настоящими людьми, бизнесменами и предпринимателями, и старались выжать из этого максимум удовольствий. Заканчивались народные гулянья далеко за полночь ритуальным возжиганием Вечного огня у мавзолея первого всероссийского царя Бориса (остальных до 1917 года новейшая история признала самозванцами). Рядом с мавзолеем в мраморных ковшах, испещрённых американской символикой, покоились останки его ближайших соратников и учеников – пламенного Чубайса, блистательного Гайдара (отец нации), неустрашимого, вечно молодого Немцова, великого правдолюбца Березовского (второй отец нации) и многих других героев, патриотов, преданных сынов отечества, порубивших на куски гидру коммунизма.
… Едва Митя Климов сошёл на перрон бывшего Курского вокзала, ныне носящего гордое имя Буша-младшего, как к нему кинулся оборванный пацанёнок лет десяти с истошным воплем:
– Купи меня, дяденька, купи меня!
Стряхнув ребёнка с ноги, Митя приподнял его за шкирку и, глядя в мутные от анаши глаза, строго спросил:
– Чего орёшь, пигалица? Зачем мне тебя покупать?
Малыш извивался, как червяк, но продолжал блажить:
– Дёшево, дяденька, совсем задаром… Пять зелёных или сотня деревянных… Купи, не пожалеешь. Давай поторгуемся.
Только тут Митя вспомнил, какой сегодня день, но сразу не мог решить, хорошо это или плохо. Наверное, всё-таки скорее хорошо, чем плохо. В праздничной суматохе он, пожалуй, меньше будет бросаться в глаза со своей нормальной аурой и скорее разыщет Деверя. Вдобавок малыш показался достаточно смышлёным, в этом возрасте процесс дегенерации иногда замедлялся.
– Как тебя зовут?
– Ванька Крюк. А тебя?
– Сможешь дворами провести на Самотёку?
– Хошь куда проведу. – Пацанёнок обнажил гнилые, ещё молочные зубки. – Денежки вперёд… Ладно, два доллара и пятьдесят деревянных. Дешевле соску не купишь.
Чего у Мити было много, так это денег, не пожадничал Улита, хотя сто раз повторил, что средства народные, чтобы не сеял как попало. Набитый валютой кожаный пояс со специальной пропиткой, выдерживающий прямой укол стального жала, обтягивал туловище под рубахой, да в карманах босяцкой куртки-брезентухи полно было мелочи на текущие расходы. Митя дал пацанёнку замусоленный доллар, тот завизжал от восторга и сунул бумажку за щёку. Митя предупредил:
– Только без фокусов, Ваня. Не вздумай лыко драть.
– Я не фраер, – обиделся пацанёнок. – Сделка честная. А ты не простой, да?
– Почему решил?
– Вроде держишься без оглядки.
Сообразительность пацана Митю не удивила. Дети канализации, беспризорники, городские ошмётки рано взрослели и так же быстро превращались в маленьких тихих старичков-недоумков. До зрелого возраста, до четырнадцати, пятнадцати лет, редко кто доживал. На то, чтобы добраться до Самотёки, ушло полдня. Ваня Крюк не соврал, вёл Митю такими путями, где чёрт голову сломит. Так называемая полоса отчуждения начиналась сразу за сверкающими фасадами жилых проспектов и была заполнена всевозможными свалками, пустырями, развалинами и кое-где пересекалась бурлящими сточными водами, подобными разливам рек. То был как бы город в городе, миротворцы без особой нужды сюда не заглядывали, опасаясь ядовитых испарений, радиации и банд отщепенцев, которые хозяйничали на этой территории наравне со стаями одичавших собак и крысами-мутантами, обладавшими такими зубами, что запросто перекусывали стальные тросы. Раз или два в месяц на задах города проводили общую дезинфекцию, пускали в стоки ртутную массу, а также под давлением закачивали мертвящие смеси типа «Циклон-2» и «Бикозин-П», но практически безрезультатно. Одичавшее зверьё давно адаптировалось к любой отраве, а отщепенцы на время дезинфекции прятались в подземных катакомбах, где вообще становились недосягаемыми и не поддавались никакому учёту. К слову сказать, именно они, отщепенцы, составляли главную головную боль городских властей. Доподлинно про них было известно лишь то, что это маргинальное новообразование, подобное социальному нарыву, сформировалось из пролетарских слоев, но подпитывалось отчасти технической интеллигенцией, не вписавшейся в рыночный рай. Считалось, что отщепенцы не представляют реальной угрозы городу в силу своей малочисленности и неорганизованности, но, возможно, это было не так. Время от времени из этой клоаки поступали тревожные сигналы, пугавшие верноподданных горожан. К примеру, недавно по государственному каналу показали двух отщепенцев, мужчину и женщину, отловленных на полосе отчуждения. По внешнему виду обыкновенные дикари, обросшие волосами, с едва прикрытыми срамными местами, которые не отвечали ни на какие вопросы ведущих, а лишь забавно кланялись да крестились, но когда к ним попробовали (на глазах у телезрителей) применить гуманитарные средства воздействия – иглу и ток, – оказалось, что они невосприимчивы ни к тому, ни к другому. То есть, подключённые к шоковому агрегату «Эллада» (гарантированная эффективность – 100%), они тряслись и трепыхались, но как-то по-лягушачьи, без всякого просветления. Затем, когда им вкололи по слоновой дозе препарата «Нирвана», они, вместо того чтобы, как все разумные твари, заняться совокуплением, начали зевать, опять же смешно креститься – и, наконец, рухнули в глубокий обморок, из-за чего пришлось прекратить прямую трансляцию.
