Он в халате и плавках. Стефания – кровь с молоком. Она в ярком цветастом бикини. Безветренно. Жарко. Но если окунуться в бассейне, то минут на пятнадцать о жаре можно забыть. Только что Бельмондо во второй раз предложил Стефании пройти в дом, в объятия кондиционера, но она отказалась.
– Когда ты, отца спасая, на амбразуру бросился, Хозяин всплакнул... Сам ведь отец, – сказала она, вытирая мизинцем навернувшуюся слезу. – А с Зевсом ты затянул... Надо было сразу выложить ему все про бедную Фетиду. И тогда у нее появился бы шанс спастись от гнева любовника и родить российскому обществу Ахилла. Понимаешь, если человек может помочь человеку, хоть какому, то он должен сразу это делать, а не раздумывать о себе и целесообразности... Другого пути к Богу нет. Теперь тебе придется наверстывать...
– Пойдем в дом?
– Если бы не твой первый подвиг, то второй стал бы последним... Для тебя и твоего мира...
– Там кондиционер...
– Какой ты гадкий! Но мне почему-то приятно твое неравнодушие...
– Спасибо... Кстати как там дела у Баламута и Черного? – спросил Борис, поняв, что ему не удастся взять столько женского суверенитета Стефании, сколько он хочет.
– Пока не важно... И все потому, что вы не понимаете, что вы, трое – это три выпущенные стрелы, которые должны поразить цель одновременно...
– А чем Баламут занимается?
– Помнишь старинную притчу о лягушке, попавшей в кувшин с молоком? Так вот ему отведена роль этой лягушки – он должен барахтаться, пока в «молоке» не образуется ком масла, с которого все вы сможете выпрыгнуть на волю...
– Клево... Баламут – кваква зеленая. А у меня какое амплуа?
– Я же говорила. Бег с препятствиями. Каждый барьер – это подвиг. Ты должен пройти всю дистанцию и в конце ее стать настоящим героем, героем, который жаждет подвигов. Только такой герой сможет внушить Хозяину уважение, и только он сможет спасти Вселенную, спасти подвигом, подвигом не обязательно великим, но совершенным в нужном месте и в нужный час...
– А Черный? Он что должен сделать?
– Он, старый грешник и атеист, должен прожить свою жизнь заново, с учетом всех ошибок и в хозяина, наконец, поверить всем сердцем. Если поверит и сердце его откроется небесам, то небеса вам помогут, и у вас все получится. Но я, честно говоря, сомневаюсь... Черный – болтун, вернее, лепетун и доморощенный философ. Часто к небесам апеллирует, хотя сам ни во что не верит. Он никогда не сможет стать настоящим героем, как ты, потому что даже во сне рефлексирует. Во всем сомневается, противоречия его раздирают. Нет, никогда ему не откроется божья благодать... Если конечно, небеса не упрутся и не покажут все, на что они способны во имя человека.
– Понятна мысль... Три стрелы – Упорство, Борьба и Вера – должны одновременно поразить одну цель... Ох, что-то я тоже в успехе засомневался. Пойдем в дом, а?
– Успеешь, Борис... И вообще, вас, граф, ждут великие дела, – загадочно улыбнулась Стефания. – Сейчас тебе в качестве разминки предстоит совершить самый неопасный, но самый трудный и длительный подвиг. По его милости я сама составила его сценарий. С учетом, так сказать, твоих пожеланий. Так что держись!
И, повысив голос, торжественно объявила:
– Выход третий! Гонг!
И пальмы и бассейн растаяли в горячем воздухе, и Бельмондо увидел себя выходящим из церкви. И рядом с ним шла юная Стефания в... необыкновенно красивом свадебном платье.
– Попался!? – улыбнулась она. – Это со мной тебе предстоит совершить подвиг – прожить всю жизнь с одной только мной! И ты его совершишь, если ты, конечно, герой и настоящий мужчина.
Бельмондо не смог ответить. Он не верил своему счастью, он упивался красотой и непосредственностью своей жены, ему не терпелось начать подвиг как можно скорее.
