Я про такой концерн слышал впервые и в суть спора не успел толком вникнуть, хотя старался изо всех сил. Гарий Наумович разлил вино по бокалам и предложил выпить за порядочность в бизнесе. Сулейман-паша радостно закивал и залпом опрокинул бокал, как будто его мучила жажда. Свою рюмку Гарий Наумович поставил на стол нетронутой. Мне он вина и не предлагал.
Буквально через минуту Сулейман-паша посреди фразы: «Не могу согласиться с многоуважаемым Оболдуй-беком в том…» – начал клониться набок, глазки у него страдальчески закатились в графитную черноту, и он повалился на ковёр.
Поражённый, я растерянно прошамкал:
– Что это с ним?
– Похоже на сердечный приступ, – спокойно ответил юрист «Голиафа». Подошёл к дверям, кликнул секретаршу и велел вызвать врача.
Врач явился через пятнадцать минут, и всё это время мы сидели рядом с рухнувшим другом с Востока и едва обменялись несколькими репликами.
Я только спросил:
– Вы его отравили, Гарий Наумович?
– Ну что вы, Виктор. Вам идёт во вред чтение детективов.
– Но он же…
– Вот именно… Такова селяви, как говорится.
Пока не было врача, секретарша прибрала со стола и вместо вина поставила вазу с гвоздиками. Ей было лет тридцать, нормальная девица с пышными статями. Я встретился с ней взглядом и увидел в нём промельк приветливого безумия.
Приехавший врач, солидный мужчина с отвисшим брюшком, поставил диагноз, не утруждая себя долгим осмотром. Померил пульс и коротко доложил:
– Инфаркт миокарда. Бич века.
– Бич века – это СПИД, Саша, – поправил Гарий Наумович. – Отвези в нашу клинику, хорошо? Когда очухается, дашь знать…
– Не уверен, что очухается.
– Не уверен – не обгоняй, – пошутил юрист, пребывавший в отличном настроении, как будто выиграл в рулетку.
Пришли двое санитаров с носилками, перевалили на них обездвиженную тушу друга с Востока и унесли. Врач ещё чего-то ждал.
– Ах да, – спохватился Гарий Наумович и сунул ему конверт, довольно увесистый на глазок. Любезно поинтересовался:
– Как наша малышка Галочка? Пристроил её?
– Да, всё в порядке. Учится в Сорбонне.
– Привет от меня.
– Непременно…
Когда он скрылся за дверью, мы с Гарием Наумовичем подошли к окну и полюбовались выносом тела. Сулейман-пашу загрузили в микроавтобус с красными крестами на боках, вокруг суетилась его охрана. Пятеро абреков свирепого вида попытались отбить хозяина у медиков, но появившийся врач что-то им объяснил, тыкая перстом в небо, и абреки успокоились. Попрыгали в серебристую иномарку и двинулись следом за санитарной перевозкой.
– Гарий Наумович, может быть, всё-таки скажете, что всё это значит?
– Не волнуйтесь, Виктор Николаевич. Вы же слышали – инфаркт. Саша – известный профессор-кардиолог. Ему вполне можно верить.
– Какой-то странный инфаркт.
– Увы, эта беда всегда застигает врасплох. У вас у самого ещё сердечко не пошаливает?
– Вроде нет.
– Ну и хорошо. Неприятная вещь… Поехали, отвезу вас в Звенигород.
– Как в Звенигород? Леонид Фомич велел быть на улице Строителей.
– Планы немного изменились… Да не волнуйтесь вы так, Виктор Николаевич. Вы же не мальчик. Или никогда не видели, как это бывает?
Действительно, я в первый раз видел, как травят людей. Легко, без всякого напряга. Даже с прибаутками. Мне было по-настоящему страшно, но я не хотел, чтобы Гарий Наумович это заметил.
