.. Мы пойдем другим путем... – покачал головой Бельмондо. – С одним пистолетом с этой бандой ничего не сделать... Замочат, как пить дать, и посмеются. И поэтому воевать здесь мы не будем, а завтра же поедем на Кырк-Шайтан...
– Ты хочешь восстановить «трешку»!? – догадался Баламут. Глаза у него моментально высохли и наполнились смыслом.
– Да. Восстановим ее, и все будет у нас в руках, все, в том числе, и правосудие.
– Я – в полный рост! А ты Черный?
Я пожал плечами и согласился.
* * *
Трахтенн очнулся от холода. Очувствовавшись, он понял, что релаксатор вышел из строя от нештатных перегрузок, и теперь ему до самой смерти, а точнее 44 грега и 11 мер придется ходить сухослизлым. «Что ж, – вздохнул он, настраиваясь на философский лад, – придется переходить на военное положение». И пнув релаксатор соответствующей кручмой, направился в рубку посмотреть на дисплей, показывающий состояние Синии.
Дисплей к его удивлению «отдыхал». Кровожадные зигзаги WХ целевой планеты обратились в сонные синусоиды, десятые доли цифровых характеристик проводящей зоны менялись как бы нехотя.
«Я успею, я успею разрушить эту планету! – возрадовался вон Сер, съеживаясь от охвативших его чувств. – И стану величайшим героем Марии! И все ее жители до скончания веков будут рассказывать потомкам о моем великом подвиге!».
Вдоволь насытившись ощущением своей значимости, Трахтенн лег спать. С расчетом увидеть во сне бесподобную Мархен.
Глава вторая
Сплошной бардак
1. Остановка в Айни. Реминисценции. – Снежный человек не существует. – Остатки на голову.
Прилетев в Ташкент, мы купили на автомобильном рынке подержанный «Уазик» в хорошем состоянии и тотчас уехали на Искандеркуль.
Первую остановку сделали в Айни, располагавшемся в трех часах езды от цели нашего путешествия. Поставив машину в переулке, пошли в чайхану, прятавшуюся под огромной чинарой, взяли шашлыков, салатов, сухого вина и устроились на широкой тахте, покрытой потертыми коврами.
Баламут ел и пил неохотно. По его глазам я видел, что прошлое осаждает его со всех сторон: ведь он сидел в этой чайхане десятки раз. Вон, на той широкой тахте, застланной обшарпанным полосатым покрывалом, он лежал, дожидаясь реанимационной машины, лежал, только что вытащенный из упавшей в Зеравшан вахтовки... Здесь же, убеждая вернуться в семью, его грудь поливала слезами первая жена Наташа.
Боясь, что после Наташи он вспомнит Софию и раскиснет, я рассказал историю, случившуюся с моей матерью в бытность ее полевым геологом:
– В пятидесятом году, мою мамочку Лену спустили сюда со штолен с острым приступом аппендицита. В больнице ее переодели в залатанное солдатское белье – рубашка, подштанники с тесемками – и положили на операционный стол. Заморозили, что надо, и хирург к ней со скальпелем полез... А мамуля моя как увидела его, маленького, черненького, с бельмом на глазу, с руками скрюченными – у такого семечек на базаре купить побрезгуешь – и слетела со стола насмерть испуганной кошкой. И вон убежала. Отец, машину на штольни отправив, коридор шагами мерил; так она схватила его за руку и в подворотню потащила, вон в ту, за той шелковицей. Средняя Азия тогда еще была Средней Азией, и молоденькой девушке появляться на кишлачной улице в нижнем белье никак было нельзя: камнями могли побить.
И что делает моя маменька в такой старорежимной обстановке? Она ведет моего папулю в ближайший общественный сортир общесоюзного образца и просит его поменяться с ней одеждами! Представляете общесоюзный сортир? Ну, тогда вы поняли, как мой папуля любил свою женщину. Он сидел над зловонным очком сутки (подштанники натянуть не мог, размер был маловат), потому как мамочка, найдя добрую женщину, переоделась в ее халатик и тут же в ознобе свалилась. А добрая женщина наняла машину и отправила, беспамятную уже мою мамочку в ближайший город, в больницу, в которой хирург был хоть и не лучше кишлачного, но представительный. Следующим утром у маменьки едва швы от смеха не разошлись... Когда она вспомнила, где ее молодой человек ночевал.