...Борис влюбился по самые уши. Раньше он и подумать не мог, что будет весь поглощен одной единственной женщиной, да что женщиной! Одной ее улыбкой, одним ее ушком, одним ее пальчиком! Первые два года их жизни были сплошным счастьем. У них родился хорошенький мальчик. Стефания в честь мужа назвала его Борисом.
Став отцом, Бельмондо оказался на вершине блаженства. Иметь ребеночка от своей любимой – это так прекрасно, это двойное, тройное обладание ею!
Однако в последующие годы у Стефании обнаружились некоторые неприятные черты. В частности, она много времени отдавала подругам и, что неприятно, всегда жила исключительно сегодняшним днем и текущим часом. Она, к примеру, могла оставить Бориса без ужина только потому, что у соседки издохла любимая кошка. Или могла отдать слезливой подружке деньги, отложенные на туристическую поездку в Бразилию, или купить верблюда у проигравшегося в казино бедуина, или уехать на неделю бороться с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом, или привести домой пятерых сенбернаров уехавшей на море знакомой, или... Ну, в общем, вы поняли...
К исходу третьего года супружеской жизни Бельмондо задумался. Три года он все тащил в дом, три года он думал только о семье, три года у него и мысли не было провести свободное время не с женой и сыном, а в пивной с друзьями или просто бродя в одиночестве по московским бульварам. А Стефания все эти три года прожила в свое удовольствие и, похоже, не собиралась менять образа жизни.
«А, может быть, и мне надо жить, так же, как и она? – однажды подумал он, спеша с работы домой. – Не брать ничего в голову, завести маленькие приятные привычки, любовницу, наконец? И все будет тип-топ? Нет, не смогу... Мне ничего, кроме нее не интересно, ничего не нужно. И, во-вторых, я обещал...»
Жены он дома не обнаружил. На журнальном столике лежала коротенькая записка, в которой сообщалось, что Борис – «милый» и что в посольстве королевства Марокко сегодня благотворительный прием, устроенный в целях вспомоществования белым индийским тиграм, и поэтому «твоя Стефа» приедет часам к одиннадцати-двенадцати... И Борис в расстроенных чувствах побрел покурить на улицу и после четвертой сигареты наткнулся на соседку, у которой когда-то сдохла кошка.
«Хотите посмотреть на мою новую киску? – спросила она, играя глазами, полными многозначительности. – Я вчера завела белую персиянку – такая бесподобная красавица! Вам понравится».
И Борис пошел к Татьяне (так звали соседку) в гости. Квартирка у нее была просто загляденье (как, впрочем, и она сама – естественная, готовая к прекрасной женской преданности и в то же время чертовски сексапильная). Во всем – в мебели, картинах, всевозможных финтифлюшках – чувствовался тонкий вкус и любовь к своему уголку. Утка с яблоками тоже была неописуемо хороша. И коньяк был отменным и, судя по этикетке, берегся к сегодняшнему вечеру долгие годы. После второй рюмочки Татьяна расстегнула верхнюю пуговицу домашнего халатика и бесхитростно сказала:
– Оставайся. Нам будет хорошо... – и, сделав небольшую паузу, добавила многозначительно:
– Всю жизнь...
– Я знаю... – сказал Бельмондо, корежа себя волей. – Но я должен... Должен...
Не вышло, не договорил, навалился на сидящую рядом девушку, впился в губы. И вдруг понял, что, спасая себя, начинает цепочку зла, которая погубит его сына, Стефанию, друзей и десятки других ни в чем не повинных людей. А потом и весь мир.
И ушел.
Вернувшись домой, он позвонил Татьяне. Она подняла трубку и Бельмондо, запинаясь и путая слова, начал говорить:
– Ты самая... самая лучшая женщина, которую я когда-либо встречал. И потому я самый несчастный человек на свете (на этом месте слезы потекли у него из глаз, первый раз в жизни потекли)... Но пойми, я прожил много жизней и в каждой ходил многими тропами и не одну тропу не прошел от начала и до конца... А теперь я знаю, что именно в этом мое, твое спасение, спасение всех... И я должен...
Недослушав, Татьяна бросила трубку. А Борис подумал, что на амбразуры бросаться легче, чем жить.
