Там нашлась кое-какая еда – оливковое масло в банке из-под шпрот, сосисочные огрызки и тому подобное. По зову инстинкта муравьиные ноги тут же понесли его назад, к сородичам, дабы он сообщил им о найденной еде, но Бармалей, хоть и с некоторым трудом, унял свои «прямолинейные» конечности. Основательно подкрепившись, решил попытаться проникнуть в переходный отсек.
«Как это сделать, как это сделать? – думал он, бегая по отсеку взад-вперед. – Через вентиляционные трубы? Или коммуникационные шахты? Вряд ли... Сколько бегал по кораблю, – и муравьем, и человеком, – ничего подобного нигде не видел. Да и большинство отсеков нижнего уровня носовой части корабля закрыты и поэтому мне не удастся обследовать всю площадь переборки между грузовыми и переходными отсеками... Но делать нечего, надо искать. Может, я чего не заметил».
И Бармалей обошел открытые отсеки один за другим. Но не заметил в их полах (переходный уровень был уровнем ниже) ни отверстий, ни кабелей или трубопроводов, проходящих вниз.
И некогда Баламут скис. Поняв, что попасть вниз не сможет, он вернулся к люку, ведущему в переходный отсек, и улегся на него перевести дух и собраться с мыслями. В голове немедленно возобладали самые невеселые из них.
«Все кончено, пора умирать, – пришел он, в конце концов, к неутешительному выводу. – Вниз, на командный пункт, я не попаду. А если и попаду, что это изменит? Бытовой генератор исчез, а это значит, что даже захвати мы корабль, то изготовить спирт для тормозной системы все равно будет не на чем. А если генератор все же вернулся к регенерату Гене, который без сомнения воображает сейчас себя Николаем Баламутовым, то у них нет пустой бутылки. Нечего будет регенерировать. Может, сходить за ней на всякий случай? Чем черт не шутит, может быть, понадобится? Откроется сейчас люк, появится Гена и осуждающе скажет: „Разлегся тут, фон-барон. А где бутылка?“ Пойду, не валятся же здесь до посинения. Тем более, судя по всему, мои перепончатокрылые соплеменники умотали на верхние уровни, и мне не придется изображать из себя кретина-разведчика».
Бармалей пошел за бутылкой. Конечно же, на ее донышке было немного разбавленной конденсатом водки, и бывший Баламут не удержался: вылил ее на пол и выпил всю. И опьянел так, как сам Баламут не пьянел – сказалась, наверное, нетолерантность муравьиного организма к спиртному, вернее, не к спиртному вообще, а к этиловому спирту в частности. Отдохнув немного, лежа на спине, нога на ногу, как в одном муравьином мультфильме, он решил идти на поиски приключений, а короче – набить лицо первому попавшемуся деловитому соплеменнику, а если повезет, то и нескольким.
И Бармалей ухватил бутылку челюстями и, шатаясь из стороны в сторону, пошел искать сородичей. По дороге стало совсем хорошо, и он, забыв куда идет, устроился у стенки и приятно шумевшей головой начал выстукивать на бутылке песню студенческих лет Баламута:
Тундра то-о-же Кавказ,
Только чуть похолоднее
Светит солнышко у нас
Только чуточку слабее,
А еще не Хибинах нам нельзя-аа загорать,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
Заключительный куплет он отстучал лишь до третьей строчки:
А вернувшись домой,
Чтоб не все забыто было,
Мы прихватим с собой
По кусочку апатита...
И потому не отстучал до конца, что ему пришло кое-что в его небольшую муравьиную голову. Моментально отрезвев, он схватил бутылку и побежал к люку, ведущему в переходный отсек. Прибежав, отдышался и застучал стеклотарой по стальному полу, застучал, выбивая ритм песни, которую наверняка знал регенерат Гена, обладавший памятью Баламута.
«Если он жив, – думал Бармалей, настукивая „Развумчорр очень крут, неприступные обрывы“, – то он услышит, подумает, что это Баламут и скажет Трахтенну открыть люк».