* * *
...К вечеру мы были на Искандеркуле. У казавшейся вымершей метеостанции нас остановил старый, дочерна загорелый чабан в чалме, брезентовых сапогах и ветхом полосатом чепане. Овцы его паслись в рощице, в которой в советские времена располагалась турбаза. После обычных приветствий и вопросов, чабан посерьезнел и сказал:
– Не надо, ашно, Кырк-Шайтан ходить. Там многа шайтан живет. Весь человек пугает".
– Какой шайтан? – удивился я. И было чему удивляться: ведь в прошлом году мы оставили в подземельях под Кырк-Шайтаном безмолвных лаборантов и служащих Худосокова, которые ни с какого бока на чертей не походили, и походить не могли.
– Там пещера барф-шайтан живет, всех кушал, наверна, скоро кишлак пойдет обедать.
– Барф-шайтан? То есть снежный человек по-русски? – переспросил я.
– Да, снежный человека... Тири метр високий, шерсть дилинный везде, дажа нос растет, камень рука ломает, дерево вместе с корен вырывает. Худосоковский подвал живет...
– Его кто-нибудь видел? – спросил Баламут.
– Кто видел – весь умирал!
– Понятно! – улыбнулся Николай снисходительно. – Никто не видел, никто не слышал, но все страшно бояться...
– Да, силно боялся! – закивал местный житель.
– А люди из города не приезжали его проведать? – спросил я, вынув из кармана кошелек.
– Три человека из Душанбе приезжал и там пропадал, – махнул сторож в сторону Кырк-Шайтана. Потом пять или шесть раис приезжал с автоматчик. Спрашивал, подвал есть или нет.
– Ну и что? – насторожился Бельмондо.
– Мы им говорил, что там ртуть многа течет. И все люди сумашедший становится. Нам тут человек из город не нужно. Он жадный, у них автомат есть, а когда жадный люди автомат есть, он савсем плахой, голова масла нет.
– И что, уехали? – расслабился Борис.
– Конечно, уехал. Бумага писал, что никакой подвал нигде нет, мы подписывал, баран давал и до свидания говорил.
– А на метеостанции люди есть? – спросил Николай.
– Есть, спят давно.
– Как это спят?
– Они бражка варил в молочный фляга, теперь отдыхать делают.
Посмеявшись, я дал чабану что-то около сотни рублей, похлопал его по плечу, и мы запылили к Кырк-Шайтану, возвышавшемуся на противоположном берегу озера.
– А что ты, Черный, можешь сказать по поводу снежного человека, как объективной реальности, данной нам в наших ощущениях? – спросил Бельмондо, задумчиво разглядывая спокойные воды озера Искандера. – Ты же работал когда-то в этих краях?
– Снежный человек, он же барф-шайтан – это абсолютная фантастика, данная нам в нашем воображении. Он существует только в воображении жуликов желающих заработать на гонорарах бульварных газет... И, естественно, в воображении доверчивых читателей этих газет.
– Почему? – поинтересовался Баламут, чихнув – ветер неожиданно переменился, и вся наша машина оказалась поглощенной облаком тонкой белой пыли.
– Видишь ли, дорогой, – ответил я, когда облако осталось позади, – для того, чтобы снежный человек в течение длительного времени мог существовать как вид, популяция его должна быть довольно многочисленной – не меньше нескольких десятков человек... Если бы снежных людей было бы столько, они или их стоянки встречались бы каждому охотнику и каждому пастуху, не говоря уж о геологах...
– Значит, снежный человек – миф... – задумчиво подытожил Баламут мой рассказ. – Ну так пусть этот миф поработает на нас. Чем меньше людей будут ошиваться вокруг подземелья, тем нам лучше....
– Ты зря боишься паблисити, – мягко прервал его Бельмондо. – Наша организация будет существовать в пещере вполне легально...
– Под видом сумасшедшего дома, что ли? – съязвил я.
– Нет, – ответил Бельмондо, посмотрев на меня темно. – Мы, скорее всего, откроем в пещере штаб-квартиру организации по борьбе за права человека...
