Синди вспомнила, как в первый раз посмотрела в зеркало, когда сняли повязки.
– Не переживай, – успокоил ее Билл, – ты обязательно поправишься, станешь такой, как прежде. Доктор говорит, что все пройдет. Просто потребуется некоторое время.
Да, время и пять операций, на которые уйдет уйма денег. Они с Биллом столько не зарабатывали и за год.
Но даже если найдутся деньги и Синди сделает все эти операции, все равно прежней она не станет никогда. Пластический хирург объяснил, что лицо поправить можно, оно снова будет таким, как до того ужасного вечера шесть месяцев назад. Скорее всего он прав. Восстановят сломанные скулы, срастется раздробленная челюсть, залечится нижняя губа, разорванная почти пополам, – все это результат страшного удара о бетонный пол, когда у нее в дополнение ко всему остальному оказались сломанными пять нижних зубов и четыре верхних, – но залечить душевные раны вряд ли удастся. Даже если травма позвоночника поддастся терапии и Синди сможет ходить, как сделать так, чтобы она, снова находясь на улице, почувствовала себя в безопасности?
Вот чего лишил ее Джефф Конверс.
Синди торопилась на встречу с Биллом. Было поздно, но не очень. Он собирался сегодня поработать подольше, она тоже, и они решили встретиться в десять часов и где-нибудь поужинать.
В вагоне подземки было почти пусто. Когда Синди вошла на «Ректор-стрит», было занято только одно сиденье. Впрочем, на «Сорок второй» и оно освободилось. Она осталась в вагоне одна, что было не так уж плохо. Ничто не мешало еще раз просмотреть материалы, по которым Синди должна была дать в понедельник утром окончательные рекомендации. К тому времени, когда поезд остановился на «Сто десятой улице», она сделала десяток пометок, которые намеревалась обсудить с Биллом за ужином.
Платформа была такой же пустынной, как и на станции «Ректор-стрит». Только один человек ожидал поезд в центр.
Синди уже почти дошла до лестницы, когда сзади кто-то ее схватил и зажал ладонью рот. Почувствовав руку, обвившуюся вокруг шеи, она дернулась, пытаясь освободиться, но ее потащили в самый конец пустынной платформы.
А затем сильно ударили лицом о плиточную стену. Нос сломался, потекла кровь. Синди была ошеломлена настолько, что первое время даже не сопротивлялась, когда насильник опрокинул ее на платформу на живот и начал сдирать одежду. Потом опомнилась, попыталась перевернуться на спину, но силы были неравные. Он приподнял ее – голова безжизненно дернулась, как у куклы, – и ударил лицом о бетон платформы. На несколько секунд Синди потеряла сознание, а когда очнулась, то обнаружила, что лежит на спине. Насильник склонился над ней. Глаза Синди опухли и были залиты кровью, но его лицо она запомнила хорошо.
Карие глаза, глядящие сверху вниз. Копна темных волос.
Синди резко дернулась вперед и вцепилась ногтями в его щеку. Затем неожиданно к ней вернулся голос, и она закричала. Попыталась подняться, но с ее телом творилось что-то неладное. Не слушались ноги.
Синди долго кричала – казалось, целую вечность. Была уверена, что умрет прежде, чем появится помощь.
Неожиданно ее окружили люди. Человека, лицо которого Синди исполосовала ногтями, транспортные копы оттащили прочь. А затем она провалилась в темноту.
И очнулась уже в больнице.
Когда почувствовала себя немного лучше, ей показали десяток фотографий мужчин. Его она узнала мгновенно. Забыть можно что угодно, только не такое.
– Я хочу присутствовать при этом, – сказала Синди, когда на телевизионном экране в очередной раз появился Джефф Конверс. – Я должна быть там, когда судья огласит приговор.
Билл посмотрел на жену.
– Зачем тебе это нужно, Синди?
– Я хочу увидеть страх в его глазах.
Не ожидая помощи мужа, Синди Аллен начала пытаться переместить свое изломанное тело с постели в стоящую рядом инвалидную коляску.
– Он заслуживает смерти, – бормотала она. – И самое ужасное то, что я желаю присутствовать при его казни.
