.. Видеть брызжущую кровь и наносить один за другим новые удары? А хруст костей, а лопающиеся глаза? Что нужно было делать, чтобы так изуродовать голову, лицо? Трудно поверить. И трудно думать хорошо о человеческом роде. Значит, вот мы каковы: жестокие обезьяны, которые носят одежду, моют и опрыскивают благовониями свои тела?
Я думал о том, как Гамбрилл покончил со своим соперником, сбросив его с крыши собора, как юный Лимбрик, подстрекаемый озлобленной матерью, годами лелеял в душе план отомстить за отца, как он прятал свою ненависть и принимал благодеяния от человека, которого надеялся когда-нибудь убить. А что, если Гамбрилл догадывался о его тайной ненависти и пытался подкупить его своим покровительством?
Но прежде всего я размышлял о манускрипте и досадовал на обстоятельства, отвлекавшие меня, когда нужно было заботиться об одном: как бы кто-нибудь не злоупотребил им в своих интересах, ибо он являлся достоянием истории, а не отдельных людей и даже не общественных институций. И наконец я забылся беспокойной дремотой, изнуряющей более, чем бессонница. К утру мне привиделся самый страшный за всю мою жизнь сон, от которого я пробудился с колотящимся сердцем и покрытым испариной лбом. Это был один из тех кошмаров, которые отбрасывают длинную тень на остаток человеческой жизни, словно какая-то частица мозга опять старается вас в него затянуть.
ПЯТНИЦА, УТРО
Проснулся я в печально-задумчивом настроении, и оттого во время завтрака мы с Остином по большей части молчали. Разговоры были мне даже и нежелательны: я не хотел сообщать Остину о своей находке, так как не подготовился к осложнениям, которые неминуемо должны были возникнуть. До сих пор Остин был совершенно равнодушен к моим изысканиям, и я надеялся, что и сегодня не услышу от него вопросов. Однако перед выходом из дома он полюбопытствовал:
– Куда ты собрался?
– Снова в библиотеку.
– Ты не забудешь о дознании?
– Оно состоится сегодня?
– Как будто. В любом случае ты должен там быть. Твои показания очень важны.
– В самом деле?
– Все, что от тебя требуется, это описать то, что ты видел и слышал. Свидетельство человека с твоим общественным положением легко опрокинет нелепые теории, которые может выдвинуть Адамс, дабы блеснуть изобретательностью.
Я кивнул, натягивая на себя пальто. Чуть погодя Остин добавил:
– Ты, наверное, увидишь доктора Локарда?
– Сомневаюсь.– Я подумал о том, как библиотекарь отменил приглашение и обещанную помощь.
– Хорошо, но если все же увидишь, ни слова не говори об этой истории.
– Почему?
– От него одни неприятности. Все, что ты скажешь, он исказит в своих интересах.
– Какие у него тут могут быть интересы?
– Очень существенные. Все время ходили слухи, что Стоунекс завещал свое состояние фонду. Локард спит и видит, как бы его заполучить.
– Если найдется соответствующее завещание, так оно и будет. Как же иначе? – Я произнес это небрежно, ибо был убежден: причину того, что доктор Локард не сходит у Остина с языка, нужно искать в политике капитула. Я предполагал, что его расстроила победа доктора Локарда над каноником Шелдриком на вчерашнем собрании капитула. Как я догадывался, речь шла не только о разгроме приверженцев низкой церкви, но и об отставке его друга Слэттери.
Я так стремился пораньше попасть в библиотеку, что не стал дожидаться своего друга и простился с ним поспешней, чем хотел бы при сложившихся обстоятельствах.
Когда я добрался до библиотеки, юный Куитрегард как раз отпирал дверь. Он приветствовал меня улыбкой и, пропуская внутрь, произнес:
– Я собираюсь готовить кофе и почел бы за честь...
– Благодарю, как-нибудь в другой раз, – отозвался я, поспешно переступая порог.
– Но вы слышали новости о мистере Стоунексе? – крикнул он мне в спину.
– Конечно. У меня большая часть прошлого вечера ушла на помощь полиции.