– И в скором времени, столица братского Таджикистана, а вслед за ней и СНГ, переедет на Искандеркуль, – опять съязвил я, впрочем, уже без всякой надежды на успех.
– Ну, в этом нет необходимости... Впрочем, если благодарный народ захочет, почему бы и нет? – пожал плечами Бельмондо. Машина в это время переезжала через речку, за которой темнели подножья Кырк-Шайтана.
– А вот и наша гора! – воскликнул Борис, когда уазик выбрался на берег. – Давайте заночуем под ней, как в прошлом году с Сильвером?
Было уже поздно, и мы с Николаем согласились. Палатка и спальные мешки у нас, конечно, были, как и все необходимое для приятной вечеринки под открытым небом.
Споро поставив палатку, мы соорудили из большого плоского камня стол, покидали на него закуски, овощи, зелень, фрукты, присоединив к ним, конечно, несколько бутылок десертного вина, и сели ужинать.
О, господи, как мне было хорошо! Близкое небо устремлялось звездами к нашим глазам, река ворковала с ночью, костер распространял вокруг себя таинственные отблески и запах березового дыма. Я наслаждался... Иногда мои мысли улетали к Ольге, с которой мы когда-то сидели под этой самой скалой, прижавшись друг к другу, но очередной глоток вина возвращал их в настоящее.
Николай с Борисом молчали. Я пытался завести разговор, но безуспешно. Борис, блестя сумасшедшими глазами, время от времени что-то строчил в записной книжке. Николай тоже был сам не свой: находясь в добром здравии, он давно бы охарактеризовал поведение друга примерно так: «Ленин в Разливе, твою мать!».
Перед тем, как идти спать, я предложил друзьям прогуляться. Лишь только трава оросилась отработанным вином, сверху, с самой вершины Кырк-Шайтана раздался жуткий протяжный крик, такой отчаянный, что всем нам стало не по себе.
– Убили кого-то... – не переставая писать, посмотрел на скалы Борис.
– Ага. Циркулярной пилой, – согласился Баламут, застегивая ширинку.
– Вот идиоты! Никто ведь нас сюда не звал... – буркнул я, последовав его примеру. – Сами притопали. А представьте, что здесь все идет по-прежнему? И какой-нибудь безумец дожидается нас, чтобы выпотрошить наши глупые головы...
– Точно, – нервно хихикнул Баламут. – Чтобы мозги в компьютер вставить.
– На фиг ему твои пропитые мозги... – хмыкнул Бельмондо. – А вот глаза красные, вполне сгодились бы на индикаторные лампочки.
Я засмеялся, представив, как быстро моргает глаз Николая на передней панели компьютера во время работы винчестера.
Минуты три мы стояли, вслушиваясь и вглядываясь в подпиравшую небо зазубренную верхушку Кырк-Шайтана. Однако ничего не увидели и не услышали кроме ублажающего шелеста реки.
Постояв еще, пошли к палатке. Как только Бельмондо, шедший первым, нагнулся, чтобы в нее войти, с вершины Кырк-Шайтана что-то упало и покатилось вниз, увлекая с собой камни. Когда камнепад закончился, мы подбежали с карманными фонариками к подножью горы и увидели обнаженного человека, лежавшего на спине с распростертыми руками.
Живот у него был рвано разверзнут, внутренние органы отсутствовали, также как и «филейные части», то есть бицепсы, бедра и ягодицы.
Ошеломленный этой жуткой картиной, я предложил «выпрямить линию фронта», то есть отойти на турбазу и ночевать там. Но Бельмондо, нехорошо улыбаясь, сказал, что снежный человек, судя по всему, неплохо поужинал, и потому до завтрака нам опасаться нечего. Николай с ним согласился, и мне ничего не оставалось делать, как подчиниться большинству.
* * *
Когда до импакта осталось 23 грега, интоксикаторы на пункте физиологической реабилитации закончились. До жидкости в системе экстренного струнного замедления Трахтенн вон Сер добраться и не мечтал (конструкторы, зная об ее свойствах, постарались на славу). Несколько мер послонявшись по кораблю, Трахтенн занялся починкой релаксатора – а что было делать? К его несказанному удивлению это поползновение завершилось полным успехом, и релаксатор кокетливо замигал спасителю зелеными индикаторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Ты хочешь восстановить «трешку»!? – догадался Баламут. Глаза у него моментально высохли и наполнились смыслом.