Еще через год Стефания начала ему изменять. Сначала скрытно, потом на глазах у всех. А Борис все отворачивался и отворачивался от призывных женских улыбок. На пятом году совместной жизни он попросил жену родить ему девочку. Стефания родила. И, как потом выяснилось, не от него. Борис крепился. Вернее, уперся. Он все больше и больше чувствовал себя на дистанции, на бесконечной человеческой дистанции, на которой он должен пройти свой отрезок от начала и до конца. И если он его не пройдет, не выдержит, свернет в сторону, то и другие люди свернут, и не останется ни у кого надежды. Дочь Стефании он так и назвал – Надежда. И любил ее, так же, как родного сына. О том, что вся его нынешняя жизнь – это бремя, наложенное Богом, он забыл. Он просто жил по совести, как живет посаженное кем-то дерево. И люди стали относиться к нему, как к дереву. Они знали, что под его ветвями всегда можно найти покой, а на них – плоды...
Лет в тридцать пять Стефания простудилась (под дождем купалась нагишом на даче любовника), долго болела. Ее долго лечили, потом удалили матку, яичники и мочевой пузырь. И до конца своих дней (тридцать лет, целых тридцать лет) она мучила Бельмондо бесконечными подозрениями, упреками и жалобами... И Бельмондо мучился, но всего лишь лет пять. Потом его сердце покрылось коркой долга, и ему стало легче.
Когда Стефания умерла, Борис раскрыл глаза и увидел пальмы. Под пальмами был бассейн с изумрудной водой. В нем, лицом к небу и крестом расправив руки, лежала Стефания. Никакие операционные швы живота ее не портили. Закусив губу, Бельмондо потянулся к бутылке «Мартини», налил полный стакан, залпом выпил. Стефания покинула бассейн, грациозно подошла к столу и попыталась встретиться с ним глазами. Не преуспев в этом, обтерлась большим полотенцем, на котором целовались купидоны. Затем села в кресло, с многозначительной улыбкой поправила чашечку купальника и предложила:
– Пойдем в дом?
10. Черный готов.
Я стал святым.
Меня перестали интересовать выпивка, курево и женщины.
Мне стало радостно отдавать, но не брать.
Мысли мои стали простыми и просторными: я ведь выпрыгнул из жалкого человеческого тела, наполненного похотью и гордыней, приобщился к необозримому, приобщился к НЕМУ.
Я бродил по острову, плавал в океане, просто смотрел в небо, и каждую минуту счастье вливалось в мою душу полноводным потоком – небо заменило мне все!
Судьба Вселенной перестала меня беспокоить – если небо проявило и проявляет такую трогательную заботу обо мне, мельчайшей пылинке мироздания, то значит, ОН проявляет такое же трепетное участие и в жизни каждого жителя Вселенной.
Можно было бы сказать, что сопереживание вытеснелось из моего сердца смирением. Я спросил ЕГО: «Не грех ли это?» ОН сказал: "Нет. Если ты видишь, что человек убивает человека, то знай – на это моя воля. Я испугался, а он пояснил, что на убийце лежит грех его недобросовестных родителей, грех общества, их породившего и этот грех через него, убийцу, обращается на общество. Таким образом, убийца оказывается вовсе не убийцей, а божьим мстителем...
...Мы довольно часто беседовали с ним на богословские и иные темы. Из этих бесед я узнал, что каждому человеку, в том числе и мне, предназначено ИМ великое испытание... И если я вынесу свое личное испытание, то ОН будет безмерно счастлив и, может быть, даже сочтет, наконец, свой созидательный труд не напрасным... И не уничтожит его плодов. Вы понимаете? Из-за меня не уничтожит! Я выношу свое испытание и ставлюсь соавтором Вселенной!
...Но я чувствовал, что не до конца готов к великим деяниям и потому боялся не оправдать ЕГО бесконечного доверия. Эта неуверенность в себе вселяла в мое сердце тихое отчаяние. И я просил ЕГО лучше подготовить меня к грядущему испытанию.
