На меня вину возложит, недосмотрел, дескать, старый пень. А что я мог сделать? Я её уговаривал, обещал подлечить…
– Через дверь уговаривали?
– Через дверь, через окно – какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности – откуда?
Стёклышки очков увлажнились – и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…
Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:
– Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?
– Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!
Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела. Я тоже был не в своей тарелке, хотя коньяку мне не дали. Патиссон сказал, что в моём состоянии алкоголь противопоказан. Может наступить преждевременное отторжение почек и мозгов. А мне ещё книгу дописывать. Его замечание меня заинтриговало.
– Про почки понятно, доктор, а мозги при чём? Они не пересаженные.
– Батенька мой, всё в организме взаимосвязано. У интеллигента какой самый уязвимый и слабый орган? Правильно, голова. Малейшее повреждение любого другого органа вызывает цепную реакцию. В моей практике бывали поразительные случаи. Какая-нибудь бородавка на руке, катар горла, да любой пустяк, мгновенно превращают его в идиота. Первый признак интеллигентского кретинизма – зацикленность на собственном здоровье. Для интеллигента, впавшего в идиотизм, а таких у нас девяносто процентов, нет на свете ничего более важного и значительного, чем состояние его желудка, сердца, желёзок и прочего. Кстати, самое омерзительное и отталкивающее существо в мире, вам, наверное, особенно интересно, – это интеллигент-идиот, ставший импотентом.
Светочка похлюпывала носом, мужественно осушила ещё рюмку.
– Как всё ужасно, как ужасно!
– О чём ты, дитя? – поинтересовался я. – Ты же её не любила.
– Вы не понимаете, вы мужчина, ну, я имею в виду, у вас психика мужская… У женщины всё по другому. Она каждую букашку жалеет. Зойка дрянь была, пробы негде ставить, ведьма проклятая… Атеперь, когда её нету, у меня у самой будто гвоздь в сердце.
– Вполне возможно, – благодушно подтвердил доктор, забрав у Светочки бутылку. – Женщины по научному определению относятся к подвиду простейших и все соединены между собой в этакую биологическую плесень, наподобие грибницы в лесу.
– Значит, на самом деле её звали Зоей? – спросил я.
– Ох, ну какое это имеет значение?
Светочка потянулась за бутылкой, доктор чувствительно шлёпнул её по руке.
– Хватит, малышка, нам ещё отчёт составлять.
Бутылку допил сам, и вскоре они ушли.
К еде я не притронулся, лежал, глядя в потолок. Безвременная кончина прекрасной Изауры меня не огорчила: что ж, она знала, что делала. Не захотела ложиться в клинику к Патиссону, я её хорошо понимал. Передо мной стоял тот же выбор. Её решение казалось разумным, однако сам я ещё не приготовился к уходу, хотя исподволь, разумеется, перебирал разные варианты. Но как бы не для себя, а для кого-то постороннего. Трусливому человеку так проще… Увы, во многом, во многом прав доктор, когда поливает грязью руссиянскую интеллигенцию, которая разучилась жить по чести и не умеет с достоинством умирать. Но ко мне все его рассуждения относились лишь косвенно: я никогда по настоящему не ощущал своей принадлежности к ней. Больше того, когда другие называли меня (в тех или иных обстоятельствах) интеллигентом, всегда испытывал нечто вроде стыда. Особенно это ощущение усиливалось после того, как властители дум начали писать коллективные доносы и бегать к пьяному царю на дачу, умоляя раздавить какую-то гадину.
Лиза, позвал я в тоске, слышишь ли меня, мой маленький бесстрашный друг?
Наверное, не слышала, но бывали минуты, когда я остро чувствовал её приближение. Занавеска колыхнулась на окне, вспыхнул солнечный зайчик на лакированной поверхности шкафа, кукушка прокуковала в лесу – и я невольно вздрагивал, настораживался: не она ли посылает привет?..