– Да. Восстановим ее, и все будет у нас в руках, все, в том числе, и правосудие.
– Я – в полный рост! А ты Черный?
Я пожал плечами и согласился.
* * *
Трахтенн очнулся от холода. Очувствовавшись, он понял, что релаксатор вышел из строя от нештатных перегрузок, и теперь ему до самой смерти, а точнее 44 грега и 11 мер придется ходить сухослизлым. «Что ж, – вздохнул он, настраиваясь на философский лад, – придется переходить на военное положение». И пнув релаксатор соответствующей кручмой, направился в рубку посмотреть на дисплей, показывающий состояние Синии.
Дисплей к его удивлению «отдыхал». Кровожадные зигзаги WХ целевой планеты обратились в сонные синусоиды, десятые доли цифровых характеристик проводящей зоны менялись как бы нехотя.
«Я успею, я успею разрушить эту планету! – возрадовался вон Сер, съеживаясь от охвативших его чувств. – И стану величайшим героем Марии! И все ее жители до скончания веков будут рассказывать потомкам о моем великом подвиге!».
Вдоволь насытившись ощущением своей значимости, Трахтенн лег спать. С расчетом увидеть во сне бесподобную Мархен.
Глава вторая
Сплошной бардак
1. Остановка в Айни. Реминисценции. – Снежный человек не существует. – Остатки на голову.
Прилетев в Ташкент, мы купили на автомобильном рынке подержанный «Уазик» в хорошем состоянии и тотчас уехали на Искандеркуль.
Первую остановку сделали в Айни, располагавшемся в трех часах езды от цели нашего путешествия. Поставив машину в переулке, пошли в чайхану, прятавшуюся под огромной чинарой, взяли шашлыков, салатов, сухого вина и устроились на широкой тахте, покрытой потертыми коврами.
Баламут ел и пил неохотно. По его глазам я видел, что прошлое осаждает его со всех сторон: ведь он сидел в этой чайхане десятки раз. Вон, на той широкой тахте, застланной обшарпанным полосатым покрывалом, он лежал, дожидаясь реанимационной машины, лежал, только что вытащенный из упавшей в Зеравшан вахтовки... Здесь же, убеждая вернуться в семью, его грудь поливала слезами первая жена Наташа.
Боясь, что после Наташи он вспомнит Софию и раскиснет, я рассказал историю, случившуюся с моей матерью в бытность ее полевым геологом:
– В пятидесятом году, мою мамочку Лену спустили сюда со штолен с острым приступом аппендицита. В больнице ее переодели в залатанное солдатское белье – рубашка, подштанники с тесемками – и положили на операционный стол. Заморозили, что надо, и хирург к ней со скальпелем полез... А мамуля моя как увидела его, маленького, черненького, с бельмом на глазу, с руками скрюченными – у такого семечек на базаре купить побрезгуешь – и слетела со стола насмерть испуганной кошкой. И вон убежала. Отец, машину на штольни отправив, коридор шагами мерил; так она схватила его за руку и в подворотню потащила, вон в ту, за той шелковицей. Средняя Азия тогда еще была Средней Азией, и молоденькой девушке появляться на кишлачной улице в нижнем белье никак было нельзя: камнями могли побить.
И что делает моя маменька в такой старорежимной обстановке? Она ведет моего папулю в ближайший общественный сортир общесоюзного образца и просит его поменяться с ней одеждами! Представляете общесоюзный сортир? Ну, тогда вы поняли, как мой папуля любил свою женщину. Он сидел над зловонным очком сутки (подштанники натянуть не мог, размер был маловат), потому как мамочка, найдя добрую женщину, переоделась в ее халатик и тут же в ознобе свалилась. А добрая женщина наняла машину и отправила, беспамятную уже мою мамочку в ближайший город, в больницу, в которой хирург был хоть и не лучше кишлачного, но представительный. Следующим утром у маменьки едва швы от смеха не разошлись... Когда она вспомнила, где ее молодой человек ночевал.
