– Это официант из гостиницы напротив. Он принес мне пинту эля.
Меня это удивило, так как Куитрегард, описывая распорядок дня старого банкира, ни словом не упомянул о данной привычке. Мы в последний раз поблагодарили хозяина за гостеприимство и вышли. В доме мы пробыли чуть дольше трех четвертей часа.
ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР
Мы поспешили в собор, но попали туда уже к самому концу службы, и потому финал токкаты и фуги Баха пришлось слушать, стоя поодаль. Пахло в соборе гораздо сильнее, чем накануне; несмотря на холод, запах, казалось, проникал в ноздри теплой струей. Я утешался тем, что пробудем мы в соборе недолго.
Священник, отправлявший службу, причетники, хор потянулись от алтаря, разошлись и немногочисленные прихожане. Чуть позднее, когда мы с Остином вполголоса беседовали друг с другом, возле нас внезапно возник незнакомец. Должно быть, он потихоньку подобрался к нам из восточного конца нефа.
– Это Слэттери, – пояснил Остин.– Мартин Слэттери.
Слэттери был высок, моложе нас лет на пятнадцать, с очень примечательным лицом – красивым, капризным и заносчивым. Прямые черные волосы были приглажены и блестели, как звериная шкура, и сам их обладатель напомнил мне какое-то дикое животное. Глядя на его лицо, я вспомнил выражение, относимое к охотничьим собакам: «в стойке». Широко раскрытые голубые глаза, казалось, искали в моих чертах признаки того, что знакомство со мной может быть выгодным или, наоборот, опасным. Я ощутил скрытое в этом человеке огромное обаяние, но одновременно заподозрил, что он способен на любой дурной поступок. Разумеется, у меня были все основания не доверять другу Остина.
Слэттери был мужчина высокого роста, но ладонь, которую он небрежно протянул для рукопожатия, оказалась на удивление изящной. Хватка ее была настолько тверда, что я облегченно вздохнул, когда он быстро освободил мою руку.
– Прошу прощения, я слушал вашу игру минуту-другую, не более, – проговорил я.
– Я играл жутко, – отозвался он с обаятельной улыбкой.– Вы ничего не потеряли.
Черты его лица казались мне знакомыми. Недавно я их видел, но где – вспомнить не удавалось.
– Уверен, это не так, – пробормотал я первое, что пришло мне в голову.
– Клянусь, я никогда еще не играл так плохо здесь, в соборе. Не мог справиться со своими руками. Они действовали сами по себе.– Он вытянул пальцы вперед, как бы представляя на суд, и вгляделся в них с ироническим почтением, которое вызвало во мне странную тревогу.– Хорошенькое прощание с органом!
– Когда его вновь запустят, вы не раз еще на нем сыграете.
– Сомневаюсь.– Произнеся это, Слэттери улыбнулся Остину, который прежде неотрывно смотрел на него, но теперь опустил веки. Тут я заметил старика служителя Газзарда, который стоял невдалеке и глядел на нас. В его глазах я прочел неодобрение; в ответ на мой кивок он отвернулся.
– Не пойти ли нам глотнуть пива? – предложил Остин. Мы согласились и двинулись к выходу. Мы с Остином шли впереди, на Слэттери я оглянулся лишь за пределами Соборной площади и заметил в его походке не лишенную надменного величия хромоту. Тут же меня осенило, что Слэттери и был той хромающей фигурой, которую я видел прошлой ночью. Потому-то, вероятно, он и показался мне знакомым, хотя в моем мозгу дремали как будто и какие-то другие воспоминания. Если в переулке мне встретился именно он, то он же стоял ранее на галерее для органа. Но в таком случае как он смог незаметно спуститься с галереи и попасть на площадь?
Значит, там имеется другая лестница. Я замедлил шаги, дал Слэттери меня обогнать и пошел следом за ним и Остином.
Я радовался, что события, которые я готов был счесть мистическими, объяснились естественным образом, но в памяти сохранялся тревожный след явственно ощутимой злой воли, исходившей от этой фигуры. А кроме того, что делал там Слэттери в столь поздний час? Правда, подумалось мне, органная галерея – не самое неподходящее место для органиста. Вспомнил ли он, что видел меня накануне? Нет, решил я, вряд ли, иначе бы он как-нибудь себя выдал.