Незаметно задремал, и пробуждение было загадочным, будто проснулся во сне. За столом, за компьютером сидел улыбающийся Володя Трубецкой и с увлечением гонял по экрану лопоухого зайчика. Я тоже любил эту игру, она называлась «Не буди Лешего». Выглядел майор совершенно мирно, и выражение лица у него было точно такое – снисходительно-ободряющее, – как в тот раз, когда выпроваживал нас с Лизой за дворцовую ограду.
– Это вы, Володя? – окликнул я негромко, готовый к тому, что общаюсь с фантомом.
– Нет, тень отца Гамлета, – ответил он напыщенно и тут же, оставив зайчонка в покое, переместился на стул возле кровати. – Ну-ка дай руку, писатель.
Я протянул ладонь, и он сжал её с такой силой, что у меня хрустнул позвоночный столб. Но я не пикнул. Только спросил:
– Зачем ты так сделал, Володя?
– Проверяю, в каком ты состоянии…
– Ну и как?
– На горшок сам ходишь?
– Да, хожу… Что с Лизой, Володя?
– Ничего, могло быть хуже. – Улыбка на мгновение потухла и вспыхнула вновь. – Значит, так, готовься. Завтра или послезавтра – прорыв.
– Какой прорыв, Володя? Это иносказание?
– Иносказания все кончились. Пора сваливать к чёртовой матери. Помнишь, как вождь учил: вчера было рано, завтра поздно.
Я посмотрел на стены, на потолок, перевёл взгляд на свой перевязанный живот. Трубецкой ухмыльнулся.
– Всё под контролем, писатель. Никто нас не слышит… Важно другое: сломали тебя или нет?
– Зачем тебе знать?
– Не хочу второй раз Лизу подставлять. Третьего может не быть.
Разговор шёл без напряжения, весело, в быстром темпе и привёл меня в хорошее настроение. Была и ещё причина радоваться: впервые после долгого перерыва я не ощущал необходимости притворяться, разыгрывать то одного, то другого персонажа в чужой пьесе. Оказывается, я сильно от этого устал. Сейчас все слова ложились набело, и я снова мог играть собственную роль.
– Кем тебе приходится Лиза, майор? Не очень ты похож на доброго самаритянина.
– Всё очень просто: я её двоюродный брат.
– А Гата Ксенофонтов крёстный, да? Ничего, говори. Я всему поверю. Мало ли на свете чудес?
Трубецкой нахмурился, улыбка совсем ушла из глаз. Без неё, как без маски, он выглядел ещё моложе.
– Хочешь верь, хочешь нет, не время препираться. Повторяю вопрос. Сломал тебя доктор или не успел? Это не праздное любопытство. Вполне возможно, завтра придётся туго. Не хотелось бы тащить тебя на закорках. Но если понадобится, для Лизки сделаю и это.
– Так любишь сестру? Очень трогательно.
– Ладно, считай, ответил… Признаюсь, я её выбор не одобрял, но теперь вижу, может, она не ошиблась… Человека способен грохнуть?
Резкий переход меня не обескуражил.
– Вряд ли… Это тоже понадобится?
– Не бери в голову, классик. Отдыхай… Мне пора… Компьютер у тебя хитрый, но не настолько, чтобы водить за нос босса. Заметь на будущее…
Он уже был у двери – гибкий, пружинный, смеющийся. Супермен, чёрт бы их всех побрал.
– Володя, но…
Прижал палец к губам, исчез.
Глава 31 Прорыв
Через два дня на третий – вот когда это произошло. В светлое летнее утро, после девяти. Всё это время я безвылазно сидел в комнате, работал, усиленно занимался гимнастикой, насколько позволяли почти затянувшиеся швы. Через силу, через боль гнулся, тянулся, отжимался. Ко мне никто не приходил, кроме Светочки, дверь теперь запирали снаружи, я не мог понять, с чем это связано.