– Мне это известно, сэр, и я очень сочувствую вам и мистеру Фиклингу.
Я замер и обернулся:
– Как вы узнали?
– О, в этом городе нет секретов. Однако я имел в виду не эти новости, а свежие, за сегодняшнее утро.– Я отрицательно мотнул головой, и Куитрегард, для пущего эффекта помедлив, сообщил: – В убийстве обвинен официант Эдди Перкинс.
– Это меня ничуть не удивляет. Он сознался?
– Не то чтобы сознался, но поздно вечером, при обыске его дома, полицейские нашли какие-то важные улики.
– А что именно? Он сделал гримасу:
– Не знаю. Но он не отрицал, что взял это из дома Стоунекса. Видимо, отпереться было невозможно.
– Выходит, он все же сознался?
– Нет, он по-прежнему заявляет, что об убийстве ничего не знал.
– Он все еще стоит на том, что не возвращался в дом в половине шестого?
– Это он признал. Но только потому, что нашелся свидетель, видевший его в это время.
– Свидетель? А кто он, вам известно?
– Нет, сэр! Но вся история чертовски захватывает, как по-вашему?
Я улыбнулся:
– И все же вопреки всем уликам он настаивает, что не убивал старого джентльмена?
– Да.
– Упорство, далекое от логики. Наверное, он туп как пробка.
– Туп и жесток, очевидно. Какое ужасное деяние. А что пришлось пережить вам? Узнать о страшной смерти человека, с которым вы виделись всего лишь час или два назад.
На его располагающем лице было написано такое сочувствие, что мне захотелось пойти ему навстречу и удовлетворить любопытство, которое он не мог скрыть, но притяжение моей находки было чересчур велико. Я поблагодарил Куитрегарда за слова поддержки и поднялся по лестнице на верхний этаж.
Мгновение я прислушивался, не раздаются ли сзади шаги, а затем извлек манускрипт из тома, где вчера его оставил, и положил перед собой на стол. Сам его вид доставлял мне несказанное удовольствие. Что может быть реальней и что может быть важнее? Именно в этом – в ученых занятиях – сосредоточиваются порядок, разум и истина. Я начал переводить поблекшие страницы и убедился: мое вчерашнее первое впечатление было верным, я имел дело с манускриптом, написанным около 1000 года, то есть значительно раньше, чем исправленный текст Гримбалдовой «Жизни», который относился к 1120 году. Но все же по мере чтения моя надежда получить доказательство того, что сочинение существовало прежде, чем Леофранк взялся его пересматривать, зашаталась. То, что я видел, было, несомненно, версией истории об осаде Турчестера и мученичестве святого Вулфлака (хотя король и епископ не были названы по именам), но она существенно отличалась от исправленного текста, появившегося в 1120 году. Канва событий была та же, но поведение действующих лиц трактовалось совершенно иначе.
Когда первый час работы был на исходе, я услышал на лестнице топот и едва успел спрятать манускрипт под одним из лежавших на столе томов, как в комнату ворвался Поумранс.
– Они нашли тело! – кричал он.– Они нашли тело!
– Боже правый! – воскликнул я, вскакивая на ноги.– Кого на сей раз?
За один миг в моей голове промелькнула тысяча догадок; причудливое видение: миссис Баббош, задушенная, с накинутым налицо кухонным полотенцем, тут же сменилось другим: Остин распростерт на спине, горло перерезано, рядом валяется бритва.
– Это в соборе! – выдохнул Поумранс.– Я побежал смотреть.
В соборе? Что бы это значило?
Поумранс развернулся и направился обратно к лестнице.
– Подождите секунду! – крикнул я.
– Не могу! – бросил он через плечо.– Я поднялся только потому, что мне велел Куитрегард.
Он вновь припустил по лестнице. Ошеломленный, я последовал за ним, задержавшись только, чтобы надеть пальто и шляпу. Я видел, как молодой человек промелькнул в дверях библиотеки, а снаружи мне встретился Куитрегард: он стоял на крыльце, без пальто, и глядел в сторону собора.
– Я отдал бы все, чтобы пойти посмотреть, – пояснил он.– Но нельзя оставить библиотеку без присмотра.