* * *
Телевизионная ведущая наконец закончила сообщение о ходе суда над Джеффом Конверсом. Начался блок экономических новостей. Однако Каролин Рандалл не могла успокоиться. Они только начали завтракать, когда на экране появился Джефф. Каролин потянулась за пультом, чтобы переключить канал, но не успела. Блондинка-ведущая – Каролин помнила, как она флиртовала с ее мужем две недели назад на благотворительном вечере Общества по борьбе с раковыми заболеваниями, – уже произнесла фамилию Джеффа, и оба – муж и его дочь – немедленно повернулись к экрану.
– Неужели так интересен весь этот ужас? – спросила Каролин, когда ведущий на экране забубнил, сообщая котировки акций на бирже. – К тому же там все идет к концу.
Хедер немедленно вскинулась:
– Никакого конца не будет. Пока не отпустят Джеффа.
– Его, как ты выразилась, отпустят только в том случае, если он невиновен, – снисходительно проговорил Перри Рандалл.
Хедер знала, что таким тоном отец разговаривает в суде с тупыми свидетельницами, которые путаются в показаниях.
– А поскольку о нем такого сказать нельзя – я имею в виду то, что он невиновен, – то не думаю, что это случится.
– Ты просто не знаешь... – начала Хедер, но отец прервал ее, не дав закончить:
– Я читал уголовное дело и знаю факты. Разумеется, по очевидным обстоятельствам мне пришлось отказаться от ведения дела Конверса, но это не означает, что я не слежу за ним. Слежу, и очень внимательно.
По тому, как дочь поджала губы, было видно, что его доводы на нее не действуют. Дочь была такой же упрямой, как и отец. Впрочем, так было с самого начала, как только стало известно, что Джеффа Конверса арестовали во время нападения на Синди Аллен.
– Я знаю, Хедер, каково тебе сейчас, но наши тюрьмы пустовали бы, если чувствам было позволено оказывать влияние на решения судей. Уверяю тебя, подружка каждого заключенного в тюрьме Рикерс-Айленд – да и в любой другой – клянется, что ее суженый невиновен.
– Но Джефф действительно невиновен! – возмутилась Хедер. – Папа, ты прекрасно знаешь, что он просто не способен совершить то, в чем его обвиняют!
Перри Рандалл вскинул левую бровь.
– Нет, Хедер, я этого не знаю.
Хедер почувствовала, что задыхается. Хотелось возразить, но что толку спорить с отцом, если он с этим примирился. Причем с самого начала, как только она позвонила ему, узнав об аресте Джеффа.
Позвонила в надежде – уверенности, разумеется, никакой не было, – что он может как-то помочь. Поговорит с кем-нибудь... Ведь это бред какой-то – Джефф-насильник. Хедер, конечно, знала, что представляет собой ее отец, хотя бы на примере отношений с матерью, но все равно надеялась на что-то и не была готова к его реакции на просьбу о помощи.
– Я хочу, чтобы ты сейчас же приехала домой, – медленно проговорил он. – Мне только не хватает, чтобы...
– Папа, ты, наверное, не понял! – воскликнула она. – Джефф в тюрьме!
– Чтобы попасть туда, он, несомненно, совершил нечто противоправное, – ответил отец. – Как подсказывает мой опыт, в тюрьму просто так не сажают. – Затем, по-видимому, осознав, как дочь сейчас страдает, смягчился. – Ну, во-первых, он еще не в тюрьме, а только в полицейском участке, а во-вторых... – Отец сделал паузу. – Ладно, я попытаюсь что-нибудь разузнать утром, когда материалы поступят в управление. Посмотрю... что можно сделать.
Потом Хедер вернулась домой.
Роскошную квартиру с окнами на Центральный парк она уже давно домом не считала. С тех пор, как двенадцать лет назад отсюда ушла мама. Хедер тогда было всего одиннадцать.
«Ушла».
Очень удобный эвфемизм. Теперь, в двадцать три года, Хедер понимала: надо бы говорить, что маму «ушли», так было бы правильнее. Сама она при этом не присутствовала, но с годами у нее сформировалось довольно ясное представление о том, что случилось. Был совершенно обычный день, Хедер вернулась из школы и обнаружила, что матери нет. «Она поехала отдохнуть», – объяснили ей.
Оказалось, что мать «отдыхает» в больнице.