ОН пошел мне навстречу... По молекуле он вытравливал из меня все еще прятавшиеся в моей душе гордыню, самость, тягу к удовольствиям и знаниям. Великим для меня счастьем стала ЕГО рекомендация неукоснительно выполнять все желания не только Худосокова и Светланы Анатольевны, но и Крутопрухова и дона Карлеоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Когда ты, отца спасая, на амбразуру бросился, Хозяин всплакнул... Сам ведь отец, – сказала она, вытирая мизинцем навернувшуюся слезу. – А с Зевсом ты затянул... Надо было сразу выложить ему все про бедную Фетиду. И тогда у нее появился бы шанс спастись от гнева любовника и родить российскому обществу Ахилла. Понимаешь, если человек может помочь человеку, хоть какому, то он должен сразу это делать, а не раздумывать о себе и целесообразности... Другого пути к Богу нет. Теперь тебе придется наверстывать...
– Пойдем в дом?
– Если бы не твой первый подвиг, то второй стал бы последним... Для тебя и твоего мира...
– Там кондиционер...
– Какой ты гадкий! Но мне почему-то приятно твое неравнодушие...
– Спасибо... Кстати как там дела у Баламута и Черного? – спросил Борис, поняв, что ему не удастся взять столько женского суверенитета Стефании, сколько он хочет.
– Пока не важно... И все потому, что вы не понимаете, что вы, трое – это три выпущенные стрелы, которые должны поразить цель одновременно...
– А чем Баламут занимается?
– Помнишь старинную притчу о лягушке, попавшей в кувшин с молоком? Так вот ему отведена роль этой лягушки – он должен барахтаться, пока в «молоке» не образуется ком масла, с которого все вы сможете выпрыгнуть на волю...
– Клево... Баламут – кваква зеленая. А у меня какое амплуа?
– Я же говорила. Бег с препятствиями. Каждый барьер – это подвиг. Ты должен пройти всю дистанцию и в конце ее стать настоящим героем, героем, который жаждет подвигов. Только такой герой сможет внушить Хозяину уважение, и только он сможет спасти Вселенную, спасти подвигом, подвигом не обязательно великим, но совершенным в нужном месте и в нужный час...
– А Черный? Он что должен сделать?
– Он, старый грешник и атеист, должен прожить свою жизнь заново, с учетом всех ошибок и в хозяина, наконец, поверить всем сердцем. Если поверит и сердце его откроется небесам, то небеса вам помогут, и у вас все получится. Но я, честно говоря, сомневаюсь... Черный – болтун, вернее, лепетун и доморощенный философ. Часто к небесам апеллирует, хотя сам ни во что не верит. Он никогда не сможет стать настоящим героем, как ты, потому что даже во сне рефлексирует. Во всем сомневается, противоречия его раздирают. Нет, никогда ему не откроется божья благодать... Если конечно, небеса не упрутся и не покажут все, на что они способны во имя человека.
– Понятна мысль... Три стрелы – Упорство, Борьба и Вера – должны одновременно поразить одну цель... Ох, что-то я тоже в успехе засомневался. Пойдем в дом, а?
– Успеешь, Борис... И вообще, вас, граф, ждут великие дела, – загадочно улыбнулась Стефания. – Сейчас тебе в качестве разминки предстоит совершить самый неопасный, но самый трудный и длительный подвиг. По его милости я сама составила его сценарий. С учетом, так сказать, твоих пожеланий. Так что держись!
И, повысив голос, торжественно объявила:
– Выход третий! Гонг!
И пальмы и бассейн растаяли в горячем воздухе, и Бельмондо увидел себя выходящим из церкви. И рядом с ним шла юная Стефания в... необыкновенно красивом свадебном платье.
– Попался!? – улыбнулась она. – Это со мной тебе предстоит совершить подвиг – прожить всю жизнь с одной только мной! И ты его совершишь, если ты, конечно, герой и настоящий мужчина.
Бельмондо не смог ответить. Он не верил своему счастью, он упивался красотой и непосредственностью своей жены, ему не терпелось начать подвиг как можно скорее.
...Борис влюбился по самые уши. Раньше он и подумать не мог, что будет весь поглощен одной единственной женщиной, да что женщиной! Одной ее улыбкой, одним ее ушком, одним ее пальчиком! Первые два года их жизни были сплошным счастьем. У них родился хорошенький мальчик. Стефания в честь мужа назвала его Борисом.
