И, вдобавок, очень больно и пахнет повышенным травматизмом?
– Нет, ты останешься здесь.
– Ну и иди тогда в задницу, политрук в юбке! Тоже мне ангел-хранитель! Под пули посылает!
* * *
Весь день до вечера Бельмондо ходил, ел, выполнял приказы как лунатик. Подумав после исчезновения Стефании, он решил, что от судьбы не уйдешь. И потому надо готовиться к завтрашнему дню. Но, как только он пришел к такому выводу, в его сознание вошел Дьявол.
– А ты уверен, что твоя завтрашняя гибель будет правильным ходом? – спросил он ехидно. – А знаешь ли ты, что жизнь – это наивысшая ценность? А уверен ли ты, что Бог на стороне изувера Сталина? А знаешь ли ты, что если вы завтра откатитесь на восток, то не советские войска, а союзники оккупируют Восточную Европу? И в ней, а также в Германии не погибнет более полутора миллионов советских солдат? Не знаешь... И автомат готовишь к бою. Да, простой ты, Боря, ох, простой, как рязанский валенок! Но мне ты нравишься, и потому я хочу тебе подсказать, что Старичок – ба-альшой любитель многоходовок.
* * *
Представьте, что вы свыклись с утратой двух бутылок хорошего пива, жены и теплых тапочек, свыклись с существованием в промороженных февралем окопах, представьте, что вы смирились с тем, что завтра, по меньшей мере, десяток горячих пуль превратят вашу грудь в мясокостный фарш... Представьте, что вы свыклись, смирились и... и услышали вышеприведенный монолог этого сукиного сына, насквозь пропахшего дегтем и серой...
Короче, Бельмондо растерялся. Черт с ней, с жизнью, как наивысшей ценностью – это спорный вопрос, спросите у политиков и властителей. Но Восточная Европа? Отдай завтра немцам эти е-ные Чернушки, и в будущем по всей западной границе у нас будут жить не люто и навечно ненавидящие нас враги, а преданные друзья-славяне? И останутся живыми полтора миллиона отцов, не будет кровавых антисоветских восстаний в Берлине, Будапеште и Праге? И не будет Чаушеску и других менее прославившихся коммунистических диктаторов? А собственно, что я взвился? Хрен с ней, с этой Восточной Европой. Враги, так враги... Русскому человеку всегда было плевать на эту часть света с высокой колокольни. Чурки, они и есть чурки. А вот что он, Дьявол, имел в виду, когда говорил о Божьих многоходовках? Не-е-т, это полный холдинг! Как говорит Баламут – ария Торричелли из оперетты Даргомыжского «Иван Сусанин»!
В это время принесли наркомовские сто грамм за неделю. Бельмондо досталось пол-литра. Он выпил их в два захода, заел салом и в минуту уснул у блиндажной буржуйки.
А на следующий день была атака. Немецкий пулеметчик из дзота скосил полроты. Бельмондо лежал в ложбине прямо перед ним и не мог поднять над головой и пальца. И решил не делать глупостей, тем более, что был уже дважды ранен (в плечо и ногу). Когда Борис совсем уж укрепился в своем решении не ерзать, он осторожно посмотрел назад, в сторону своих окопов, и увидел, что маленький молодой лейтенантик, очень похожий на французского киноартиста Бельмондо, собирает своих людей в атаку. «Папаня здесь, он первый полезет!!!» – мелькнуло в голове Бориса и он, заорав, как оглашенный, бросился к амбразуре.
Немец-пулеметчик, хорошо знакомый с тактическими приемами русских, пытался оттолкнуть тело Бельмондо заранее припасенной березовой палкой, но не смог – уж очень крепко тот держался мертвыми руками за что-то там снаружи.
3. Баламут. – Водка, рябчики и ананасы. – Двадцать тысяч погружений. – Нырок № 1.
Увидев себя сидящим на стуле у кабинета Судьи, Баламут решил повести себя «пофигистом», то есть зевнул, устроился удобнее и задремал. Разбудили его настойчивые толчки в плечо. Открыв глаза, Николай несколько секунд смотрел в глаза раздосадованного Судьи, потом, только лишь из чувства независимости, спросил, стараясь казаться простодушным:
– Закурить есть? Черный все сигареты у меня перетаскал...