Остин с другом, опережавшие меня на несколько шагов, о чем-то тихо беседовали, наклоняя друг к другу головы. На секунду Слэттери схватил Остина за предплечье и не сразу отпустил. Вскоре мы вошли в таверну – при гостинице «Ангел» на Чансери-стрит.
Остин пошел к стойке, а мы со Слэттери устроились в нише у окна, выходившего на улицу.
– Вам нравится преподавать, мистер Слэттери? – спросил я, подыскивая тему, которая интересовала бы нас обоих.– Фиклинг говорит, вы учительствуете в школе певчих, а также имеете в городе частных учеников.
– Нравится? Для меня это как тюремный приговор. В молодые годы я питал к музыке настоящую страсть, а после того, как мой отец, записной пропойца, не только не озаботился тем, чтобы дать мне другую профессию, но и покалечил меня под пьяную руку, пришлось волей-неволей зарабатывать музыкой себе на хлеб. И вот из-за этого мой интерес к музыке почти совсем потух.
Ничем не выдав, что удивлен этим замечанием, я продолжил:
– Однако, если не ошибаюсь, мальчики певчие одарены музыкальными способностями? Должно быть, это благодарные ученики.
– Если бы хормейстер знал свое дело, так бы оно и было. Но он в музыке не силен, а потому, набирая учеников, смотрит на что угодно, только не на голос и музыкальный дар.– Просияв улыбкой, он добавил: – Постепенно я и сам притерпелся к посредственности; да и чего же другого можно ожидать от этой чертовой дыры.
Тут возвратился Остин, неся выпивку. Уловив последние слова своего друга, он вгляделся в него, как мне показалось, с беспокойством.
– Вы давно здесь живете? – спросил я.
– Лет восемь или девять. Впервые я приехал, потому что у меня здесь живет род... – Он прервался и, прежде чем продолжить, бросил взгляд на Остина.– Я хотел сказать, у меня здесь жила родня. В том, что я остался, виновата проклятая лень. Я тот сом, который забивается под корягу не потому, что ему там хорошо, а по наклонности к безделью.
– А сомы – бездельники? – Эта мысль меня позабавила.
– А разве у них есть дела? – парировал Слэттери и с ухмылкой отпил из стакана.
– На свете есть места и похуже, чем английский город с собором, – рискнул заметить я.
– Но есть и лучше. Где звучат музыка и смех, где улицы залиты солнечным светом.
– Вы говорите об Италии? Он кивнул.
– Вы хорошо изучили эту страну?
– Не совсем, но надеюсь изучить лучше. В Италии я провел свои счастливейшие годы. Прежде всего, там селятся самые интересные из англичан. Все те, например, кто не вписывается в тесную ячейку официального брака, куда нас загоняет протестантство. Там я познакомился с Фиклингом.
– В самом деле? Я думал, вы встретились здесь.
– Нет, наше знакомство состоялось в Италии. Последовательность обратная: свой пост в соборе я получил через Фиклинга. Нас представили друг другу наши общие друзья во Флоренции, которые знали, что мы оба имеем отношение к Турчестеру. Я случайно упомянул, что только-только нанес непродолжительный и довольно бесплодный визит своей здешней родне. Так что, сами понимаете, с Италией у меня связано немало приятных воспоминаний. Итальянцы так любят музыку. И понимают ее. А здесь я играю с каждым днем все хуже – не метать же бисер перед свиньями. Кроме того, как бы плохо я ни играл, соперника у меня нет. Я стал ненавидеть собственную игру.
– Не так сильно, как прихожан, – заметил Остин.
– Посему обе стороны будут равно довольны, если орган неделю-другую простоит без дела.– Потом он мягко добавил: – Но, похоже, мне в любом случае не придется больше на нем играть.
– Правда ли, что починка займет столько времени? – спросил Остин.