Светочка держала меня в курсе происходивших в доме событий. Леонид Фомич, нагрянув, устроил страшный разнос домочадцам, но больше всех почему-то досталось Патиссону, которого Оболдуев посчитал главным виновником смерти Изауры Петровны. Он сомневался в том, что его супруга покончила с собой, поэтому поручил Гате провести дознание по всем правилам и, хоть кровь из носу, выколотить из доктора правду. Из этого ничего не вышло. Патиссон держался стойко и даже под пытками утверждал, что ему не было смысла убивать Изауру по той простой причине, что у них с хозяином уже была достигнута договорённость о переводе её в клинику на лечение. Наконец после сеанса электрошока, проведённого приглашённым специалистом из Института Сербского, доктор всё-таки признался, что убил Изауру Петровну собственными руками: отравил крысиным ядом, придушил и для верности проткнул сердце железной иглой. И всё из-за того, что бедная женщина, храня верность супругу, наотрез отказалась участвовать в какой-то сатанинской оргии. Доктор Патиссон, едва снятый с клемм, оформил показания в письменном виде, но Оболдуев, как и дознаватели, хорошо понимал, что им грош цена. Однако Леонид Фомич никак не мог справиться с уязвлённым самолюбием (какая-то прохиндейка подло его кинула, точно фраера) и распорядился посадить на кол двух охранников, дежуривших в ту ночь у покоев супруги. Светочка поманила меня к окну, чтобы посмотреть на несчастных юношей, ещё трепыхающихся, выставленных на всеобщее обозрение возле парадного крыльца, но я отказался.
Ещё Светочка сообщила, что в четверг ожидается приезд в поместье новой хозяйки, какой-то молодой итальянки по имени Джуди, новой жены Оболдуева, но ещё не венчанной; а на субботу назначен торжественный приём и бал с приглашением огромного количества гостей. На праздник соберётся вся московская знать – крупные чиновники, политики, бизнесмены, главари криминальных кланов, церковные иерархи; для их увеселения нагонят целую кучу певцов, юмористов и творческих интеллигентов. Будет необыкновенная иллюминация и пышный фейерверк, для чего выписаны из Европы лучшие пиротехники. Приготовления идут в такой спешке, что кажется, наступил конец света. Поведала Светочка (как-то чудно жеманясь) и неприятную для меня лично новость. Оказывается, в культурной программе праздника сперва предусматривалось отдельным пунктом чтение (автором) отрывков из новой книги – для редакторов крупнейших газет и для иностранных журналистов, но Патиссон что-то нашептал хозяину, и тот отказался от этой идеи.
– Ох, Виктор Николаевич, похоже, доктор против вас сильно интригует.
– С чем это связано?
– Это как раз ежу понятно. Зойка с крючка сорвалась, вот он и спешит побыстрее вас в клинику утащить.
– Не боишься об этом говорить?
– Виктор Николаевич, не считайте меня такой уж бесчувственной тварью. Хотя вы больше не мужчина, мне будет вас очень не хватать. Я ведь привязчивая. Это мой большой недостаток. Современные девушки совсем другие. Ухватистые, предприимчивые, никаких сантиментов. К примеру, как Зойка.
Я не удержался от упрёка.
– Если бы ты меня действительно жалела, не стала бы участвовать в этой мерзкой комедии. Прекрасно знаешь, что я не убивал Гария Наумовича.
– Так и думала, что обижаетесь. Но это совершенно разные вещи. Я могу даже боготворить человека, но контракт есть контракт. Подписалась – выполняй. Или тебя саму уроют. Вы хоть писатель, а должны понимать.
Двое суток дом ходил ходуном, будто его разносили по кирпичику. Окрестности поместья среди ночи пылали ослепительным электрическим заревом. Неумолчно выли и тявкали собаки, которых загнали на псарню вместе с моим другом благородным Каро. Уж я, как никто, понимал, каково ему приходится в окружении злобных, озверелых сородичей, обуреваемых единственным желанием – вырваться из загона и перекусать наглых пришельцев. Изредка я подходил к окну. Как на дрожжах, поднимались в парке башенки всевозможных павильонов, туда-сюда носились рабочие-турки, успевшие переодеться в шотландские юбочки, некоторые даже с полными стрел колчанами за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Через дверь уговаривали?