Бармалей стучал долго. Он стучал то тихо, то громко, то в одном отсеке, то в другом. По истечении нескольких часов его затошнило от слабости и от песни, ставшей ненавистной, но он, собрав в один кулак всю свою муравьиную волю, стучал и стучал...
7. Давай потанцуем? – Плюс две муравьиных головы. – А там парочка – гусь и гагарочка...
Газ в отсек поступал периодически, и регенерат Гена с Трахтенном не успевали приходить в себя. Рассказав все анекдоты и веселые истории, они принялись играть в чехарду, то есть с разбега прыгать друг через друга. Напрыгавшись и насмеявшись до изнеможения, товарищи по несчастью упали на пол и задумались, как веселиться дальше.
– А давай потанцуем? – предложил вон Сер, прислушиваясь к ритмичному стуку, доносящемуся сверху, из грузовых отсеков.
– Давай, – улыбнувшись до ушей, согласился регенерат Гена. – А что будем танцевать?
– Шейк! Под эту музыку (Трахтенн кивнул на потолок) только шейк можно танцевать.
И они начали танцевать, сначала серьезно, а потом все более и более придуриваясь. Танец и всяческая прочая акробатика отняли у них много сил и минут через сорок они вновь упали на пол. Стук сверху продолжал раздаваться, и регенерат Гена неожиданно для себя завопил:
...А на плато апатит – его надо добывать,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
Вон Сер Вилу песня понравилась, и он быстро выучил слова. Спев ее раз пятнадцать, они запели другие («Никто не узнает, где могилка моя...», «На смоленской дороге кресты, кресты, кресты...», "На братских могилах не ставят крестов).
Примерно через час Гена охрип, и Трахтенну пришлось петь в один голос. Через некоторое время ему разонравилось драть горло в одиночестве, и он пристал к товарищу, упрашивая его спеть дуэтом еще. Сверху продолжали раздаваться ритмичные стуки, и Гена, шутя, отмахнулся.
– Ты вон того музыканта приведи, который, там, наверху который час стучит!
– А что? Хоть с муравьями в регби поиграю! – пожал плечами Трахтенн и побежал открывать люк.
Помощь пришла вовремя – муравьи, не найдя съестного на верхних уровнях корабля, спустились вниз. Бармалея уже окружили несколько разъяренных разведчиков, и ему бы не поздоровилось, если бы позади него совершенно неожиданно не открылась люковая крышка. Обернувшись и увидев развеселого Трахтенна, он, что было сил, бросился прямо на него, столкнул вниз (благо покрупнее сенбернара был), и упал следом. Крышка люка с грохотом опустилась, отдавив головы двум муравьям, увлекшимся преследованием.
Все это – падение вон Сера, проникновение в переходный отсек одного целого муравья и двух существенно укороченных – привело регенерата Гену в неописуемый восторг. Его смех оказался столь заразительным, что ушибленный падением инопланетянин не мог к нему не присоединиться (тем более, что в отсек поступила новая порция веселящего газа). Хорошо, что крышка люка захлопнулась, и преследователи не смогли ее приоткрыть, а иначе всем трем пришлось бы плохо...
Грязно-зеленый газ, рассчитанный для вывода из строя высокоразвитых гуманоидов, ничуть не влиял на муравьиный организм. Поняв, что и Трахтенн и регенерат Гена отравлены и поэтому относятся к происходящему весьма неадекватно, Бармалей отверг их приглашение поиграть в казаков-разбойников, и занялся изучением переходного отсека.
Скоро им была найден люк, ведущий в командный пункт. Естественно, он был закрыт. Устроившись на нем, муравей задумался...
Мыслительный процесс не отнял у него много времени. Через пару минут Бармалей вернулся в отсек, в котором продолжали веселиться Трахтенн с Геной, уже совершенно истощившиеся, подобрал одну из муравьиных голов, ногой тщательно размешал в ней мозги и написал ими, розовыми, на стене: «Я – Баламут!» Прочитав эту надпись, Трахтенн заржал, как лошадь и, отняв у Бармалея импровизированную «чернильницу», накатал рядом «А я – Трахтенн!»
Если бы перепончатокрылые могли плеваться, то Трахтенну пришлось бы просить у регенерата Гены носовой платок, которого у того не было (вы, наверное, помните, что у них обоих с момента превращения в людей весь гардероб состоял из одних лишь пончо, скроенных из скатертей).