– А знаешь...– начал Слэттери. Проигнорировав вопрос Остина, он вознаградил его заговорщической улыбкой, обращенной также и ко мне. – Я выяснил у этого придурка Бал-мера, смотрителя, как рабочих угораздило наворотить дел. Во вторник вечером в соборе появился какой-то любитель совать нос в чужие дела и стал убеждать этого зануду Газзарда, что первоначально задуманный план работ губителен, и предложил новый, от которого пошли все беды. Газзард – чтоб его черт побрал – передал этот нескладный совет Систерсону, поскольку Балмер как раз хоронил кого-то из своих бесчисленных братьев и сестер. И ризничий – чего и ждать от такого безмозглого идиота? – распорядился пустить трубы другим путем и навлек на свою дурацкую башку кучу неприятностей.
– Я подозреваю, рабочие сделали не совсем то, что им посоветовали, – сказал я.– А следование первоначальному плану привело бы к еще более печальным результатам.
– Так испортить дело вряд ли смог бы даже остолоп Балмер. Теперь им придется укреплять часть пола и стену трансепта, и один черт знает, когда это кончится. Того и гляди, все треклятое здание обрушится на их пустые головы. Но мне-то теперь что за дело?
Он усмехнулся и сделал большой глоток эля. Я поймал взгляд Остина и отвел глаза.
– Не обитаете ли вы, мистер Слэттери, в одном из этих прелестных домиков на Соборной площади? – спросил я, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.– Они на редкость живописны.
– К сожалению, нет. По сравнению с моим обиталищем даже хибара Фиклинга покажется епископским дворцом. Я живу в квартире на занюханной улочке, здесь, поблизости.
Следуя ходу собственных мыслей, я спросил наобум:
– Ваша супруга, должно быть, досадует, что к вашей должности не прилагается один из этих замечательных старых домов близ собора.
– Моя супруга? – Он удивленно улыбнулся, потом вскинул голову и рассмеялся.– La dame n'existe pas.
Остин не поднимал взгляда. Неужели я неправильно понял разговор, подслушанный в баре? Они ведь упоминали «супружницу» Слэттери?
– Понимаю, в чем дело.– Улыбка Слэттери напоминала лисий оскал.– Вы слышали, что обо мне болтают. Подхватили одну из злобных сплетен, без которых горожанам жизнь не в радость. Что они говорили?
Я не склонен к поспешным суждениям, но тут понял, что Слэттери мне решительно не нравится. Он походил на завсегдатая баров, а мне это было совсем не по душе. Он то бахвалился, то строил из себя жертву и, судя по всему, был убежден, что имеет право получать жизненные блага даром, не обременяя себя трудом. Мне встречалось немало студентов-старшекурсников, похожих на него: озлобленных младших сыновей или отпрысков обедневших семейств. Я огорчился тому, что Остин тесно сблизился с таким человеком.
– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.
– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.
Положительно, этот молодой человек был невыносим.
– Нет, уверяю вас, мистер Слэттери, я ни с кем не обсуждал ваши дела. Да и с чего бы? До сих пор я едва знал о вашем существовании.
– В этом городе полно ядовитых языков, и мне знакомы по крайней мере трое: Локард, его вкрадчивый лизоблюд Куитрегард и это трепло Систерсон.
– В каждом замкнутом сообществе люди любят сплетничать, и не всегда со зла, – мягко проговорил я.– Но можно не обращать на это внимания. Собственно, как и на другие вещи. Вам не кажется, что для счастья нужно очень немногое? Книги, музыка, несколько добрых друзей.
– Нет. Совершенно с вами не согласен. Жизнь должна быть драмой, щекотать нервы. Многие всю жизнь проводят в полусне, избегают страстей и риска. С тем же успехом они могли бы быть покойниками.
Сам не зная почему, я начал злиться:
– Чтобы пощекотать себе нервы, мне вполне достаточно литературы, истории, музыки.
Он смотрел на меня и, я бы сказал, молча смеялся.
– Тому, у кого есть воображение, интересны даже самые обычные вещи, – продолжал я.– Самое безопасное существование – иные с презрением назовут его заурядным – может таить в себе незаметный посторонним драматизм.