– Что там за новая напасть?
– Не знаю.– Его голос прозвучал жалобно.– Пожалуйста, вернитесь потом и расскажите мне.
– Хорошо, – пообещал я и поспешил через площадь к южному трансепту, где перед единственной открытой в это время суток дверью столпилась орава народа.
Полицейский и один из служителей преграждали путь в здание. Среди зевак обнаружился Поумранс; когда я подошел, он бросил на меня молящий взгляд, как будто я мог впустить его внутрь. Я узнал одного из констеблей: накануне он доставил Перкинса; при виде меня он сделал приветственный жест и посторонился, словно бы мне полагался беспрепятственный доступ ко всем мертвым телам.
Я увидел под башней средокрестия несколько человек и, подойдя ближе, понял, что они собрались у монумента Бергойна, который сейчас представлял собой зияющую дыру в кирпичной кладке, частично скрытую лесами. Перед лесами я заметил тали, а гигантская плита, составлявшая видимую часть монумента, лежала на полу неподалеку. Чуть в стороне я разглядел своего старого приятеля Газзарда и направился к нему. Он с мрачной любезностью меня приветствовал, и я спросил, что здесь происходит.
– Они сообразили, что запах идет оттуда, и рано утром начали вскрывать стену.
– Я полагаю, когда пол просел, кладка тоже задвигалась и в ней образовалось отверстие.
Он пожал плечами:
– Как только удалили несколько кирпичей, вонь пошла просто жуткая.
– Я не понимаю. Это ведь мемориал, а не гробница.
– Ну вот, они и нашли то, что пахло. Его перенесли туда. Но меня к нему что-то не тянет, сэр.
Я поблагодарил Газзарда и подошел поближе, хотя запах стоял ужасающий. Двух из стоявших там я узнал: это были доктор Карпентер и доктор Систерсон, но третий был мне незнаком. Второй раз за два дня мне пришлось наблюдать, как молодой доктор склоняется над трупом. Мне показалось, что покойный был очень древним стариком: лицо сморщенное, зубы обнажены в оскале, тело так ссохлось, что выглядело слишком маленьким для взрослого человека. Я разглядел, во что он был одет: полотняное белье, похожее на античную тунику. Внезапно мне на ум пришли слова из надписи: Ибо когда содрогнется земля и затрясутся башни , могила выдаст свои тайны и все сделается явным.
– Посторонитесь, будьте добры, – обратился ко мне незнакомец.
Но тут поднял взгляд доктор Систерсон и бодро произнес:
– Я знаю этого джентльмена.– Он сделал шаг ко мне и протянул ладонь для рукопожатия со словами: – Очень рад вас видеть.– Он указал на своего спутника: – Это мистер Балмер, смотритель строения. А этот джентльмен – выдающийся историк, доктор Куртин.
– А, я вас знаю.– Балмер проговорил это без улыбки и пожал мне руку. На вид ему можно было дать лет пятьдесят; ростом он был невысок, плотен, с тяжелыми челюстями и почти голым черепом.
– С доктором Карпентером я знаком, – сказал я доктору Систерсону, который собирался представить нас друг другу.
Доктор небрежно кивнул. Доктор Систерсон улыбнулся:
– Теперь здесь присутствуют представители всех необходимых профессий: медик скажет, как умер бедный джентльмен, архитектор – как он попал в стену, и историк объяснит, что на самом деле произошло.
– А к тому лее и теолог, – не без сарказма заметил молодой доктор, – чтобы мы узнали высший смысл всего этого.
Ризничий произнес с улыбкой:
– Как историку, это будет вам захватывающе интересно, доктор Куртин. Кажется, тело было замуровано сразу после смерти. Поэтому оно идеально сохранялось в безвоздушном пространстве, пока несколько дней назад полость не была вскрыта.
– А вскрыта она была, повторяю, – злобно прервал его Балмер, – вследствие безответственного нарушения моих инструкций.– Говоря это, он вскинул подбородок в мою сторону и несколько секунд ел меня таким выразительным взглядом, что мне стало тревожно.