– Через дверь, через окно – какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности – откуда?
Стёклышки очков увлажнились – и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…
Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:
– Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?
– Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!
Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела. Я тоже был не в своей тарелке, хотя коньяку мне не дали. Патиссон сказал, что в моём состоянии алкоголь противопоказан. Может наступить преждевременное отторжение почек и мозгов. А мне ещё книгу дописывать. Его замечание меня заинтриговало.
– Про почки понятно, доктор, а мозги при чём? Они не пересаженные.
– Батенька мой, всё в организме взаимосвязано. У интеллигента какой самый уязвимый и слабый орган? Правильно, голова. Малейшее повреждение любого другого органа вызывает цепную реакцию. В моей практике бывали поразительные случаи. Какая-нибудь бородавка на руке, катар горла, да любой пустяк, мгновенно превращают его в идиота. Первый признак интеллигентского кретинизма – зацикленность на собственном здоровье. Для интеллигента, впавшего в идиотизм, а таких у нас девяносто процентов, нет на свете ничего более важного и значительного, чем состояние его желудка, сердца, желёзок и прочего. Кстати, самое омерзительное и отталкивающее существо в мире, вам, наверное, особенно интересно, – это интеллигент-идиот, ставший импотентом.
Светочка похлюпывала носом, мужественно осушила ещё рюмку.
– Как всё ужасно, как ужасно!
– О чём ты, дитя? – поинтересовался я. – Ты же её не любила.
– Вы не понимаете, вы мужчина, ну, я имею в виду, у вас психика мужская… У женщины всё по другому. Она каждую букашку жалеет. Зойка дрянь была, пробы негде ставить, ведьма проклятая… Атеперь, когда её нету, у меня у самой будто гвоздь в сердце.
– Вполне возможно, – благодушно подтвердил доктор, забрав у Светочки бутылку. – Женщины по научному определению относятся к подвиду простейших и все соединены между собой в этакую биологическую плесень, наподобие грибницы в лесу.
– Значит, на самом деле её звали Зоей? – спросил я.
– Ох, ну какое это имеет значение?
Светочка потянулась за бутылкой, доктор чувствительно шлёпнул её по руке.
– Хватит, малышка, нам ещё отчёт составлять.
Бутылку допил сам, и вскоре они ушли.
К еде я не притронулся, лежал, глядя в потолок. Безвременная кончина прекрасной Изауры меня не огорчила: что ж, она знала, что делала. Не захотела ложиться в клинику к Патиссону, я её хорошо понимал. Передо мной стоял тот же выбор. Её решение казалось разумным, однако сам я ещё не приготовился к уходу, хотя исподволь, разумеется, перебирал разные варианты. Но как бы не для себя, а для кого-то постороннего. Трусливому человеку так проще… Увы, во многом, во многом прав доктор, когда поливает грязью руссиянскую интеллигенцию, которая разучилась жить по чести и не умеет с достоинством умирать. Но ко мне все его рассуждения относились лишь косвенно: я никогда по настоящему не ощущал своей принадлежности к ней. Больше того, когда другие называли меня (в тех или иных обстоятельствах) интеллигентом, всегда испытывал нечто вроде стыда. Особенно это ощущение усиливалось после того, как властители дум начали писать коллективные доносы и бегать к пьяному царю на дачу, умоляя раздавить какую-то гадину.
Лиза, позвал я в тоске, слышишь ли меня, мой маленький бесстрашный друг?
Наверное, не слышала, но бывали минуты, когда я остро чувствовал её приближение. Занавеска колыхнулась на окне, вспыхнул солнечный зайчик на лакированной поверхности шкафа, кукушка прокуковала в лесу – и я невольно вздрагивал, настораживался: не она ли посылает привет?..