Что за существа? Чего от них ожидать? Ответа на эти вопросы не было даже у виднейших биологов.
На столе у мэра Марка Губельмана лежал проект затопления всех станций метро за пределами столичного кольца, что, по аргументации авторов проекта (шанхайская группа реформаторов), кардинально решит вопрос, во всяком случае, выдавит отщепенцев на дальние окраины, где можно будет без урона для фешенебельных районов проживания иностранцев дожечь их напалмом. Проект одобрили в штабе миротворцев, но у самого Губельмана были кое-какие сомнения. Станции метро, как и вся территория Москвы, были проданы и перепроданы по нескольку раз, и водное отчуждение окраин могло привести к судебным тяжбам, чреватым непредсказуемыми последствиями для него лично.
Митю с его юным проводником группа отщепенцев окружила на одном из пустырей, заваленном горами зловонных мешков с какой-то органикой. Человек шесть выскочили из развалин и в мгновение ока взяли их в плотное кольцо. Нападавшие представляли собой живописное зрелище: оборванные, исхудавшие, многие с ярко-красными пятнами проказы на бледных, синюшных лицах, все неопределённого пола и возраста, но передвигавшиеся быстро, слаженно и явно вменяемые. Это поразило Митю больше всего. Как любой горожанин, он много чего слышал про отщепенцев, однако столкнулся с ними впервые. Митя не испугался, был уверен в себе, но внутренний голос подсказывал, что ссориться с ними не стоит, хотя бы по той причине, что он у них в гостях.
Предводитель группы, косматый, с пергаментным лицом, но с лукавыми огоньками в иссиня-чёрных глазках, ткнул его в грудь тонкой железной пикой:
– Лазутчик? Шакал? Мародёр? Говори.
– Странник, – ответил Митя. – Иду по своим делам на Самотёку. Никого не трогаю.
– Почему прячешься?
– Я такой же отверженный, как и вы.
– Что надо на Самотёке?
Митя помедлил мгновение. У отщепенца в глазах нет и намёка на дурь, и дикция совершенно отчётливая, как у непогруженного.
– Деверя ищу.
Его слова произвели среди отщепенцев сотрясение, они все разом сдвинулись ближе. Пацанёнок Ваня Крюк заполошливо забулькал:
– Не трогайте его, он не врёт. Он с поезда, у него доллары есть. – В подтверждение он выудил из за щеки мокрую заветную бумажку.
Предводитель поднял пику к Митиной шее.
– Зачем тебе Деверь?
– Послание имею.
– От кого?
Опять Митя колебался недолго.
– Из дальних краёв. От Марфы-кудесницы. Слыхал про такую?
По группе отщепенцев пробежал лёгкий общий вздох, словно перед нырком в глубину. В глазах предводителя появилось странное выражение – недоверчивость, смешанная с надеждой.
– Раздевайся, – приказал он.
Митя подчинился. Медленно снял куртку, рубашку, полотняные брюки со штопкой на коленях (новая одежда на руссиянине автоматически вызывает подозрение), размотал и аккуратно сложил пояс, спустил трусики из ситчика, остался в чём мать родила. Отщепенцы в десять рук его ощупали, обстукали, нырнув во все дырки. Митя зябко поёживался. Такой вроде бы поверхностный обыск, конечно, имел смысл. Даже если бы Митю подзарядили умельцы из миротворческих лабораторий, всё равно где-нибудь на коже или (что чаще всего) на черепушке обнаружилось бы входное отверстие. Из карманов брезентухи отщепенцы высыпали на землю содержимое: сигареты, зажигалку, упаковки питательных таблеток, складной нож с десятком приспособлений, включая миниатюрный миноискатель, а также деньги в мелких купюрах – доллары, рубли, монгольские тугрики, иены, евро… Предводитель собрал деньги в горсть.
– Зачем столько разных?
– Для отвода глаз, – сказал Митя.
Нехорошо кривясь, предводитель поднял кожаный пояс, бегло прощупал. Митя ожидал, что потребует вскрыть, но тот, покачав головой, вернул пояс.
– Одевайся.
Митя оделся. Поведение отщепенцев его озадачило. Никто не польстился ни на деньги, ни на что другое. Это вступало в противоречие с расхожими представлениями о маргиналах. Чувствовалось, все они слепо подчиняются воле главаря, что могло свидетельствовать о наличии коллективного разума. Митя покосился на пацанёнка, тот грезил наяву, следя, как богатство возвращается обратно в его карманы. Счастливо открытый рот, побледневшие от алчности детские глазёнки.
– До Деверя трудно добраться, – сказал предводитель, понизив голос, хотя, казалось бы, кто мог подслушивать на зачумлённом пустыре. Пятеро других отщепенцев синхронно зажали мохнатые уши ладонями, пацанёнок Крюк что-то тихонько пискнул, как в первый раз, когда услышал это имя.
– Я доберусь, – заверил Митя.
– Время «Ч»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63