И прекрасно, что Бармалей не плюнул в это истощившееся от жажды и веселья лицо. Ничего хорошего из этого демарша, конечно же, не получилось бы – скорее всего Бармалею просто-напросто оторвали бы ноги вместе с головой, а из туловища сделали бы пуфик или мяч для игры в регби. А что может придумать пуфик или мяч для игры в регби?
А целостный муравей Бармалей придумал. Намешав «чернил» во второй голове (первую чернильницу реквизировал регенерат Гена, который, судя по первым написанным им на стене буквам «Я – регене», решил повторить шутку Трахтенна), он стремительно вывел: «Давайте играть в люки! Кто больше всего их откроет – тот и выиграл!» Написав это, тотчас бросился якобы открывать люк в грузовой отсек. Сделал это Бармалей не просто так – он боялся, что свихнувшийся Трахтенн с дуру займется этим привычным люком и напустит в переходный отсек муравьев.
Регенерату и вон Серу предложение понравилось. И всего через пятнадцать минут первый плакал, а второй веселился. Регенерат плакал по той простой причине, что в попытке открыть хотя бы одну дверь, он сорвал несколько ногтей и расшиб лоб. А Трахтенн веселился по праву – он открыл почти все двери в соседние отсеки переходного уровня. В последнюю очередь ему поддался люк, ведущий на командный пункт, вернее, в располагавшиеся над ним апартаменты капитана корабля.
Очутившись с муравьем в прихожей, ставшей совсем родной за долгие греги полета, инопланетянин разом пришел в себя и, зажав нос пальцами, вернулся наверх за Геной. После того, как люк был надежно задраен, пришедший в себя регенерат знаками дал понять муравью, что догадывается, что в нем сидит душа Баламута. Затем они немного помолчали, поминая тело покойного, и направились на командный пункт.
Первым, проскочив под ногами инопланетянина, ворвался в него Бармалей, последним – регенерат Гена. И все трое застыли в изумлении – на командирском кресле, полуобернувшись к ним, сидел... Горохов. На лице у него была написана глубокая озабоченность. Рядом с ним сидела Клеопатра – всю любовь и благоговение.
8. Муравей в бегах. – Так сломать удовольствие могут только женщины...
Кроме Горохова и Клепы на командном пункте находился еще и бытовой генератор. Бармалей бросился к нему, потерся о его бока головой, затем знаками показал Гене, что не прочь бы в нем регенерироваться. Гена пожал плечами и, брезгливо взяв, сунул муравья внутрь. Но сколько бы он не давил на синюю кнопку, бытовой генератор не включался.
– Она теперь только меня слушается, – довольно улыбнулась Клепа. – А я слушаюсь только Мстислава Анатольевича...
– Я так понимаю – кто контролирует бытовой генератор, тот контролирует массы? – спросил регенерат Гена, сообразив, кто командует парадом в командном пункте.
– Вы догадливы... – произнес Горохов, просматривая на компьютере длинные ряды цифр. – Хотя мне кажется, что этот агрегат отнюдь не рядовой невидимого фронта.
– Может быть, вы оторветесь от вашей работы, несомненно, важной и объясните нам, что здесь происходит? – спросил вон Сер Вила, который вдруг припомнил, что его никто не снимал с должности капитана корабля. Спрашивал он, конечно, у Горохова, а глаза его смотрели на ладную фигурку девушки (синенькая трикотажная майка, коротенькие до колен обтягивающие штанишки, все обтягивающее, все нежное, все аппетитное).
– Я занят. У нас осталось всего два дня. Клепа вам все объяснит, – сказал Горохов, не отрывая глаз от дисплея.
– Пойдемте на кухню, я вас чаем напою и все расскажу, – мягко улыбаясь, предложила девушка.
– А чай откуда? – спросил Трахтенн.
– Из киски.
– Из бетономешалки, что ли? Так она же только регенерирует... – удивился регенерат. – По крайней мере, до фиги с маслом только регенерировала?