– А может ли существование быть безопасным? Ведь все мы идем стезей, окутанной туманом, и, когда порыв ветра открывает в нем просвет, видим под ногами узкую, как лезвие, тропу, а по сторонам – бездонные пропасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Меня это удивило, так как Куитрегард, описывая распорядок дня старого банкира, ни словом не упомянул о данной привычке. Мы в последний раз поблагодарили хозяина за гостеприимство и вышли. В доме мы пробыли чуть дольше трех четвертей часа.
ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР
Мы поспешили в собор, но попали туда уже к самому концу службы, и потому финал токкаты и фуги Баха пришлось слушать, стоя поодаль. Пахло в соборе гораздо сильнее, чем накануне; несмотря на холод, запах, казалось, проникал в ноздри теплой струей. Я утешался тем, что пробудем мы в соборе недолго.
Священник, отправлявший службу, причетники, хор потянулись от алтаря, разошлись и немногочисленные прихожане. Чуть позднее, когда мы с Остином вполголоса беседовали друг с другом, возле нас внезапно возник незнакомец. Должно быть, он потихоньку подобрался к нам из восточного конца нефа.
– Это Слэттери, – пояснил Остин.– Мартин Слэттери.
Слэттери был высок, моложе нас лет на пятнадцать, с очень примечательным лицом – красивым, капризным и заносчивым. Прямые черные волосы были приглажены и блестели, как звериная шкура, и сам их обладатель напомнил мне какое-то дикое животное. Глядя на его лицо, я вспомнил выражение, относимое к охотничьим собакам: «в стойке». Широко раскрытые голубые глаза, казалось, искали в моих чертах признаки того, что знакомство со мной может быть выгодным или, наоборот, опасным. Я ощутил скрытое в этом человеке огромное обаяние, но одновременно заподозрил, что он способен на любой дурной поступок. Разумеется, у меня были все основания не доверять другу Остина.
Слэттери был мужчина высокого роста, но ладонь, которую он небрежно протянул для рукопожатия, оказалась на удивление изящной. Хватка ее была настолько тверда, что я облегченно вздохнул, когда он быстро освободил мою руку.
– Прошу прощения, я слушал вашу игру минуту-другую, не более, – проговорил я.
– Я играл жутко, – отозвался он с обаятельной улыбкой.– Вы ничего не потеряли.
Черты его лица казались мне знакомыми. Недавно я их видел, но где – вспомнить не удавалось.
– Уверен, это не так, – пробормотал я первое, что пришло мне в голову.
– Клянусь, я никогда еще не играл так плохо здесь, в соборе. Не мог справиться со своими руками. Они действовали сами по себе.– Он вытянул пальцы вперед, как бы представляя на суд, и вгляделся в них с ироническим почтением, которое вызвало во мне странную тревогу.– Хорошенькое прощание с органом!
– Когда его вновь запустят, вы не раз еще на нем сыграете.
– Сомневаюсь.– Произнеся это, Слэттери улыбнулся Остину, который прежде неотрывно смотрел на него, но теперь опустил веки. Тут я заметил старика служителя Газзарда, который стоял невдалеке и глядел на нас. В его глазах я прочел неодобрение; в ответ на мой кивок он отвернулся.
– Не пойти ли нам глотнуть пива? – предложил Остин. Мы согласились и двинулись к выходу. Мы с Остином шли впереди, на Слэттери я оглянулся лишь за пределами Соборной площади и заметил в его походке не лишенную надменного величия хромоту. Тут же меня осенило, что Слэттери и был той хромающей фигурой, которую я видел прошлой ночью. Потому-то, вероятно, он и показался мне знакомым, хотя в моем мозгу дремали как будто и какие-то другие воспоминания. Если в переулке мне встретился именно он, то он же стоял ранее на галерее для органа. Но в таком случае как он смог незаметно спуститься с галереи и попасть на площадь?
Значит, там имеется другая лестница. Я замедлил шаги, дал Слэттери меня обогнать и пошел следом за ним и Остином.
Я радовался, что события, которые я готов был счесть мистическими, объяснились естественным образом, но в памяти сохранялся тревожный след явственно ощутимой злой воли, исходившей от этой фигуры. А кроме того, что делал там Слэттери в столь поздний час? Правда, подумалось мне, органная галерея – не самое неподходящее место для органиста. Вспомнил ли он, что видел меня накануне? Нет, решил я, вряд ли, иначе бы он как-нибудь себя выдал.