Судья полез, было, в боковой карман пиджака, но, вспомнив, что он при исполнении, чуточку покраснел, отдернул руку и попросил Баламута пройти в кабинет.
Устроившись на стуле, Николай, внимательно оглядел небесную канцелярию. Интерьер показался ему унылым и он, принявшись растирать ладонью заспанные еще глаза, подумал, что было бы гораздо лучше, если бы Судья принял его где-нибудь в тихом баре за стойкой, в непринужденной обстановке, скажем, летнего пятничного вечера. И тут же услышал:
– Пиво? Водка? Джин-тоник? Текила? Рябчики с ананасами?
Моментально отняв руку от глаз, Баламут увидел, что обстановка кардинальным образом изменилась и причем изменилась в лучшую сторону: он сидел уже не в пропахшем застаревшими обоями унылом кабинете, а за стойкой уютного бара. Полутьма, приятная тихая музыка, перемежаемая популярными российскими и зарубежными шлягерами, дружественное лицо бармена, шеренги бутылок, готовых к немедленному самопожертвованию, значительно улучшили настроение Николая, и он, показав главнокомандующему спиртного золотой свой клык, заказал две двойные водки.
– Ему, – показал он подбородком на Судью, сидевшего рядом, – безалкогольную.
И загоготал во весь голос, разогнав по углам начавшийся полонез Огинского. Бармен понимающе улыбнулся и, не мешкая, принялся откручивать голову любимой Баламутом «Столичной».
Закусив маслиной, фаршированной осетриной, Николай опустил локти на стойку, сверкавшую полировкой, обхватил ладонями голову и, уставившись в неубранную бутылку, впустил в себя пришедший в сознание полонез.
– Мне на Кырк надо... – сказал он Судье, когда полонез сменился задорным «ней-на-на-на». – Там Софа...
– Пожалуйста, – ответил служащий небесного распределителя. – Но только на восемнадцать с половиной суток.
– Почему на восемнадцать с половиной? – не понял захмелевший Баламут.
– Через восемнадцать с половиной суток у вас закончится лимит времени. Все закончится...
– И будущих жизней тоже не будет? – чуть не всплакнул Коля (водка небесного разлива действовала весьма результативно).
– И будущих жизней тоже. Все будет обновлено. Никакой реинкарнации, никакой реабилитации, никакой...
– Коллективизации... – вздохнул Баламут.
– Да. Никакой коллективизации.
– Так не бывает.
– Как не бывает?
– Без вариантов. Ваш босс ведь тоже человек.
– Всего лишь в некотором роде...
– Ну так, может, устроите мне с ним встречу? Мы ведь знакомы – я в прошлом году Адамом был, любимцем его, можно сказать... До сих пор помню, как подолгу мы беседовали о смысле жизни, о грехе, о знаниях, которые умножают печали...
– Вы его предали... Он сердит...
– Дык, я помолюсь! Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься...
– Ну, есть один вариантик... Но очень неперспективный при вашей склонности к алкоголю и непродуманным поступкам.
– Не надо ля-ля! – закачался из стороны в сторону указательный палец Баламута. – Мы все свои не... недостатки при необходимости обращаем в при... преимущества! Какой там у вас вариант?
– Если вы попадете на корабль Трахтенна, и вовремя попадете, то он у вас появится.
– А как мне туда попасть? Шатл с мыса Канаверал угнать?
– Пустое! Пока вы на нем до Марса долетите, мы в новой «Четверке» уже первый миллениум отмечать будем.
– Ты, начальник, мне лапшу на уши не вешай! Если есть вариант остановить корабль Трахтенна, то есть и вариант попасть на его корабль.
– Выход, мой дорогой алкоголик, там же где и вход. Вот вам двадцать рублей командировочных и прощайте! – сказал Судья и, уже соскочив со стула, подмигнул:
– А, может быть, лучше восемнадцать с половиной суток со златокудрой Софьей?
– Вали отсюда! – зло прищурив глаза, выцедил Баламут и отвернулся к бармену. Тот улыбался. И было от чего: на стойке перед Колей стоял во фрунт шкалик водки.