– Да, мистер Балмер, – отозвался Систерсон.– Я уже попросил у вас прощения и взял на себя всю ответственность. Мастер действовал исключительно по моим указаниям.
– Одна поправка, доктор Систерсон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Я думал о том, как Гамбрилл покончил со своим соперником, сбросив его с крыши собора, как юный Лимбрик, подстрекаемый озлобленной матерью, годами лелеял в душе план отомстить за отца, как он прятал свою ненависть и принимал благодеяния от человека, которого надеялся когда-нибудь убить. А что, если Гамбрилл догадывался о его тайной ненависти и пытался подкупить его своим покровительством?
Но прежде всего я размышлял о манускрипте и досадовал на обстоятельства, отвлекавшие меня, когда нужно было заботиться об одном: как бы кто-нибудь не злоупотребил им в своих интересах, ибо он являлся достоянием истории, а не отдельных людей и даже не общественных институций. И наконец я забылся беспокойной дремотой, изнуряющей более, чем бессонница. К утру мне привиделся самый страшный за всю мою жизнь сон, от которого я пробудился с колотящимся сердцем и покрытым испариной лбом. Это был один из тех кошмаров, которые отбрасывают длинную тень на остаток человеческой жизни, словно какая-то частица мозга опять старается вас в него затянуть.
ПЯТНИЦА, УТРО
Проснулся я в печально-задумчивом настроении, и оттого во время завтрака мы с Остином по большей части молчали. Разговоры были мне даже и нежелательны: я не хотел сообщать Остину о своей находке, так как не подготовился к осложнениям, которые неминуемо должны были возникнуть. До сих пор Остин был совершенно равнодушен к моим изысканиям, и я надеялся, что и сегодня не услышу от него вопросов. Однако перед выходом из дома он полюбопытствовал:
– Куда ты собрался?
– Снова в библиотеку.
– Ты не забудешь о дознании?
– Оно состоится сегодня?
– Как будто. В любом случае ты должен там быть. Твои показания очень важны.
– В самом деле?
– Все, что от тебя требуется, это описать то, что ты видел и слышал. Свидетельство человека с твоим общественным положением легко опрокинет нелепые теории, которые может выдвинуть Адамс, дабы блеснуть изобретательностью.
Я кивнул, натягивая на себя пальто. Чуть погодя Остин добавил:
– Ты, наверное, увидишь доктора Локарда?
– Сомневаюсь.– Я подумал о том, как библиотекарь отменил приглашение и обещанную помощь.
– Хорошо, но если все же увидишь, ни слова не говори об этой истории.
– Почему?
– От него одни неприятности. Все, что ты скажешь, он исказит в своих интересах.
– Какие у него тут могут быть интересы?
– Очень существенные. Все время ходили слухи, что Стоунекс завещал свое состояние фонду. Локард спит и видит, как бы его заполучить.
– Если найдется соответствующее завещание, так оно и будет. Как же иначе? – Я произнес это небрежно, ибо был убежден: причину того, что доктор Локард не сходит у Остина с языка, нужно искать в политике капитула. Я предполагал, что его расстроила победа доктора Локарда над каноником Шелдриком на вчерашнем собрании капитула. Как я догадывался, речь шла не только о разгроме приверженцев низкой церкви, но и об отставке его друга Слэттери.
Я так стремился пораньше попасть в библиотеку, что не стал дожидаться своего друга и простился с ним поспешней, чем хотел бы при сложившихся обстоятельствах.
Когда я добрался до библиотеки, юный Куитрегард как раз отпирал дверь. Он приветствовал меня улыбкой и, пропуская внутрь, произнес:
– Я собираюсь готовить кофе и почел бы за честь...
– Благодарю, как-нибудь в другой раз, – отозвался я, поспешно переступая порог.
– Но вы слышали новости о мистере Стоунексе? – крикнул он мне в спину.
– Конечно. У меня большая часть прошлого вечера ушла на помощь полиции.
– Мне это известно, сэр, и я очень сочувствую вам и мистеру Фиклингу.
Я замер и обернулся:
– Как вы узнали?