– А это как попросишь, – загадочно улыбаясь, стрельнула глазами Клепа Она, в первый раз увидев вон Сера, наметанным женским взглядом определила, что этот симпатичный и чем-то необычный мужчина (черноволосый, синеглазый) станет ее обожателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
«Как это сделать, как это сделать? – думал он, бегая по отсеку взад-вперед. – Через вентиляционные трубы? Или коммуникационные шахты? Вряд ли... Сколько бегал по кораблю, – и муравьем, и человеком, – ничего подобного нигде не видел. Да и большинство отсеков нижнего уровня носовой части корабля закрыты и поэтому мне не удастся обследовать всю площадь переборки между грузовыми и переходными отсеками... Но делать нечего, надо искать. Может, я чего не заметил».
И Бармалей обошел открытые отсеки один за другим. Но не заметил в их полах (переходный уровень был уровнем ниже) ни отверстий, ни кабелей или трубопроводов, проходящих вниз.
И некогда Баламут скис. Поняв, что попасть вниз не сможет, он вернулся к люку, ведущему в переходный отсек, и улегся на него перевести дух и собраться с мыслями. В голове немедленно возобладали самые невеселые из них.
«Все кончено, пора умирать, – пришел он, в конце концов, к неутешительному выводу. – Вниз, на командный пункт, я не попаду. А если и попаду, что это изменит? Бытовой генератор исчез, а это значит, что даже захвати мы корабль, то изготовить спирт для тормозной системы все равно будет не на чем. А если генератор все же вернулся к регенерату Гене, который без сомнения воображает сейчас себя Николаем Баламутовым, то у них нет пустой бутылки. Нечего будет регенерировать. Может, сходить за ней на всякий случай? Чем черт не шутит, может быть, понадобится? Откроется сейчас люк, появится Гена и осуждающе скажет: „Разлегся тут, фон-барон. А где бутылка?“ Пойду, не валятся же здесь до посинения. Тем более, судя по всему, мои перепончатокрылые соплеменники умотали на верхние уровни, и мне не придется изображать из себя кретина-разведчика».
Бармалей пошел за бутылкой. Конечно же, на ее донышке было немного разбавленной конденсатом водки, и бывший Баламут не удержался: вылил ее на пол и выпил всю. И опьянел так, как сам Баламут не пьянел – сказалась, наверное, нетолерантность муравьиного организма к спиртному, вернее, не к спиртному вообще, а к этиловому спирту в частности. Отдохнув немного, лежа на спине, нога на ногу, как в одном муравьином мультфильме, он решил идти на поиски приключений, а короче – набить лицо первому попавшемуся деловитому соплеменнику, а если повезет, то и нескольким.
И Бармалей ухватил бутылку челюстями и, шатаясь из стороны в сторону, пошел искать сородичей. По дороге стало совсем хорошо, и он, забыв куда идет, устроился у стенки и приятно шумевшей головой начал выстукивать на бутылке песню студенческих лет Баламута:
Тундра то-о-же Кавказ,
Только чуть похолоднее
Светит солнышко у нас
Только чуточку слабее,
А еще не Хибинах нам нельзя-аа загорать,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
Заключительный куплет он отстучал лишь до третьей строчки:
А вернувшись домой,
Чтоб не все забыто было,
Мы прихватим с собой
По кусочку апатита...
И потому не отстучал до конца, что ему пришло кое-что в его небольшую муравьиную голову. Моментально отрезвев, он схватил бутылку и побежал к люку, ведущему в переходный отсек. Прибежав, отдышался и застучал стеклотарой по стальному полу, застучал, выбивая ритм песни, которую наверняка знал регенерат Гена, обладавший памятью Баламута.
«Если он жив, – думал Бармалей, настукивая „Развумчорр очень крут, неприступные обрывы“, – то он услышит, подумает, что это Баламут и скажет Трахтенну открыть люк».
Бармалей стучал долго. Он стучал то тихо, то громко, то в одном отсеке, то в другом. По истечении нескольких часов его затошнило от слабости и от песни, ставшей ненавистной, но он, собрав в один кулак всю свою муравьиную волю, стучал и стучал...
7. Давай потанцуем? – Плюс две муравьиных головы. – А там парочка – гусь и гагарочка...