Глава 7 Год 2024. Митина промашка
Очнулся Климов в пыточной. За то время, пока он был в коме, у него произошёл перекос сознания. Такое случалось и раньше, и он знал, какая это опасная штука. Теперь он видел мир тайным зрением отчуждённого. В этом состоянии он был абсолютно беспомощен, потому что к нему вернулись (отчасти, конечно) человеческие рефлексы, определяемые в новейших учебниках как «код маразматика». Привязанный к разделочному столу, он испытывал тоску, страх и желание покаяться неизвестно в чём. Первая попытка вернуть себе защитные свойства мутанта ни к чему не привела. Он сразу вспотел и раздулся, как мыльный пузырь. Закатив глаза, увидел нависший с потолка универсальный агрегат «Уникум», напоминавший компактную летающую тарелку. Щупальца агрегата плотно обхватывали его туловище, длинная игла торчала из кистевой вены правой руки. «Уникум» рекламировался по телевидению как высокотехнологичное и гуманное средство дознания. Это действительно было последнее слово современной науки. После того, как «Уникум» считывал всю информацию из подкорки, он впрыскивал жертве порцию животворящего яда, который навсегда превращал её в говорящее животное, не способное к размышлению и поступку. Его создатели, двое учёных из Мозамбика, заслуженно получили Нобелевскую премию мира. За всю свою историю человечество ещё не имело более надёжного средства для подавления первичных инстинктов. Митя встречал людей, прошедших обработку «Уникумом». Внешне они мало чем отличались от обычных мутантов, но стоило обменяться с ними парой слов или предложить какую-нибудь сделку, как сразу становилось ясно, что они напрочь лишены способности к самосохранению. Зато были всегда веселы и беспечны, как порхающие над лугом мотыльки. Ткни такого ножом в брюхо, он сам будет радостно наблюдать, как вытекают из него остатки крови. Жалкие твари. Ещё более жалкие, чем болванчики на службе у оккупационной администрации.
Митя видел, что «Уникум» готов к работе, но отключён, и не мог понять, в чём заминка. Он вспомнил, как глупо, чудовищно глупо подставился, и заскрежетал зубами. Дашка Семёнова ловко его одурачила, проклятая шлюха. Напустила в глаза гипнотического тумана, и он не услышал шороха за спиной. Тоска и страх давили с неумолимой силой. Митя попробовал ещё раз ввести в действие автономную психозащиту, но с тем же результатом. Перед смертью он вочеловечился, с этим ничего нельзя было поделать, с этим оставалось смириться.
Неподалёку за столом, накрытым чёрной клеёнкой, двое миротворцев резались в «жучка». По внешности оба выходцы из Средней Азии, но разговаривали на родном для руссиян языке, на английском, правда, с характерным акцентом. Похоже, оба были талибами, что сулило Мите дополнительные прощальные муки. Впрочем, Митю, даже в его человеческом воплощении, это как раз не волновало: болью меньше или больше – какая разница… Играли вояки с азартом, карты впечатывали в клеёнку с утробным кряканьем, словно мясо рубили. Ставки повышались от кона к кону. По азартным репликам Митя понял, что в банке скопилось не меньше трёхсот тысяч долларов. Как всякий перевоплощённый, он сам был заядлым картёжником, но такой масштаб игры ему и не снился. Обычно они с корешами играли по маленькой, по центику либо по бутылке пива, в приличные игорные заведения руссиян вообще не пускали. По всей Москве для них были поставлены специальные игровые павильоны с надувными стенами. Эти павильоны не пользовались особой популярностью. Конечно, там можно было отвести душу, вдобавок подавали бесплатный чай с сахарином (один стакан на рыло), но выиграть было нельзя. Все автоматы фиксированные, а если какому-то головастику (случалось и такое) удавалось перехитрить подержанную электронику, он всё равно бесследно исчезал вместе с выигрышем. В рекламе назойливо, год за годом, показывали счастливчика (явно куклу), выходящего из летучего игрового павильона с зажатым в кулаке миллионом, но это была лажа. Вживую никто и никогда не видел человека, который ускользнул хотя бы с выигранной сотней.
– Господа, – прокашлявшись, окликнул Митя игроков. – Господа, дозвольте обратиться?
Миротворцы подняли головы, словно на звук комара. По-английски Митя тоже говорил с акцентом, чтобы не задеть их самолюбие. Самолюбие у талибов обострённое, как их отравленные пыточные иглы.
– Чего тебе, смерд? – спросил один недовольно. – Не видишь, заняты…
– Только одна просьба, господа. Нельзя ли передать на волю последнюю весточку?