Став отцом, Бельмондо оказался на вершине блаженства. Иметь ребеночка от своей любимой – это так прекрасно, это двойное, тройное обладание ею!
Однако в последующие годы у Стефании обнаружились некоторые неприятные черты. В частности, она много времени отдавала подругам и, что неприятно, всегда жила исключительно сегодняшним днем и текущим часом. Она, к примеру, могла оставить Бориса без ужина только потому, что у соседки издохла любимая кошка. Или могла отдать слезливой подружке деньги, отложенные на туристическую поездку в Бразилию, или купить верблюда у проигравшегося в казино бедуина, или уехать на неделю бороться с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом, или привести домой пятерых сенбернаров уехавшей на море знакомой, или... Ну, в общем, вы поняли...
К исходу третьего года супружеской жизни Бельмондо задумался. Три года он все тащил в дом, три года он думал только о семье, три года у него и мысли не было провести свободное время не с женой и сыном, а в пивной с друзьями или просто бродя в одиночестве по московским бульварам. А Стефания все эти три года прожила в свое удовольствие и, похоже, не собиралась менять образа жизни.
«А, может быть, и мне надо жить, так же, как и она? – однажды подумал он, спеша с работы домой. – Не брать ничего в голову, завести маленькие приятные привычки, любовницу, наконец? И все будет тип-топ? Нет, не смогу... Мне ничего, кроме нее не интересно, ничего не нужно. И, во-вторых, я обещал...»
Жены он дома не обнаружил. На журнальном столике лежала коротенькая записка, в которой сообщалось, что Борис – «милый» и что в посольстве королевства Марокко сегодня благотворительный прием, устроенный в целях вспомоществования белым индийским тиграм, и поэтому «твоя Стефа» приедет часам к одиннадцати-двенадцати... И Борис в расстроенных чувствах побрел покурить на улицу и после четвертой сигареты наткнулся на соседку, у которой когда-то сдохла кошка.
«Хотите посмотреть на мою новую киску? – спросила она, играя глазами, полными многозначительности. – Я вчера завела белую персиянку – такая бесподобная красавица! Вам понравится».
И Борис пошел к Татьяне (так звали соседку) в гости. Квартирка у нее была просто загляденье (как, впрочем, и она сама – естественная, готовая к прекрасной женской преданности и в то же время чертовски сексапильная). Во всем – в мебели, картинах, всевозможных финтифлюшках – чувствовался тонкий вкус и любовь к своему уголку. Утка с яблоками тоже была неописуемо хороша. И коньяк был отменным и, судя по этикетке, берегся к сегодняшнему вечеру долгие годы. После второй рюмочки Татьяна расстегнула верхнюю пуговицу домашнего халатика и бесхитростно сказала:
– Оставайся. Нам будет хорошо... – и, сделав небольшую паузу, добавила многозначительно:
– Всю жизнь...
– Я знаю... – сказал Бельмондо, корежа себя волей. – Но я должен... Должен...
Не вышло, не договорил, навалился на сидящую рядом девушку, впился в губы. И вдруг понял, что, спасая себя, начинает цепочку зла, которая погубит его сына, Стефанию, друзей и десятки других ни в чем не повинных людей. А потом и весь мир.
И ушел.
Вернувшись домой, он позвонил Татьяне. Она подняла трубку и Бельмондо, запинаясь и путая слова, начал говорить:
– Ты самая... самая лучшая женщина, которую я когда-либо встречал. И потому я самый несчастный человек на свете (на этом месте слезы потекли у него из глаз, первый раз в жизни потекли)... Но пойми, я прожил много жизней и в каждой ходил многими тропами и не одну тропу не прошел от начала и до конца... А теперь я знаю, что именно в этом мое, твое спасение, спасение всех... И я должен...
Недослушав, Татьяна бросила трубку. А Борис подумал, что на амбразуры бросаться легче, чем жить.