* * *
...К вечеру мы были на Искандеркуле. У казавшейся вымершей метеостанции нас остановил старый, дочерна загорелый чабан в чалме, брезентовых сапогах и ветхом полосатом чепане. Овцы его паслись в рощице, в которой в советские времена располагалась турбаза. После обычных приветствий и вопросов, чабан посерьезнел и сказал:
– Не надо, ашно, Кырк-Шайтан ходить. Там многа шайтан живет. Весь человек пугает".
– Какой шайтан? – удивился я. И было чему удивляться: ведь в прошлом году мы оставили в подземельях под Кырк-Шайтаном безмолвных лаборантов и служащих Худосокова, которые ни с какого бока на чертей не походили, и походить не могли.
– Там пещера барф-шайтан живет, всех кушал, наверна, скоро кишлак пойдет обедать.
– Барф-шайтан? То есть снежный человек по-русски? – переспросил я.
– Да, снежный человека... Тири метр високий, шерсть дилинный везде, дажа нос растет, камень рука ломает, дерево вместе с корен вырывает. Худосоковский подвал живет...
– Его кто-нибудь видел? – спросил Баламут.
– Кто видел – весь умирал!
– Понятно! – улыбнулся Николай снисходительно. – Никто не видел, никто не слышал, но все страшно бояться...
– Да, силно боялся! – закивал местный житель.
– А люди из города не приезжали его проведать? – спросил я, вынув из кармана кошелек.
– Три человека из Душанбе приезжал и там пропадал, – махнул сторож в сторону Кырк-Шайтана. Потом пять или шесть раис приезжал с автоматчик. Спрашивал, подвал есть или нет.
– Ну и что? – насторожился Бельмондо.
– Мы им говорил, что там ртуть многа течет. И все люди сумашедший становится. Нам тут человек из город не нужно. Он жадный, у них автомат есть, а когда жадный люди автомат есть, он савсем плахой, голова масла нет.
– И что, уехали? – расслабился Борис.
– Конечно, уехал. Бумага писал, что никакой подвал нигде нет, мы подписывал, баран давал и до свидания говорил.
– А на метеостанции люди есть? – спросил Николай.
– Есть, спят давно.
– Как это спят?
– Они бражка варил в молочный фляга, теперь отдыхать делают.
Посмеявшись, я дал чабану что-то около сотни рублей, похлопал его по плечу, и мы запылили к Кырк-Шайтану, возвышавшемуся на противоположном берегу озера.
– А что ты, Черный, можешь сказать по поводу снежного человека, как объективной реальности, данной нам в наших ощущениях? – спросил Бельмондо, задумчиво разглядывая спокойные воды озера Искандера. – Ты же работал когда-то в этих краях?
– Снежный человек, он же барф-шайтан – это абсолютная фантастика, данная нам в нашем воображении. Он существует только в воображении жуликов желающих заработать на гонорарах бульварных газет... И, естественно, в воображении доверчивых читателей этих газет.
– Почему? – поинтересовался Баламут, чихнув – ветер неожиданно переменился, и вся наша машина оказалась поглощенной облаком тонкой белой пыли.
– Видишь ли, дорогой, – ответил я, когда облако осталось позади, – для того, чтобы снежный человек в течение длительного времени мог существовать как вид, популяция его должна быть довольно многочисленной – не меньше нескольких десятков человек... Если бы снежных людей было бы столько, они или их стоянки встречались бы каждому охотнику и каждому пастуху, не говоря уж о геологах...
– Значит, снежный человек – миф... – задумчиво подытожил Баламут мой рассказ. – Ну так пусть этот миф поработает на нас. Чем меньше людей будут ошиваться вокруг подземелья, тем нам лучше....
– Ты зря боишься паблисити, – мягко прервал его Бельмондо. – Наша организация будет существовать в пещере вполне легально...
– Под видом сумасшедшего дома, что ли? – съязвил я.
– Нет, – ответил Бельмондо, посмотрев на меня темно. – Мы, скорее всего, откроем в пещере штаб-квартиру организации по борьбе за права человека...
– И в скором времени, столица братского Таджикистана, а вслед за ней и СНГ, переедет на Искандеркуль, – опять съязвил я, впрочем, уже без всякой надежды на успех.