– Какую весточку? – заинтересовался азиат. – Ты же голодранец.
– Прощальную записку, – объяснил Митя. – В Раздольске у меня матушка живёт.
– В хлеву, наверное, – пошутил миротворец. – Откуда у тебя матушка? Ты же инкубаторский.
– Нет, – возразил Митя. – Я вольнорождённый.
– Ну и закрой пасть, – посоветовал талиб. Он обернулся к товарищу:
– Чего дальше ждать, Ахмет, включай аппарат. Играть не даст. Видишь, неугомонный.
– Анупряк не велел, – ответил второй. – Зачем нам проблемы?
Хоть Митя и утратил (на время или насовсем?) звериный настрой, изворотливость в нём сохранилась. Стремление выжить было сильнее желания вечного покоя.
– Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.
– Кому-кому?
Произнесённое имя подействовало на обоих, как щёлканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком.
– Ну-ка повтори, чего сказал?
– Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.
– Врёшь, хорёк вонючий!
– Слово раба, – поклялся Митя. – Истопник меня знает. Я был у него солистом.
Миротворец вернулся к кунаку, оба оживлённо загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!
Наконец, придя к какому-то решению, оба миротворца подошли к пыточному ложу.
– Если врёшь поганым языком, знаешь, что будет? – строго спросил тот, который был Ахметом.
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Ты не умрёшь лёгкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.
– Я знаю, – повторил Митя. – Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.
Митя делал всё правильно: с миротворцами всегда так – чем гуще нелепость, тем скорее в неё поверят. Это происходило оттого, что в перевёрнутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.
– Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорёк?
– Вряд ли, – усомнился Митя. – Почему он должен платить? Димыч – на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.
Миротворцы опять залопотали по-своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта чёрная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытиём. Всё казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка-одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.
– Хорошо, – перешёл на английский Ахмет (второго звали Ахмат). – Если даст миллион, можно выпустить.
– Через аппарат? – уточнил Климов.
– Через трубу, – посулил миротворец.
В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию.
За свою жизнь Митя прошёл их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу-хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Ещё до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.
– Миллион Истопник отстегнёт не глядя, – сказал Митя. – Это для него не деньги. Но придётся самому попросить.
– Как это – самому?
– Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.
Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Буквально через минуту Сулейман-паша посреди фразы: «Не могу согласиться с многоуважаемым Оболдуй-беком в том…» – начал клониться набок, глазки у него страдальчески закатились в графитную черноту, и он повалился на ковёр.
Поражённый, я растерянно прошамкал:
– Что это с ним?
– Похоже на сердечный приступ, – спокойно ответил юрист «Голиафа». Подошёл к дверям, кликнул секретаршу и велел вызвать врача.
Врач явился через пятнадцать минут, и всё это время мы сидели рядом с рухнувшим другом с Востока и едва обменялись несколькими репликами.
Я только спросил:
– Вы его отравили, Гарий Наумович?
– Ну что вы, Виктор. Вам идёт во вред чтение детективов.
– Но он же…
– Вот именно… Такова селяви, как говорится.
Пока не было врача, секретарша прибрала со стола и вместо вина поставила вазу с гвоздиками. Ей было лет тридцать, нормальная девица с пышными статями. Я встретился с ней взглядом и увидел в нём промельк приветливого безумия.
Приехавший врач, солидный мужчина с отвисшим брюшком, поставил диагноз, не утруждая себя долгим осмотром. Померил пульс и коротко доложил:
– Инфаркт миокарда. Бич века.
– Бич века – это СПИД, Саша, – поправил Гарий Наумович. – Отвези в нашу клинику, хорошо? Когда очухается, дашь знать…
– Не уверен, что очухается.
– Не уверен – не обгоняй, – пошутил юрист, пребывавший в отличном настроении, как будто выиграл в рулетку.
Пришли двое санитаров с носилками, перевалили на них обездвиженную тушу друга с Востока и унесли. Врач ещё чего-то ждал.
– Ах да, – спохватился Гарий Наумович и сунул ему конверт, довольно увесистый на глазок. Любезно поинтересовался:
– Как наша малышка Галочка? Пристроил её?