Газ в отсек поступал периодически, и регенерат Гена с Трахтенном не успевали приходить в себя. Рассказав все анекдоты и веселые истории, они принялись играть в чехарду, то есть с разбега прыгать друг через друга. Напрыгавшись и насмеявшись до изнеможения, товарищи по несчастью упали на пол и задумались, как веселиться дальше.
– А давай потанцуем? – предложил вон Сер, прислушиваясь к ритмичному стуку, доносящемуся сверху, из грузовых отсеков.
– Давай, – улыбнувшись до ушей, согласился регенерат Гена. – А что будем танцевать?
– Шейк! Под эту музыку (Трахтенн кивнул на потолок) только шейк можно танцевать.
И они начали танцевать, сначала серьезно, а потом все более и более придуриваясь. Танец и всяческая прочая акробатика отняли у них много сил и минут через сорок они вновь упали на пол. Стук сверху продолжал раздаваться, и регенерат Гена неожиданно для себя завопил:
...А на плато апатит – его надо добывать,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
Вон Сер Вилу песня понравилась, и он быстро выучил слова. Спев ее раз пятнадцать, они запели другие («Никто не узнает, где могилка моя...», «На смоленской дороге кресты, кресты, кресты...», "На братских могилах не ставят крестов).
Примерно через час Гена охрип, и Трахтенну пришлось петь в один голос. Через некоторое время ему разонравилось драть горло в одиночестве, и он пристал к товарищу, упрашивая его спеть дуэтом еще. Сверху продолжали раздаваться ритмичные стуки, и Гена, шутя, отмахнулся.
– Ты вон того музыканта приведи, который, там, наверху который час стучит!
– А что? Хоть с муравьями в регби поиграю! – пожал плечами Трахтенн и побежал открывать люк.
Помощь пришла вовремя – муравьи, не найдя съестного на верхних уровнях корабля, спустились вниз. Бармалея уже окружили несколько разъяренных разведчиков, и ему бы не поздоровилось, если бы позади него совершенно неожиданно не открылась люковая крышка. Обернувшись и увидев развеселого Трахтенна, он, что было сил, бросился прямо на него, столкнул вниз (благо покрупнее сенбернара был), и упал следом. Крышка люка с грохотом опустилась, отдавив головы двум муравьям, увлекшимся преследованием.
Все это – падение вон Сера, проникновение в переходный отсек одного целого муравья и двух существенно укороченных – привело регенерата Гену в неописуемый восторг. Его смех оказался столь заразительным, что ушибленный падением инопланетянин не мог к нему не присоединиться (тем более, что в отсек поступила новая порция веселящего газа). Хорошо, что крышка люка захлопнулась, и преследователи не смогли ее приоткрыть, а иначе всем трем пришлось бы плохо...
Грязно-зеленый газ, рассчитанный для вывода из строя высокоразвитых гуманоидов, ничуть не влиял на муравьиный организм. Поняв, что и Трахтенн и регенерат Гена отравлены и поэтому относятся к происходящему весьма неадекватно, Бармалей отверг их приглашение поиграть в казаков-разбойников, и занялся изучением переходного отсека.
Скоро им была найден люк, ведущий в командный пункт. Естественно, он был закрыт. Устроившись на нем, муравей задумался...
Мыслительный процесс не отнял у него много времени. Через пару минут Бармалей вернулся в отсек, в котором продолжали веселиться Трахтенн с Геной, уже совершенно истощившиеся, подобрал одну из муравьиных голов, ногой тщательно размешал в ней мозги и написал ими, розовыми, на стене: «Я – Баламут!» Прочитав эту надпись, Трахтенн заржал, как лошадь и, отняв у Бармалея импровизированную «чернильницу», накатал рядом «А я – Трахтенн!»
Если бы перепончатокрылые могли плеваться, то Трахтенну пришлось бы просить у регенерата Гены носовой платок, которого у того не было (вы, наверное, помните, что у них обоих с момента превращения в людей весь гардероб состоял из одних лишь пончо, скроенных из скатертей).