– Ну, в этом нет необходимости... Впрочем, если благодарный народ захочет, почему бы и нет? – пожал плечами Бельмондо. Машина в это время переезжала через речку, за которой темнели подножья Кырк-Шайтана.
– А вот и наша гора! – воскликнул Борис, когда уазик выбрался на берег. – Давайте заночуем под ней, как в прошлом году с Сильвером?
Было уже поздно, и мы с Николаем согласились. Палатка и спальные мешки у нас, конечно, были, как и все необходимое для приятной вечеринки под открытым небом.
Споро поставив палатку, мы соорудили из большого плоского камня стол, покидали на него закуски, овощи, зелень, фрукты, присоединив к ним, конечно, несколько бутылок десертного вина, и сели ужинать.
О, господи, как мне было хорошо! Близкое небо устремлялось звездами к нашим глазам, река ворковала с ночью, костер распространял вокруг себя таинственные отблески и запах березового дыма. Я наслаждался... Иногда мои мысли улетали к Ольге, с которой мы когда-то сидели под этой самой скалой, прижавшись друг к другу, но очередной глоток вина возвращал их в настоящее.
Николай с Борисом молчали. Я пытался завести разговор, но безуспешно. Борис, блестя сумасшедшими глазами, время от времени что-то строчил в записной книжке. Николай тоже был сам не свой: находясь в добром здравии, он давно бы охарактеризовал поведение друга примерно так: «Ленин в Разливе, твою мать!».
Перед тем, как идти спать, я предложил друзьям прогуляться. Лишь только трава оросилась отработанным вином, сверху, с самой вершины Кырк-Шайтана раздался жуткий протяжный крик, такой отчаянный, что всем нам стало не по себе.
– Убили кого-то... – не переставая писать, посмотрел на скалы Борис.
– Ага. Циркулярной пилой, – согласился Баламут, застегивая ширинку.
– Вот идиоты! Никто ведь нас сюда не звал... – буркнул я, последовав его примеру. – Сами притопали. А представьте, что здесь все идет по-прежнему? И какой-нибудь безумец дожидается нас, чтобы выпотрошить наши глупые головы...
– Точно, – нервно хихикнул Баламут. – Чтобы мозги в компьютер вставить.
– На фиг ему твои пропитые мозги... – хмыкнул Бельмондо. – А вот глаза красные, вполне сгодились бы на индикаторные лампочки.
Я засмеялся, представив, как быстро моргает глаз Николая на передней панели компьютера во время работы винчестера.
Минуты три мы стояли, вслушиваясь и вглядываясь в подпиравшую небо зазубренную верхушку Кырк-Шайтана. Однако ничего не увидели и не услышали кроме ублажающего шелеста реки.
Постояв еще, пошли к палатке. Как только Бельмондо, шедший первым, нагнулся, чтобы в нее войти, с вершины Кырк-Шайтана что-то упало и покатилось вниз, увлекая с собой камни. Когда камнепад закончился, мы подбежали с карманными фонариками к подножью горы и увидели обнаженного человека, лежавшего на спине с распростертыми руками.
Живот у него был рвано разверзнут, внутренние органы отсутствовали, также как и «филейные части», то есть бицепсы, бедра и ягодицы.
Ошеломленный этой жуткой картиной, я предложил «выпрямить линию фронта», то есть отойти на турбазу и ночевать там. Но Бельмондо, нехорошо улыбаясь, сказал, что снежный человек, судя по всему, неплохо поужинал, и потому до завтрака нам опасаться нечего. Николай с ним согласился, и мне ничего не оставалось делать, как подчиниться большинству.
* * *
Когда до импакта осталось 23 грега, интоксикаторы на пункте физиологической реабилитации закончились. До жидкости в системе экстренного струнного замедления Трахтенн вон Сер добраться и не мечтал (конструкторы, зная об ее свойствах, постарались на славу). Несколько мер послонявшись по кораблю, Трахтенн занялся починкой релаксатора – а что было делать? К его несказанному удивлению это поползновение завершилось полным успехом, и релаксатор кокетливо замигал спасителю зелеными индикаторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43