Остин с другом, опережавшие меня на несколько шагов, о чем-то тихо беседовали, наклоняя друг к другу головы. На секунду Слэттери схватил Остина за предплечье и не сразу отпустил. Вскоре мы вошли в таверну – при гостинице «Ангел» на Чансери-стрит.
Остин пошел к стойке, а мы со Слэттери устроились в нише у окна, выходившего на улицу.
– Вам нравится преподавать, мистер Слэттери? – спросил я, подыскивая тему, которая интересовала бы нас обоих.– Фиклинг говорит, вы учительствуете в школе певчих, а также имеете в городе частных учеников.
– Нравится? Для меня это как тюремный приговор. В молодые годы я питал к музыке настоящую страсть, а после того, как мой отец, записной пропойца, не только не озаботился тем, чтобы дать мне другую профессию, но и покалечил меня под пьяную руку, пришлось волей-неволей зарабатывать музыкой себе на хлеб. И вот из-за этого мой интерес к музыке почти совсем потух.
Ничем не выдав, что удивлен этим замечанием, я продолжил:
– Однако, если не ошибаюсь, мальчики певчие одарены музыкальными способностями? Должно быть, это благодарные ученики.
– Если бы хормейстер знал свое дело, так бы оно и было. Но он в музыке не силен, а потому, набирая учеников, смотрит на что угодно, только не на голос и музыкальный дар.– Просияв улыбкой, он добавил: – Постепенно я и сам притерпелся к посредственности; да и чего же другого можно ожидать от этой чертовой дыры.
Тут возвратился Остин, неся выпивку. Уловив последние слова своего друга, он вгляделся в него, как мне показалось, с беспокойством.
– Вы давно здесь живете? – спросил я.
– Лет восемь или девять. Впервые я приехал, потому что у меня здесь живет род... – Он прервался и, прежде чем продолжить, бросил взгляд на Остина.– Я хотел сказать, у меня здесь жила родня. В том, что я остался, виновата проклятая лень. Я тот сом, который забивается под корягу не потому, что ему там хорошо, а по наклонности к безделью.
– А сомы – бездельники? – Эта мысль меня позабавила.
– А разве у них есть дела? – парировал Слэттери и с ухмылкой отпил из стакана.
– На свете есть места и похуже, чем английский город с собором, – рискнул заметить я.
– Но есть и лучше. Где звучат музыка и смех, где улицы залиты солнечным светом.
– Вы говорите об Италии? Он кивнул.
– Вы хорошо изучили эту страну?
– Не совсем, но надеюсь изучить лучше. В Италии я провел свои счастливейшие годы. Прежде всего, там селятся самые интересные из англичан. Все те, например, кто не вписывается в тесную ячейку официального брака, куда нас загоняет протестантство. Там я познакомился с Фиклингом.
– В самом деле? Я думал, вы встретились здесь.
– Нет, наше знакомство состоялось в Италии. Последовательность обратная: свой пост в соборе я получил через Фиклинга. Нас представили друг другу наши общие друзья во Флоренции, которые знали, что мы оба имеем отношение к Турчестеру. Я случайно упомянул, что только-только нанес непродолжительный и довольно бесплодный визит своей здешней родне. Так что, сами понимаете, с Италией у меня связано немало приятных воспоминаний. Итальянцы так любят музыку. И понимают ее. А здесь я играю с каждым днем все хуже – не метать же бисер перед свиньями. Кроме того, как бы плохо я ни играл, соперника у меня нет. Я стал ненавидеть собственную игру.
– Не так сильно, как прихожан, – заметил Остин.
– Посему обе стороны будут равно довольны, если орган неделю-другую простоит без дела.– Потом он мягко добавил: – Но, похоже, мне в любом случае не придется больше на нем играть.
– Правда ли, что починка займет столько времени? – спросил Остин.