Еще через год Стефания начала ему изменять. Сначала скрытно, потом на глазах у всех. А Борис все отворачивался и отворачивался от призывных женских улыбок. На пятом году совместной жизни он попросил жену родить ему девочку. Стефания родила. И, как потом выяснилось, не от него. Борис крепился. Вернее, уперся. Он все больше и больше чувствовал себя на дистанции, на бесконечной человеческой дистанции, на которой он должен пройти свой отрезок от начала и до конца. И если он его не пройдет, не выдержит, свернет в сторону, то и другие люди свернут, и не останется ни у кого надежды. Дочь Стефании он так и назвал – Надежда. И любил ее, так же, как родного сына. О том, что вся его нынешняя жизнь – это бремя, наложенное Богом, он забыл. Он просто жил по совести, как живет посаженное кем-то дерево. И люди стали относиться к нему, как к дереву. Они знали, что под его ветвями всегда можно найти покой, а на них – плоды...
Лет в тридцать пять Стефания простудилась (под дождем купалась нагишом на даче любовника), долго болела. Ее долго лечили, потом удалили матку, яичники и мочевой пузырь. И до конца своих дней (тридцать лет, целых тридцать лет) она мучила Бельмондо бесконечными подозрениями, упреками и жалобами... И Бельмондо мучился, но всего лишь лет пять. Потом его сердце покрылось коркой долга, и ему стало легче.
Когда Стефания умерла, Борис раскрыл глаза и увидел пальмы. Под пальмами был бассейн с изумрудной водой. В нем, лицом к небу и крестом расправив руки, лежала Стефания. Никакие операционные швы живота ее не портили. Закусив губу, Бельмондо потянулся к бутылке «Мартини», налил полный стакан, залпом выпил. Стефания покинула бассейн, грациозно подошла к столу и попыталась встретиться с ним глазами. Не преуспев в этом, обтерлась большим полотенцем, на котором целовались купидоны. Затем села в кресло, с многозначительной улыбкой поправила чашечку купальника и предложила:
– Пойдем в дом?
10. Черный готов.
Я стал святым.
Меня перестали интересовать выпивка, курево и женщины.
Мне стало радостно отдавать, но не брать.
Мысли мои стали простыми и просторными: я ведь выпрыгнул из жалкого человеческого тела, наполненного похотью и гордыней, приобщился к необозримому, приобщился к НЕМУ.
Я бродил по острову, плавал в океане, просто смотрел в небо, и каждую минуту счастье вливалось в мою душу полноводным потоком – небо заменило мне все!
Судьба Вселенной перестала меня беспокоить – если небо проявило и проявляет такую трогательную заботу обо мне, мельчайшей пылинке мироздания, то значит, ОН проявляет такое же трепетное участие и в жизни каждого жителя Вселенной.
Можно было бы сказать, что сопереживание вытеснелось из моего сердца смирением. Я спросил ЕГО: «Не грех ли это?» ОН сказал: "Нет. Если ты видишь, что человек убивает человека, то знай – на это моя воля. Я испугался, а он пояснил, что на убийце лежит грех его недобросовестных родителей, грех общества, их породившего и этот грех через него, убийцу, обращается на общество. Таким образом, убийца оказывается вовсе не убийцей, а божьим мстителем...
...Мы довольно часто беседовали с ним на богословские и иные темы. Из этих бесед я узнал, что каждому человеку, в том числе и мне, предназначено ИМ великое испытание... И если я вынесу свое личное испытание, то ОН будет безмерно счастлив и, может быть, даже сочтет, наконец, свой созидательный труд не напрасным... И не уничтожит его плодов. Вы понимаете? Из-за меня не уничтожит! Я выношу свое испытание и ставлюсь соавтором Вселенной!
...Но я чувствовал, что не до конца готов к великим деяниям и потому боялся не оправдать ЕГО бесконечного доверия. Эта неуверенность в себе вселяла в мое сердце тихое отчаяние. И я просил ЕГО лучше подготовить меня к грядущему испытанию.
ОН пошел мне навстречу... По молекуле он вытравливал из меня все еще прятавшиеся в моей душе гордыню, самость, тягу к удовольствиям и знаниям. Великим для меня счастьем стала ЕГО рекомендация неукоснительно выполнять все желания не только Худосокова и Светланы Анатольевны, но и Крутопрухова и дона Карлеоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43