– О, в этом городе нет секретов. Однако я имел в виду не эти новости, а свежие, за сегодняшнее утро.– Я отрицательно мотнул головой, и Куитрегард, для пущего эффекта помедлив, сообщил: – В убийстве обвинен официант Эдди Перкинс.
– Это меня ничуть не удивляет. Он сознался?
– Не то чтобы сознался, но поздно вечером, при обыске его дома, полицейские нашли какие-то важные улики.
– А что именно? Он сделал гримасу:
– Не знаю. Но он не отрицал, что взял это из дома Стоунекса. Видимо, отпереться было невозможно.
– Выходит, он все же сознался?
– Нет, он по-прежнему заявляет, что об убийстве ничего не знал.
– Он все еще стоит на том, что не возвращался в дом в половине шестого?
– Это он признал. Но только потому, что нашелся свидетель, видевший его в это время.
– Свидетель? А кто он, вам известно?
– Нет, сэр! Но вся история чертовски захватывает, как по-вашему?
Я улыбнулся:
– И все же вопреки всем уликам он настаивает, что не убивал старого джентльмена?
– Да.
– Упорство, далекое от логики. Наверное, он туп как пробка.
– Туп и жесток, очевидно. Какое ужасное деяние. А что пришлось пережить вам? Узнать о страшной смерти человека, с которым вы виделись всего лишь час или два назад.
На его располагающем лице было написано такое сочувствие, что мне захотелось пойти ему навстречу и удовлетворить любопытство, которое он не мог скрыть, но притяжение моей находки было чересчур велико. Я поблагодарил Куитрегарда за слова поддержки и поднялся по лестнице на верхний этаж.
Мгновение я прислушивался, не раздаются ли сзади шаги, а затем извлек манускрипт из тома, где вчера его оставил, и положил перед собой на стол. Сам его вид доставлял мне несказанное удовольствие. Что может быть реальней и что может быть важнее? Именно в этом – в ученых занятиях – сосредоточиваются порядок, разум и истина. Я начал переводить поблекшие страницы и убедился: мое вчерашнее первое впечатление было верным, я имел дело с манускриптом, написанным около 1000 года, то есть значительно раньше, чем исправленный текст Гримбалдовой «Жизни», который относился к 1120 году. Но все же по мере чтения моя надежда получить доказательство того, что сочинение существовало прежде, чем Леофранк взялся его пересматривать, зашаталась. То, что я видел, было, несомненно, версией истории об осаде Турчестера и мученичестве святого Вулфлака (хотя король и епископ не были названы по именам), но она существенно отличалась от исправленного текста, появившегося в 1120 году. Канва событий была та же, но поведение действующих лиц трактовалось совершенно иначе.
Когда первый час работы был на исходе, я услышал на лестнице топот и едва успел спрятать манускрипт под одним из лежавших на столе томов, как в комнату ворвался Поумранс.
– Они нашли тело! – кричал он.– Они нашли тело!
– Боже правый! – воскликнул я, вскакивая на ноги.– Кого на сей раз?
За один миг в моей голове промелькнула тысяча догадок; причудливое видение: миссис Баббош, задушенная, с накинутым налицо кухонным полотенцем, тут же сменилось другим: Остин распростерт на спине, горло перерезано, рядом валяется бритва.
– Это в соборе! – выдохнул Поумранс.– Я побежал смотреть.
В соборе? Что бы это значило?
Поумранс развернулся и направился обратно к лестнице.
– Подождите секунду! – крикнул я.
– Не могу! – бросил он через плечо.– Я поднялся только потому, что мне велел Куитрегард.
Он вновь припустил по лестнице. Ошеломленный, я последовал за ним, задержавшись только, чтобы надеть пальто и шляпу. Я видел, как молодой человек промелькнул в дверях библиотеки, а снаружи мне встретился Куитрегард: он стоял на крыльце, без пальто, и глядел в сторону собора.
– Я отдал бы все, чтобы пойти посмотреть, – пояснил он.– Но нельзя оставить библиотеку без присмотра.
– Что там за новая напасть?
– Не знаю.– Его голос прозвучал жалобно.– Пожалуйста, вернитесь потом и расскажите мне.