Выпив, Николай задумался. Он чувствовал, что над последними словами Судьи стоит подумать. Что-то в них было, какой-то намек, подсказка как ему попасть на смертоносный корабль Трахтенна. Но водка было очень хорошей и вокруг Баламута уже несколько минут клубился плотный туман, пропитанный только что исполненной песней «Все мы, бабы, стервы». В нем ему привиделась София, распускающая свои золотые струящиеся волосы. Отчаявшись дотянуться до жены, он спросил бармена:
– Ты чего-нибудь из его слов понял?
– Он сказал: «Выход там же, где и вход», – просто ответил бармен, придвигая тарелочку с бутербродами.
– А-а-а... – закачал головой Коля, сделав вид, что понял намек.
– Я думаю, что выход и вход в колодце.
– А-а-а... – понял Коля. – А где тут колодец?
– Там, в середине зала, – кивнул бармен. – Аккурат под столиком, на котором лампа с оранжевым абажуром.
– И что, он предлагает мне нырять в него до посинения, пока я на корабле не вынырну?
– Ну да.
– Ария Гусинского из оперы Баратынского «Поле чудес»... – пробормотал Баламут. Ему не хотелось покидать бара, который, вне всякого сомнения, назывался «Седьмым небом».
– "Поле чудес" – это точно... – проговорил бармен, всем своим видом показывая, что его главная задача – до дыр протереть полотенцем фужер светло-желтого стекла.
– Так... Восемнадцать суток с лишним... – начал считать Коля. – Это примерно... примерно двадцать шесть тысяч минут. Значит, если погружения будут проходить нормально, без телесных и иных повреждений, то я смогу нырнуть примерно двадцать шесть тысяч раз. Но в промежутках между нырками, мне иногда надо будет согреваться, значит, остается тысяч двадцать погружений... Гм... Шансы есть.
– Ну тогда за дело? – спросил бармен. – Деньги только возьмите, они вам пригодятся, – и придвинул к клиенту две мятые десятки, оставленные Судьей.
– Так что ж ты стоишь? – удивился Баламут, механически пряча в карман деньги. – Наливай, давай!
* * *
Под стол Баламут не полез – просто отодвинул его в сторону. Он понимал, что никогда уже не вернется в этот полюбившийся ему бар. Бармен почувствовал его настроение и жестом предложил ему опрокинуть на дорожку еще один шкалик. Николай отказался: рабочая норма была давно достигнута, а начинать благородное предприятие в основательно нетрезвом виде ему не хотелось. Махнув бармену на прощание, он перекрестился, опустил ноги в колодец и был таков.
Из колодца он попал в детскую комнату, вернее в обширный платяной шкаф, стоявший в детской комнате. В ней находились Константин Иванович Ребров – представительный сухощавый сероглазый человек с едва намечающимся животиком – и его дочь, очаровательная бойкая Катя.
По наитию Николай понял, что Константин Иванович, хозяин квартиры, весь этот день провел с дочерью. Полтора месяца дела не позволяли ему видеть Катю более двух-трех часов в неделю и вот, сегодня, он смог выкроить целый день.
Константин Иванович боготворил шестилетнюю дочь. Она была умницей, красавицей и любила его, как никто другой. После завтрака они вдвоем поехали в зоопарк – мама второй месяц лечилась в Ницце от «нервного переутомления». Катя долго водила отца от клетки к клетке, и он устал (дочь почти всю прогулку просидела на его плечах). Дома неугомонная Катя придумала игру, в которой папа был мужем, а она – женой. Начали с того, что муж пришел с работы и потребовал ужина. Стол Катя накрыла самый настоящий: порезала холодную телятину, сделала окрошку и овсяную кашку моментального приготовления. Еще она хотела приготовить «мужу» омлет с сыром, но «муж» отказался, сославшись на отсутствие аппетита.
Баламут расстроился – свою дочь он не видел уже полтора года. «Невеста уже», – высчитав ее возраст, вздохнул он и решил еще немного побыть с этой счастливой семейкой.
После ужина Константин Иванович и Катя помыли посуду и устроились на диване читать книжку Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Но дочь не смогла слушать и, отняв у отца книжку, рассказала о знакомых мальчиках.