Не в обычной больнице, такой, как Ленокс-Хилл на Лексингтон-авеню или Манхэттенская клиника для лечения заболеваний уха, горла, носа и глаз на Шестьдесят четвертой улице.
Больница, где лежала мама, была больше похожа на курорт и размещалась за городом. Но это был не курорт. Шарлотт Рандалл муж поместил в наркологический диспансер, где лечились люди, страдающие алкоголизмом и пристрастием к таблеткам.
Вначале мама обещала скоро вернуться домой.
– Я тут пробуду недолго, дорогая, – сказала она, когда Хедер навестила ее в первый раз.
Но домой мама так и не вернулась.
– Не могу, – объяснила она, когда выписывалась из больницы. – Когда подрастешь, поймешь почему.
Родители развелись. Все прошло тихо, папа постарался.
Он настоял также, чтобы мама уехала из Нью-Йорка.
Теперь Шарлотт живет в Сан-Франциско. Когда Хедер исполнилось восемнадцать лет, она, несмотря на возражения отца, полетела повидаться с ней. Мама встретила ее совершенно трезвая, но за обедом выпила бокал белого вина.
– Не смотри на меня так, дорогая, – произнесла она, делая первый глоток. В голосе чувствовалась нервозность, да и улыбка была слишком широкая. – Всего лишь один бокал. Не думай, что я алкоголичка.
Но одним бокалом дело не ограничилось. Это у нее был просто первый бокал. К ужину мама уже не пыталась отрицать это.
– А почему мне нельзя выпить? Думаешь, это легко, когда твой отец по-прежнему контролирует мою жизнь здесь, в Сан-Франциско?
– Но почему ты ему позволяешь это? – спросила Хедер.
Мама только покачала головой.
– Все не так просто. Станешь старше, поймешь.
В результате поездка в Сан-Франциско окончательно разрушила иллюзии относительно мамы, которыми Хедер питала себя все эти годы, что они были в разлуке.
Теперь она понимала, что и ее жизнью отец пытается управлять так же, как жизнью Шарлотт. Сейчас Хедер по-прежнему жила в обширных апартаментах на Пятой авеню, училась в Колумбийском университете.
Ее обеспечивал отец, она по-прежнему жила в его доме. Но скоро всему этому придет конец, когда Джефф окончит архитектурный факультет и они поженятся.
А потом наступил этот ужасный вечер. Хедер ждала Джеффа в его квартире, но он так и не пришел. Вся издергавшись и почувствовав что-то неладное, она принялась звонить.
Сначала в больницы. Клинику Колумбийского университета, больницу Святого Луки, Медицинский центр Уэст-Сайда. Затем в полицейский участок на Сотой улице.
– Джеффри Конверс у нас, – ответил дежурный сержант, но причину задержания по телефону сообщить отказался.
Направляясь в полицейский участок, Хедер не сомневалась, что это какая-то чудовищная ошибка, а увидев Джеффа, пришла в ужас. Он беспомощно смотрел на нее сквозь решетку камеры, располагавшейся в помещении, где сидели детективы. Лицо расцарапано, вся одежда в крови.
– Я хотел помочь этой женщине, – тихо проговорил он. – Понимаешь, только хотел помочь.
А затем начался кошмар, и ее отец, заместитель окружного прокурора, не сделал ничего, чтобы его остановить.
– Я просмотрел материалы и помочь ничем не могу, – заявил он на следующий день. – Пострадавшая опознала его безоговорочно. Она уверена, что это был Джефф.
– Но неужели нельзя что-нибудь... – начала Хедер, но он ее прервал:
– Моя работа состоит не в том, чтобы защищать таких, как Джефф Конверс, а наоборот – обвинять их. Извини, но сделать я ничего не могу.
Хедер знала, что отец не просто не может. Он не хочет помочь Джеффу.
Отец с самого начала был против их отношений и не желал, чтобы дочь выходила замуж за Джеффа.
А хотел он, и даже очень, стать окружным прокурором. И мечты эти, возможно, осуществятся на очередных выборах. Если, конечно, не случится ничего, что скомпрометирует отца в глазах общественности.
Дело о нападении Джеффа поздно вечером в метро на Синтию Аллен получило широкую огласку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45