Незаметно задремал, и пробуждение было загадочным, будто проснулся во сне. За столом, за компьютером сидел улыбающийся Володя Трубецкой и с увлечением гонял по экрану лопоухого зайчика. Я тоже любил эту игру, она называлась «Не буди Лешего». Выглядел майор совершенно мирно, и выражение лица у него было точно такое – снисходительно-ободряющее, – как в тот раз, когда выпроваживал нас с Лизой за дворцовую ограду.
– Это вы, Володя? – окликнул я негромко, готовый к тому, что общаюсь с фантомом.
– Нет, тень отца Гамлета, – ответил он напыщенно и тут же, оставив зайчонка в покое, переместился на стул возле кровати. – Ну-ка дай руку, писатель.
Я протянул ладонь, и он сжал её с такой силой, что у меня хрустнул позвоночный столб. Но я не пикнул. Только спросил:
– Зачем ты так сделал, Володя?
– Проверяю, в каком ты состоянии…
– Ну и как?
– На горшок сам ходишь?
– Да, хожу… Что с Лизой, Володя?
– Ничего, могло быть хуже. – Улыбка на мгновение потухла и вспыхнула вновь. – Значит, так, готовься. Завтра или послезавтра – прорыв.
– Какой прорыв, Володя? Это иносказание?
– Иносказания все кончились. Пора сваливать к чёртовой матери. Помнишь, как вождь учил: вчера было рано, завтра поздно.
Я посмотрел на стены, на потолок, перевёл взгляд на свой перевязанный живот. Трубецкой ухмыльнулся.
– Всё под контролем, писатель. Никто нас не слышит… Важно другое: сломали тебя или нет?
– Зачем тебе знать?
– Не хочу второй раз Лизу подставлять. Третьего может не быть.
Разговор шёл без напряжения, весело, в быстром темпе и привёл меня в хорошее настроение. Была и ещё причина радоваться: впервые после долгого перерыва я не ощущал необходимости притворяться, разыгрывать то одного, то другого персонажа в чужой пьесе. Оказывается, я сильно от этого устал. Сейчас все слова ложились набело, и я снова мог играть собственную роль.
– Кем тебе приходится Лиза, майор? Не очень ты похож на доброго самаритянина.
– Всё очень просто: я её двоюродный брат.
– А Гата Ксенофонтов крёстный, да? Ничего, говори. Я всему поверю. Мало ли на свете чудес?
Трубецкой нахмурился, улыбка совсем ушла из глаз. Без неё, как без маски, он выглядел ещё моложе.
– Хочешь верь, хочешь нет, не время препираться. Повторяю вопрос. Сломал тебя доктор или не успел? Это не праздное любопытство. Вполне возможно, завтра придётся туго. Не хотелось бы тащить тебя на закорках. Но если понадобится, для Лизки сделаю и это.
– Так любишь сестру? Очень трогательно.
– Ладно, считай, ответил… Признаюсь, я её выбор не одобрял, но теперь вижу, может, она не ошиблась… Человека способен грохнуть?
Резкий переход меня не обескуражил.
– Вряд ли… Это тоже понадобится?
– Не бери в голову, классик. Отдыхай… Мне пора… Компьютер у тебя хитрый, но не настолько, чтобы водить за нос босса. Заметь на будущее…
Он уже был у двери – гибкий, пружинный, смеющийся. Супермен, чёрт бы их всех побрал.
– Володя, но…
Прижал палец к губам, исчез.
Глава 31 Прорыв
Через два дня на третий – вот когда это произошло. В светлое летнее утро, после девяти. Всё это время я безвылазно сидел в комнате, работал, усиленно занимался гимнастикой, насколько позволяли почти затянувшиеся швы. Через силу, через боль гнулся, тянулся, отжимался. Ко мне никто не приходил, кроме Светочки, дверь теперь запирали снаружи, я не мог понять, с чем это связано.