– Миша постоянно меня задирает, за косички дергает, – говорила она, внимательно следя за реакцией отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Нет, ты останешься здесь.
– Ну и иди тогда в задницу, политрук в юбке! Тоже мне ангел-хранитель! Под пули посылает!
* * *
Весь день до вечера Бельмондо ходил, ел, выполнял приказы как лунатик. Подумав после исчезновения Стефании, он решил, что от судьбы не уйдешь. И потому надо готовиться к завтрашнему дню. Но, как только он пришел к такому выводу, в его сознание вошел Дьявол.
– А ты уверен, что твоя завтрашняя гибель будет правильным ходом? – спросил он ехидно. – А знаешь ли ты, что жизнь – это наивысшая ценность? А уверен ли ты, что Бог на стороне изувера Сталина? А знаешь ли ты, что если вы завтра откатитесь на восток, то не советские войска, а союзники оккупируют Восточную Европу? И в ней, а также в Германии не погибнет более полутора миллионов советских солдат? Не знаешь... И автомат готовишь к бою. Да, простой ты, Боря, ох, простой, как рязанский валенок! Но мне ты нравишься, и потому я хочу тебе подсказать, что Старичок – ба-альшой любитель многоходовок.
* * *
Представьте, что вы свыклись с утратой двух бутылок хорошего пива, жены и теплых тапочек, свыклись с существованием в промороженных февралем окопах, представьте, что вы смирились с тем, что завтра, по меньшей мере, десяток горячих пуль превратят вашу грудь в мясокостный фарш... Представьте, что вы свыклись, смирились и... и услышали вышеприведенный монолог этого сукиного сына, насквозь пропахшего дегтем и серой...
Короче, Бельмондо растерялся. Черт с ней, с жизнью, как наивысшей ценностью – это спорный вопрос, спросите у политиков и властителей. Но Восточная Европа? Отдай завтра немцам эти е-ные Чернушки, и в будущем по всей западной границе у нас будут жить не люто и навечно ненавидящие нас враги, а преданные друзья-славяне? И останутся живыми полтора миллиона отцов, не будет кровавых антисоветских восстаний в Берлине, Будапеште и Праге? И не будет Чаушеску и других менее прославившихся коммунистических диктаторов? А собственно, что я взвился? Хрен с ней, с этой Восточной Европой. Враги, так враги... Русскому человеку всегда было плевать на эту часть света с высокой колокольни. Чурки, они и есть чурки. А вот что он, Дьявол, имел в виду, когда говорил о Божьих многоходовках? Не-е-т, это полный холдинг! Как говорит Баламут – ария Торричелли из оперетты Даргомыжского «Иван Сусанин»!
В это время принесли наркомовские сто грамм за неделю. Бельмондо досталось пол-литра. Он выпил их в два захода, заел салом и в минуту уснул у блиндажной буржуйки.
А на следующий день была атака. Немецкий пулеметчик из дзота скосил полроты. Бельмондо лежал в ложбине прямо перед ним и не мог поднять над головой и пальца. И решил не делать глупостей, тем более, что был уже дважды ранен (в плечо и ногу). Когда Борис совсем уж укрепился в своем решении не ерзать, он осторожно посмотрел назад, в сторону своих окопов, и увидел, что маленький молодой лейтенантик, очень похожий на французского киноартиста Бельмондо, собирает своих людей в атаку. «Папаня здесь, он первый полезет!!!» – мелькнуло в голове Бориса и он, заорав, как оглашенный, бросился к амбразуре.
Немец-пулеметчик, хорошо знакомый с тактическими приемами русских, пытался оттолкнуть тело Бельмондо заранее припасенной березовой палкой, но не смог – уж очень крепко тот держался мертвыми руками за что-то там снаружи.
3. Баламут. – Водка, рябчики и ананасы. – Двадцать тысяч погружений. – Нырок № 1.
Увидев себя сидящим на стуле у кабинета Судьи, Баламут решил повести себя «пофигистом», то есть зевнул, устроился удобнее и задремал. Разбудили его настойчивые толчки в плечо. Открыв глаза, Николай несколько секунд смотрел в глаза раздосадованного Судьи, потом, только лишь из чувства независимости, спросил, стараясь казаться простодушным:
– Закурить есть? Черный все сигареты у меня перетаскал...