И прекрасно, что Бармалей не плюнул в это истощившееся от жажды и веселья лицо. Ничего хорошего из этого демарша, конечно же, не получилось бы – скорее всего Бармалею просто-напросто оторвали бы ноги вместе с головой, а из туловища сделали бы пуфик или мяч для игры в регби. А что может придумать пуфик или мяч для игры в регби?
А целостный муравей Бармалей придумал. Намешав «чернил» во второй голове (первую чернильницу реквизировал регенерат Гена, который, судя по первым написанным им на стене буквам «Я – регене», решил повторить шутку Трахтенна), он стремительно вывел: «Давайте играть в люки! Кто больше всего их откроет – тот и выиграл!» Написав это, тотчас бросился якобы открывать люк в грузовой отсек. Сделал это Бармалей не просто так – он боялся, что свихнувшийся Трахтенн с дуру займется этим привычным люком и напустит в переходный отсек муравьев.
Регенерату и вон Серу предложение понравилось. И всего через пятнадцать минут первый плакал, а второй веселился. Регенерат плакал по той простой причине, что в попытке открыть хотя бы одну дверь, он сорвал несколько ногтей и расшиб лоб. А Трахтенн веселился по праву – он открыл почти все двери в соседние отсеки переходного уровня. В последнюю очередь ему поддался люк, ведущий на командный пункт, вернее, в располагавшиеся над ним апартаменты капитана корабля.
Очутившись с муравьем в прихожей, ставшей совсем родной за долгие греги полета, инопланетянин разом пришел в себя и, зажав нос пальцами, вернулся наверх за Геной. После того, как люк был надежно задраен, пришедший в себя регенерат знаками дал понять муравью, что догадывается, что в нем сидит душа Баламута. Затем они немного помолчали, поминая тело покойного, и направились на командный пункт.
Первым, проскочив под ногами инопланетянина, ворвался в него Бармалей, последним – регенерат Гена. И все трое застыли в изумлении – на командирском кресле, полуобернувшись к ним, сидел... Горохов. На лице у него была написана глубокая озабоченность. Рядом с ним сидела Клеопатра – всю любовь и благоговение.
8. Муравей в бегах. – Так сломать удовольствие могут только женщины...
Кроме Горохова и Клепы на командном пункте находился еще и бытовой генератор. Бармалей бросился к нему, потерся о его бока головой, затем знаками показал Гене, что не прочь бы в нем регенерироваться. Гена пожал плечами и, брезгливо взяв, сунул муравья внутрь. Но сколько бы он не давил на синюю кнопку, бытовой генератор не включался.
– Она теперь только меня слушается, – довольно улыбнулась Клепа. – А я слушаюсь только Мстислава Анатольевича...
– Я так понимаю – кто контролирует бытовой генератор, тот контролирует массы? – спросил регенерат Гена, сообразив, кто командует парадом в командном пункте.
– Вы догадливы... – произнес Горохов, просматривая на компьютере длинные ряды цифр. – Хотя мне кажется, что этот агрегат отнюдь не рядовой невидимого фронта.
– Может быть, вы оторветесь от вашей работы, несомненно, важной и объясните нам, что здесь происходит? – спросил вон Сер Вила, который вдруг припомнил, что его никто не снимал с должности капитана корабля. Спрашивал он, конечно, у Горохова, а глаза его смотрели на ладную фигурку девушки (синенькая трикотажная майка, коротенькие до колен обтягивающие штанишки, все обтягивающее, все нежное, все аппетитное).
– Я занят. У нас осталось всего два дня. Клепа вам все объяснит, – сказал Горохов, не отрывая глаз от дисплея.
– Пойдемте на кухню, я вас чаем напою и все расскажу, – мягко улыбаясь, предложила девушка.
– А чай откуда? – спросил Трахтенн.
– Из киски.
– Из бетономешалки, что ли? Так она же только регенерирует... – удивился регенерат. – По крайней мере, до фиги с маслом только регенерировала?
– А это как попросишь, – загадочно улыбаясь, стрельнула глазами Клепа Она, в первый раз увидев вон Сера, наметанным женским взглядом определила, что этот симпатичный и чем-то необычный мужчина (черноволосый, синеглазый) станет ее обожателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43