– А знаешь...– начал Слэттери. Проигнорировав вопрос Остина, он вознаградил его заговорщической улыбкой, обращенной также и ко мне. – Я выяснил у этого придурка Бал-мера, смотрителя, как рабочих угораздило наворотить дел. Во вторник вечером в соборе появился какой-то любитель совать нос в чужие дела и стал убеждать этого зануду Газзарда, что первоначально задуманный план работ губителен, и предложил новый, от которого пошли все беды. Газзард – чтоб его черт побрал – передал этот нескладный совет Систерсону, поскольку Балмер как раз хоронил кого-то из своих бесчисленных братьев и сестер. И ризничий – чего и ждать от такого безмозглого идиота? – распорядился пустить трубы другим путем и навлек на свою дурацкую башку кучу неприятностей.
– Я подозреваю, рабочие сделали не совсем то, что им посоветовали, – сказал я.– А следование первоначальному плану привело бы к еще более печальным результатам.
– Так испортить дело вряд ли смог бы даже остолоп Балмер. Теперь им придется укреплять часть пола и стену трансепта, и один черт знает, когда это кончится. Того и гляди, все треклятое здание обрушится на их пустые головы. Но мне-то теперь что за дело?
Он усмехнулся и сделал большой глоток эля. Я поймал взгляд Остина и отвел глаза.
– Не обитаете ли вы, мистер Слэттери, в одном из этих прелестных домиков на Соборной площади? – спросил я, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.– Они на редкость живописны.
– К сожалению, нет. По сравнению с моим обиталищем даже хибара Фиклинга покажется епископским дворцом. Я живу в квартире на занюханной улочке, здесь, поблизости.
Следуя ходу собственных мыслей, я спросил наобум:
– Ваша супруга, должно быть, досадует, что к вашей должности не прилагается один из этих замечательных старых домов близ собора.
– Моя супруга? – Он удивленно улыбнулся, потом вскинул голову и рассмеялся.– La dame n'existe pas.
Остин не поднимал взгляда. Неужели я неправильно понял разговор, подслушанный в баре? Они ведь упоминали «супружницу» Слэттери?
– Понимаю, в чем дело.– Улыбка Слэттери напоминала лисий оскал.– Вы слышали, что обо мне болтают. Подхватили одну из злобных сплетен, без которых горожанам жизнь не в радость. Что они говорили?
Я не склонен к поспешным суждениям, но тут понял, что Слэттери мне решительно не нравится. Он походил на завсегдатая баров, а мне это было совсем не по душе. Он то бахвалился, то строил из себя жертву и, судя по всему, был убежден, что имеет право получать жизненные блага даром, не обременяя себя трудом. Мне встречалось немало студентов-старшекурсников, похожих на него: озлобленных младших сыновей или отпрысков обедневших семейств. Я огорчился тому, что Остин тесно сблизился с таким человеком.
– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.
– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.
Положительно, этот молодой человек был невыносим.
– Нет, уверяю вас, мистер Слэттери, я ни с кем не обсуждал ваши дела. Да и с чего бы? До сих пор я едва знал о вашем существовании.
– В этом городе полно ядовитых языков, и мне знакомы по крайней мере трое: Локард, его вкрадчивый лизоблюд Куитрегард и это трепло Систерсон.
– В каждом замкнутом сообществе люди любят сплетничать, и не всегда со зла, – мягко проговорил я.– Но можно не обращать на это внимания. Собственно, как и на другие вещи. Вам не кажется, что для счастья нужно очень немногое? Книги, музыка, несколько добрых друзей.
– Нет. Совершенно с вами не согласен. Жизнь должна быть драмой, щекотать нервы. Многие всю жизнь проводят в полусне, избегают страстей и риска. С тем же успехом они могли бы быть покойниками.
Сам не зная почему, я начал злиться:
– Чтобы пощекотать себе нервы, мне вполне достаточно литературы, истории, музыки.
Он смотрел на меня и, я бы сказал, молча смеялся.
– Тому, у кого есть воображение, интересны даже самые обычные вещи, – продолжал я.– Самое безопасное существование – иные с презрением назовут его заурядным – может таить в себе незаметный посторонним драматизм.
– А может ли существование быть безопасным? Ведь все мы идем стезей, окутанной туманом, и, когда порыв ветра открывает в нем просвет, видим под ногами узкую, как лезвие, тропу, а по сторонам – бездонные пропасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58