Судья полез, было, в боковой карман пиджака, но, вспомнив, что он при исполнении, чуточку покраснел, отдернул руку и попросил Баламута пройти в кабинет.
Устроившись на стуле, Николай, внимательно оглядел небесную канцелярию. Интерьер показался ему унылым и он, принявшись растирать ладонью заспанные еще глаза, подумал, что было бы гораздо лучше, если бы Судья принял его где-нибудь в тихом баре за стойкой, в непринужденной обстановке, скажем, летнего пятничного вечера. И тут же услышал:
– Пиво? Водка? Джин-тоник? Текила? Рябчики с ананасами?
Моментально отняв руку от глаз, Баламут увидел, что обстановка кардинальным образом изменилась и причем изменилась в лучшую сторону: он сидел уже не в пропахшем застаревшими обоями унылом кабинете, а за стойкой уютного бара. Полутьма, приятная тихая музыка, перемежаемая популярными российскими и зарубежными шлягерами, дружественное лицо бармена, шеренги бутылок, готовых к немедленному самопожертвованию, значительно улучшили настроение Николая, и он, показав главнокомандующему спиртного золотой свой клык, заказал две двойные водки.
– Ему, – показал он подбородком на Судью, сидевшего рядом, – безалкогольную.
И загоготал во весь голос, разогнав по углам начавшийся полонез Огинского. Бармен понимающе улыбнулся и, не мешкая, принялся откручивать голову любимой Баламутом «Столичной».
Закусив маслиной, фаршированной осетриной, Николай опустил локти на стойку, сверкавшую полировкой, обхватил ладонями голову и, уставившись в неубранную бутылку, впустил в себя пришедший в сознание полонез.
– Мне на Кырк надо... – сказал он Судье, когда полонез сменился задорным «ней-на-на-на». – Там Софа...
– Пожалуйста, – ответил служащий небесного распределителя. – Но только на восемнадцать с половиной суток.
– Почему на восемнадцать с половиной? – не понял захмелевший Баламут.
– Через восемнадцать с половиной суток у вас закончится лимит времени. Все закончится...
– И будущих жизней тоже не будет? – чуть не всплакнул Коля (водка небесного разлива действовала весьма результативно).
– И будущих жизней тоже. Все будет обновлено. Никакой реинкарнации, никакой реабилитации, никакой...
– Коллективизации... – вздохнул Баламут.
– Да. Никакой коллективизации.
– Так не бывает.
– Как не бывает?
– Без вариантов. Ваш босс ведь тоже человек.
– Всего лишь в некотором роде...
– Ну так, может, устроите мне с ним встречу? Мы ведь знакомы – я в прошлом году Адамом был, любимцем его, можно сказать... До сих пор помню, как подолгу мы беседовали о смысле жизни, о грехе, о знаниях, которые умножают печали...
– Вы его предали... Он сердит...
– Дык, я помолюсь! Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься...
– Ну, есть один вариантик... Но очень неперспективный при вашей склонности к алкоголю и непродуманным поступкам.
– Не надо ля-ля! – закачался из стороны в сторону указательный палец Баламута. – Мы все свои не... недостатки при необходимости обращаем в при... преимущества! Какой там у вас вариант?
– Если вы попадете на корабль Трахтенна, и вовремя попадете, то он у вас появится.
– А как мне туда попасть? Шатл с мыса Канаверал угнать?
– Пустое! Пока вы на нем до Марса долетите, мы в новой «Четверке» уже первый миллениум отмечать будем.
– Ты, начальник, мне лапшу на уши не вешай! Если есть вариант остановить корабль Трахтенна, то есть и вариант попасть на его корабль.
– Выход, мой дорогой алкоголик, там же где и вход. Вот вам двадцать рублей командировочных и прощайте! – сказал Судья и, уже соскочив со стула, подмигнул:
– А, может быть, лучше восемнадцать с половиной суток со златокудрой Софьей?
– Вали отсюда! – зло прищурив глаза, выцедил Баламут и отвернулся к бармену. Тот улыбался. И было от чего: на стойке перед Колей стоял во фрунт шкалик водки.