Светочка держала меня в курсе происходивших в доме событий. Леонид Фомич, нагрянув, устроил страшный разнос домочадцам, но больше всех почему-то досталось Патиссону, которого Оболдуев посчитал главным виновником смерти Изауры Петровны. Он сомневался в том, что его супруга покончила с собой, поэтому поручил Гате провести дознание по всем правилам и, хоть кровь из носу, выколотить из доктора правду. Из этого ничего не вышло. Патиссон держался стойко и даже под пытками утверждал, что ему не было смысла убивать Изауру по той простой причине, что у них с хозяином уже была достигнута договорённость о переводе её в клинику на лечение. Наконец после сеанса электрошока, проведённого приглашённым специалистом из Института Сербского, доктор всё-таки признался, что убил Изауру Петровну собственными руками: отравил крысиным ядом, придушил и для верности проткнул сердце железной иглой. И всё из-за того, что бедная женщина, храня верность супругу, наотрез отказалась участвовать в какой-то сатанинской оргии. Доктор Патиссон, едва снятый с клемм, оформил показания в письменном виде, но Оболдуев, как и дознаватели, хорошо понимал, что им грош цена. Однако Леонид Фомич никак не мог справиться с уязвлённым самолюбием (какая-то прохиндейка подло его кинула, точно фраера) и распорядился посадить на кол двух охранников, дежуривших в ту ночь у покоев супруги. Светочка поманила меня к окну, чтобы посмотреть на несчастных юношей, ещё трепыхающихся, выставленных на всеобщее обозрение возле парадного крыльца, но я отказался.
Ещё Светочка сообщила, что в четверг ожидается приезд в поместье новой хозяйки, какой-то молодой итальянки по имени Джуди, новой жены Оболдуева, но ещё не венчанной; а на субботу назначен торжественный приём и бал с приглашением огромного количества гостей. На праздник соберётся вся московская знать – крупные чиновники, политики, бизнесмены, главари криминальных кланов, церковные иерархи; для их увеселения нагонят целую кучу певцов, юмористов и творческих интеллигентов. Будет необыкновенная иллюминация и пышный фейерверк, для чего выписаны из Европы лучшие пиротехники. Приготовления идут в такой спешке, что кажется, наступил конец света. Поведала Светочка (как-то чудно жеманясь) и неприятную для меня лично новость. Оказывается, в культурной программе праздника сперва предусматривалось отдельным пунктом чтение (автором) отрывков из новой книги – для редакторов крупнейших газет и для иностранных журналистов, но Патиссон что-то нашептал хозяину, и тот отказался от этой идеи.
– Ох, Виктор Николаевич, похоже, доктор против вас сильно интригует.
– С чем это связано?
– Это как раз ежу понятно. Зойка с крючка сорвалась, вот он и спешит побыстрее вас в клинику утащить.
– Не боишься об этом говорить?
– Виктор Николаевич, не считайте меня такой уж бесчувственной тварью. Хотя вы больше не мужчина, мне будет вас очень не хватать. Я ведь привязчивая. Это мой большой недостаток. Современные девушки совсем другие. Ухватистые, предприимчивые, никаких сантиментов. К примеру, как Зойка.
Я не удержался от упрёка.
– Если бы ты меня действительно жалела, не стала бы участвовать в этой мерзкой комедии. Прекрасно знаешь, что я не убивал Гария Наумовича.
– Так и думала, что обижаетесь. Но это совершенно разные вещи. Я могу даже боготворить человека, но контракт есть контракт. Подписалась – выполняй. Или тебя саму уроют. Вы хоть писатель, а должны понимать.
Двое суток дом ходил ходуном, будто его разносили по кирпичику. Окрестности поместья среди ночи пылали ослепительным электрическим заревом. Неумолчно выли и тявкали собаки, которых загнали на псарню вместе с моим другом благородным Каро. Уж я, как никто, понимал, каково ему приходится в окружении злобных, озверелых сородичей, обуреваемых единственным желанием – вырваться из загона и перекусать наглых пришельцев. Изредка я подходил к окну. Как на дрожжах, поднимались в парке башенки всевозможных павильонов, туда-сюда носились рабочие-турки, успевшие переодеться в шотландские юбочки, некоторые даже с полными стрел колчанами за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63