– Да, всё в порядке. Учится в Сорбонне.
– Привет от меня.
– Непременно…
Когда он скрылся за дверью, мы с Гарием Наумовичем подошли к окну и полюбовались выносом тела. Сулейман-пашу загрузили в микроавтобус с красными крестами на боках, вокруг суетилась его охрана. Пятеро абреков свирепого вида попытались отбить хозяина у медиков, но появившийся врач что-то им объяснил, тыкая перстом в небо, и абреки успокоились. Попрыгали в серебристую иномарку и двинулись следом за санитарной перевозкой.
– Гарий Наумович, может быть, всё-таки скажете, что всё это значит?
– Не волнуйтесь, Виктор Николаевич. Вы же слышали – инфаркт. Саша – известный профессор-кардиолог. Ему вполне можно верить.
– Какой-то странный инфаркт.
– Увы, эта беда всегда застигает врасплох. У вас у самого ещё сердечко не пошаливает?
– Вроде нет.
– Ну и хорошо. Неприятная вещь… Поехали, отвезу вас в Звенигород.
– Как в Звенигород? Леонид Фомич велел быть на улице Строителей.
– Планы немного изменились… Да не волнуйтесь вы так, Виктор Николаевич. Вы же не мальчик. Или никогда не видели, как это бывает?
Действительно, я в первый раз видел, как травят людей. Легко, без всякого напряга. Даже с прибаутками. Мне было по-настоящему страшно, но я не хотел, чтобы Гарий Наумович это заметил.
Глава 7 Год 2024. Митина промашка
Очнулся Климов в пыточной. За то время, пока он был в коме, у него произошёл перекос сознания. Такое случалось и раньше, и он знал, какая это опасная штука. Теперь он видел мир тайным зрением отчуждённого. В этом состоянии он был абсолютно беспомощен, потому что к нему вернулись (отчасти, конечно) человеческие рефлексы, определяемые в новейших учебниках как «код маразматика». Привязанный к разделочному столу, он испытывал тоску, страх и желание покаяться неизвестно в чём. Первая попытка вернуть себе защитные свойства мутанта ни к чему не привела. Он сразу вспотел и раздулся, как мыльный пузырь. Закатив глаза, увидел нависший с потолка универсальный агрегат «Уникум», напоминавший компактную летающую тарелку. Щупальца агрегата плотно обхватывали его туловище, длинная игла торчала из кистевой вены правой руки. «Уникум» рекламировался по телевидению как высокотехнологичное и гуманное средство дознания. Это действительно было последнее слово современной науки. После того, как «Уникум» считывал всю информацию из подкорки, он впрыскивал жертве порцию животворящего яда, который навсегда превращал её в говорящее животное, не способное к размышлению и поступку. Его создатели, двое учёных из Мозамбика, заслуженно получили Нобелевскую премию мира. За всю свою историю человечество ещё не имело более надёжного средства для подавления первичных инстинктов. Митя встречал людей, прошедших обработку «Уникумом». Внешне они мало чем отличались от обычных мутантов, но стоило обменяться с ними парой слов или предложить какую-нибудь сделку, как сразу становилось ясно, что они напрочь лишены способности к самосохранению. Зато были всегда веселы и беспечны, как порхающие над лугом мотыльки. Ткни такого ножом в брюхо, он сам будет радостно наблюдать, как вытекают из него остатки крови. Жалкие твари. Ещё более жалкие, чем болванчики на службе у оккупационной администрации.
Митя видел, что «Уникум» готов к работе, но отключён, и не мог понять, в чём заминка. Он вспомнил, как глупо, чудовищно глупо подставился, и заскрежетал зубами. Дашка Семёнова ловко его одурачила, проклятая шлюха. Напустила в глаза гипнотического тумана, и он не услышал шороха за спиной. Тоска и страх давили с неумолимой силой. Митя попробовал ещё раз ввести в действие автономную психозащиту, но с тем же результатом. Перед смертью он вочеловечился, с этим ничего нельзя было поделать, с этим оставалось смириться.