Выпив, Николай задумался. Он чувствовал, что над последними словами Судьи стоит подумать. Что-то в них было, какой-то намек, подсказка как ему попасть на смертоносный корабль Трахтенна. Но водка было очень хорошей и вокруг Баламута уже несколько минут клубился плотный туман, пропитанный только что исполненной песней «Все мы, бабы, стервы». В нем ему привиделась София, распускающая свои золотые струящиеся волосы. Отчаявшись дотянуться до жены, он спросил бармена:
– Ты чего-нибудь из его слов понял?
– Он сказал: «Выход там же, где и вход», – просто ответил бармен, придвигая тарелочку с бутербродами.
– А-а-а... – закачал головой Коля, сделав вид, что понял намек.
– Я думаю, что выход и вход в колодце.
– А-а-а... – понял Коля. – А где тут колодец?
– Там, в середине зала, – кивнул бармен. – Аккурат под столиком, на котором лампа с оранжевым абажуром.
– И что, он предлагает мне нырять в него до посинения, пока я на корабле не вынырну?
– Ну да.
– Ария Гусинского из оперы Баратынского «Поле чудес»... – пробормотал Баламут. Ему не хотелось покидать бара, который, вне всякого сомнения, назывался «Седьмым небом».
– "Поле чудес" – это точно... – проговорил бармен, всем своим видом показывая, что его главная задача – до дыр протереть полотенцем фужер светло-желтого стекла.
– Так... Восемнадцать суток с лишним... – начал считать Коля. – Это примерно... примерно двадцать шесть тысяч минут. Значит, если погружения будут проходить нормально, без телесных и иных повреждений, то я смогу нырнуть примерно двадцать шесть тысяч раз. Но в промежутках между нырками, мне иногда надо будет согреваться, значит, остается тысяч двадцать погружений... Гм... Шансы есть.
– Ну тогда за дело? – спросил бармен. – Деньги только возьмите, они вам пригодятся, – и придвинул к клиенту две мятые десятки, оставленные Судьей.
– Так что ж ты стоишь? – удивился Баламут, механически пряча в карман деньги. – Наливай, давай!
* * *
Под стол Баламут не полез – просто отодвинул его в сторону. Он понимал, что никогда уже не вернется в этот полюбившийся ему бар. Бармен почувствовал его настроение и жестом предложил ему опрокинуть на дорожку еще один шкалик. Николай отказался: рабочая норма была давно достигнута, а начинать благородное предприятие в основательно нетрезвом виде ему не хотелось. Махнув бармену на прощание, он перекрестился, опустил ноги в колодец и был таков.
Из колодца он попал в детскую комнату, вернее в обширный платяной шкаф, стоявший в детской комнате. В ней находились Константин Иванович Ребров – представительный сухощавый сероглазый человек с едва намечающимся животиком – и его дочь, очаровательная бойкая Катя.
По наитию Николай понял, что Константин Иванович, хозяин квартиры, весь этот день провел с дочерью. Полтора месяца дела не позволяли ему видеть Катю более двух-трех часов в неделю и вот, сегодня, он смог выкроить целый день.
Константин Иванович боготворил шестилетнюю дочь. Она была умницей, красавицей и любила его, как никто другой. После завтрака они вдвоем поехали в зоопарк – мама второй месяц лечилась в Ницце от «нервного переутомления». Катя долго водила отца от клетки к клетке, и он устал (дочь почти всю прогулку просидела на его плечах). Дома неугомонная Катя придумала игру, в которой папа был мужем, а она – женой. Начали с того, что муж пришел с работы и потребовал ужина. Стол Катя накрыла самый настоящий: порезала холодную телятину, сделала окрошку и овсяную кашку моментального приготовления. Еще она хотела приготовить «мужу» омлет с сыром, но «муж» отказался, сославшись на отсутствие аппетита.
Баламут расстроился – свою дочь он не видел уже полтора года. «Невеста уже», – высчитав ее возраст, вздохнул он и решил еще немного побыть с этой счастливой семейкой.
После ужина Константин Иванович и Катя помыли посуду и устроились на диване читать книжку Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Но дочь не смогла слушать и, отняв у отца книжку, рассказала о знакомых мальчиках.
– Миша постоянно меня задирает, за косички дергает, – говорила она, внимательно следя за реакцией отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43