– Хорошо, – пообещал я и поспешил через площадь к южному трансепту, где перед единственной открытой в это время суток дверью столпилась орава народа.
Полицейский и один из служителей преграждали путь в здание. Среди зевак обнаружился Поумранс; когда я подошел, он бросил на меня молящий взгляд, как будто я мог впустить его внутрь. Я узнал одного из констеблей: накануне он доставил Перкинса; при виде меня он сделал приветственный жест и посторонился, словно бы мне полагался беспрепятственный доступ ко всем мертвым телам.
Я увидел под башней средокрестия несколько человек и, подойдя ближе, понял, что они собрались у монумента Бергойна, который сейчас представлял собой зияющую дыру в кирпичной кладке, частично скрытую лесами. Перед лесами я заметил тали, а гигантская плита, составлявшая видимую часть монумента, лежала на полу неподалеку. Чуть в стороне я разглядел своего старого приятеля Газзарда и направился к нему. Он с мрачной любезностью меня приветствовал, и я спросил, что здесь происходит.
– Они сообразили, что запах идет оттуда, и рано утром начали вскрывать стену.
– Я полагаю, когда пол просел, кладка тоже задвигалась и в ней образовалось отверстие.
Он пожал плечами:
– Как только удалили несколько кирпичей, вонь пошла просто жуткая.
– Я не понимаю. Это ведь мемориал, а не гробница.
– Ну вот, они и нашли то, что пахло. Его перенесли туда. Но меня к нему что-то не тянет, сэр.
Я поблагодарил Газзарда и подошел поближе, хотя запах стоял ужасающий. Двух из стоявших там я узнал: это были доктор Карпентер и доктор Систерсон, но третий был мне незнаком. Второй раз за два дня мне пришлось наблюдать, как молодой доктор склоняется над трупом. Мне показалось, что покойный был очень древним стариком: лицо сморщенное, зубы обнажены в оскале, тело так ссохлось, что выглядело слишком маленьким для взрослого человека. Я разглядел, во что он был одет: полотняное белье, похожее на античную тунику. Внезапно мне на ум пришли слова из надписи: Ибо когда содрогнется земля и затрясутся башни , могила выдаст свои тайны и все сделается явным.
– Посторонитесь, будьте добры, – обратился ко мне незнакомец.
Но тут поднял взгляд доктор Систерсон и бодро произнес:
– Я знаю этого джентльмена.– Он сделал шаг ко мне и протянул ладонь для рукопожатия со словами: – Очень рад вас видеть.– Он указал на своего спутника: – Это мистер Балмер, смотритель строения. А этот джентльмен – выдающийся историк, доктор Куртин.
– А, я вас знаю.– Балмер проговорил это без улыбки и пожал мне руку. На вид ему можно было дать лет пятьдесят; ростом он был невысок, плотен, с тяжелыми челюстями и почти голым черепом.
– С доктором Карпентером я знаком, – сказал я доктору Систерсону, который собирался представить нас друг другу.
Доктор небрежно кивнул. Доктор Систерсон улыбнулся:
– Теперь здесь присутствуют представители всех необходимых профессий: медик скажет, как умер бедный джентльмен, архитектор – как он попал в стену, и историк объяснит, что на самом деле произошло.
– А к тому лее и теолог, – не без сарказма заметил молодой доктор, – чтобы мы узнали высший смысл всего этого.
Ризничий произнес с улыбкой:
– Как историку, это будет вам захватывающе интересно, доктор Куртин. Кажется, тело было замуровано сразу после смерти. Поэтому оно идеально сохранялось в безвоздушном пространстве, пока несколько дней назад полость не была вскрыта.
– А вскрыта она была, повторяю, – злобно прервал его Балмер, – вследствие безответственного нарушения моих инструкций.– Говоря это, он вскинул подбородок в мою сторону и несколько секунд ел меня таким выразительным взглядом, что мне стало тревожно.
– Да, мистер Балмер, – отозвался Систерсон.– Я уже попросил у вас прощения и взял на себя всю ответственность. Мастер действовал исключительно по моим указаниям.
– Одна поправка, доктор Систерсон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58