Неподалёку за столом, накрытым чёрной клеёнкой, двое миротворцев резались в «жучка». По внешности оба выходцы из Средней Азии, но разговаривали на родном для руссиян языке, на английском, правда, с характерным акцентом. Похоже, оба были талибами, что сулило Мите дополнительные прощальные муки. Впрочем, Митю, даже в его человеческом воплощении, это как раз не волновало: болью меньше или больше – какая разница… Играли вояки с азартом, карты впечатывали в клеёнку с утробным кряканьем, словно мясо рубили. Ставки повышались от кона к кону. По азартным репликам Митя понял, что в банке скопилось не меньше трёхсот тысяч долларов. Как всякий перевоплощённый, он сам был заядлым картёжником, но такой масштаб игры ему и не снился. Обычно они с корешами играли по маленькой, по центику либо по бутылке пива, в приличные игорные заведения руссиян вообще не пускали. По всей Москве для них были поставлены специальные игровые павильоны с надувными стенами. Эти павильоны не пользовались особой популярностью. Конечно, там можно было отвести душу, вдобавок подавали бесплатный чай с сахарином (один стакан на рыло), но выиграть было нельзя. Все автоматы фиксированные, а если какому-то головастику (случалось и такое) удавалось перехитрить подержанную электронику, он всё равно бесследно исчезал вместе с выигрышем. В рекламе назойливо, год за годом, показывали счастливчика (явно куклу), выходящего из летучего игрового павильона с зажатым в кулаке миллионом, но это была лажа. Вживую никто и никогда не видел человека, который ускользнул хотя бы с выигранной сотней.
– Господа, – прокашлявшись, окликнул Митя игроков. – Господа, дозвольте обратиться?
Миротворцы подняли головы, словно на звук комара. По-английски Митя тоже говорил с акцентом, чтобы не задеть их самолюбие. Самолюбие у талибов обострённое, как их отравленные пыточные иглы.
– Чего тебе, смерд? – спросил один недовольно. – Не видишь, заняты…
– Только одна просьба, господа. Нельзя ли передать на волю последнюю весточку?
– Какую весточку? – заинтересовался азиат. – Ты же голодранец.
– Прощальную записку, – объяснил Митя. – В Раздольске у меня матушка живёт.
– В хлеву, наверное, – пошутил миротворец. – Откуда у тебя матушка? Ты же инкубаторский.
– Нет, – возразил Митя. – Я вольнорождённый.
– Ну и закрой пасть, – посоветовал талиб. Он обернулся к товарищу:
– Чего дальше ждать, Ахмет, включай аппарат. Играть не даст. Видишь, неугомонный.
– Анупряк не велел, – ответил второй. – Зачем нам проблемы?
Хоть Митя и утратил (на время или насовсем?) звериный настрой, изворотливость в нём сохранилась. Стремление выжить было сильнее желания вечного покоя.
– Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.
– Кому-кому?
Произнесённое имя подействовало на обоих, как щёлканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком.
– Ну-ка повтори, чего сказал?
– Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.
– Врёшь, хорёк вонючий!
– Слово раба, – поклялся Митя. – Истопник меня знает. Я был у него солистом.
Миротворец вернулся к кунаку, оба оживлённо загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!
Наконец, придя к какому-то решению, оба миротворца подошли к пыточному ложу.
– Если врёшь поганым языком, знаешь, что будет? – строго спросил тот, который был Ахметом.
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Ты не умрёшь лёгкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.
– Я знаю, – повторил Митя. – Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.
Митя делал всё правильно: с миротворцами всегда так – чем гуще нелепость, тем скорее в неё поверят. Это происходило оттого, что в перевёрнутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.
– Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорёк?
– Вряд ли, – усомнился Митя. – Почему он должен платить? Димыч – на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.
Миротворцы опять залопотали по-своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта чёрная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытиём. Всё казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка-одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.
– Хорошо, – перешёл на английский Ахмет (второго звали Ахмат). – Если даст миллион, можно выпустить.
– Через аппарат? – уточнил Климов.
– Через трубу, – посулил миротворец.
В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию.
За свою жизнь Митя прошёл их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу-хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Ещё до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.
– Миллион Истопник отстегнёт не глядя, – сказал Митя. – Это для него не деньги. Но придётся самому попросить.
– Как это – самому?
– Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.
Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63