Теперь до меня дошло, что это был за тревожный звонок. Элла заговорила опять.
— Это тебя, — сообщила она.
— Спасибо, — сказал я, взял трубку и взглянул на часы возле кровати. Было самое начало второго. Я спал всего два часа с небольшим.
Поднеся трубку к уху, я буркнул:
— Клей слушает.
— Это Эд, Клей. — Голос его звучал нетерпеливо и раздраженно. — Вставай и отправляйся к Тессельману без промедления.
— Что стряслось? — спросил я.
— Легавые совсем спятили, вот что стряслось, — ответил он. — Провели две облавы в перевалочных пунктах, к северу и к югу от парка, изъяли на сорок с лишним тысяч героина и неведомо сколько тотошных денег.
— Зачем? — спросил я, поскольку еще толком не проснулся.
— Им нужен Кэнтел, — ответил Эд. — У них общая тревога, людей заметают десятками. Клэнси уже с ума сходит, не успевает их вызволять. Арчи Фрайхофер рвет на себе последние шесть волосинок: загребли половину его девиц, а остальные боятся отвечать на телефонные звонки.
— И все это — из-за Билли-Билли Кэнтела?
— Нет, из-за Мэвис Сент-Пол, из-за того, что она была подружкой Тессельмана.
— Эд, утром, когда я вернулся домой, меня поджидал Граймс.
— Граймс? Кто такой Граймс?
— Легавый. Я с ним уже сталкивался. Он расследует это дело. Дал нам время до вечера. Если мы не доставим ему Билли-Билли, он начнет отравлять жизнь всем подряд.
— Так, значит, кто-то дал фальстарт, коль скоро они уже отравляют нам жизнь. Только за сегодняшний день по их милости я недосчитаюсь почти ста тысяч долларов.
— Граймс говорит, у нас есть время до вечера, Эд.
— Плевал я, что говорит этот Граймс! Я рассказываю тебе, что эти грязные легавые творят, а не говорят.
— Ладно, ладно, Эд.
— И вот что я тебе скажу. Джо все это отнюдь не радует. Ну ни капельки не радует.
— Джо?
— Парня из Европы. Ты хоть проснулся?
— Не совсем.
— Так просыпайся. Джо не нравится, как идет дело. Ты понимаешь, что это значит?
— Да, разумеется.
— Немедленно отправляйся к Тессельману, я предупредил его о твоем приходе. Сейчас позвоню опять и скажу, что ты уже выехал. Вели ему отозвать этих проклятых легавых.
— Хорошо, Эд, — ответил я.
— И узнай, черт возьми, кто заварил эту кашу.
— Хорошо, Эд.
— Мне нужен этот сукин сын. Я хочу пришпилить этого умника к стене.
— Я тоже, Эд.
8
Эрнест Тессельман жил черт знает как далеко — где-то на Лонг-Айленде. Я долго добирался до нужного мне района и еще дольше искал нужный мне дом. Несколько раз я спрашивал, как мне пройти к нужному месту, но никто ни черта не знал. Наконец мне удалось получить от мальчика, игравшего со шпицем, более-менее осмысленный ответ. Мальчик втолковал мне, как добраться до дома мистера Тессельмана, и указанный им путь оказался верным.
В конце концов я увидел дом. Он выглядел внушительно, но был какой-то нескладный. С первого взгляда на этот дом становилось понятно, что у людей, живущих в нем, водятся деньги. Но при этом им явно не хватает вкуса.
Дом стоял поодаль от дороги, за подстриженной живой изгородью и ветвистыми деревьями. Покрытая гудроном подъездная аллея в форме подковы вела к парадной двери, а от нее — обратно, к расписанным узором каменным столбам, заменявшим ворота, и дальше, к проезжему тракту. Сам дом был сложен из красного кирпича. Он имел два этажа, а вдоль фасада выстроились четыре белые колонны. Парадная дверь тоже была белой, и ее украшал подвешенный посередине декоративный медный дверной молоток. Во все стороны от дома простирались земельные угодья Эрнеста Тессельмана, беспорядочно засаженные деревьями, кустами и живыми изгородями, мешавшими разглядеть соседние дома.
Я направил свой «мерседес» на подъездную аллею и, добравшись до самой середки «подковы», остановил машину. Вылез, обошел вокруг «мерседеса» и поднялся на веранду в стиле колониального плантаторского Юга.
Медный дверной молоток, как я уже говорил, служил лишь украшением, и использовать его по назначению было невозможно. Слева от двери виднелась белая кнопка звонка в золотой рамочке. Я нажал ее, и из недр дома донеслась трель. Какая-то незнакомая мне мелодия. Спустя минуту дверь открыл дворецкий в нарядном смокинге и с надменной физиономией. Он принадлежал к числу тех дворецких, которые совмещают обязанности старшего лакея и вышибалы, поэтому смокинг был ему не очень к лицу. Ткань его обтягивала всевозможные бугры, и самый большой бугор был под мышкой, на том же месте, что и у Джо Пистолета.
К счастью, мой собеседный облик не соответствует моему роду занятий. Ни один кинорежиссер не взял бы меня на роль «правой руки и хранителя покоев короля преступного мира Эда Ганолезе», как выразился тот дурак-газетчик. Я скорее похож на страхового агента, и ткань моего пиджака не бугрится. Я никогда не ношу огнестрельного оружия, поскольку за это можно в два счета угодить в тюрьму. Под приборным щитком моего «мерседеса» прикреплен «смит и вессон» тридцать второго калибра, к которому прилагаются всевозможные разрешения, должным образом оформленные и подписанные, но я почти никогда не притрагиваюсь к нему, только отношу домой, когда сдаю машину в мойку. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь угодливый мойщик завладел моим револьвером и сменил поприще.
Я сообщив своему приятелю в тесном смокинге, кто я такой, и сказал, что Эрнест Тессельман ждет меня. Дворецкий впустил меня в дом, даже не хмыкнув. Я мельком оглядел гостиную, обставленную в соответствии с рекомендациями рекламного приложений к журналу «Лайф» — мебель из металлических труб и фальшивый камин. Потом Смокинг ввел меня в тесную каморку справа от гостиной, любезно попросил подождать минуту и удалился.
В одном из своих прежних воплощений эта комната служила приемной какому-то состоятельному врачу. Книжные шкафы, пепельницы на подставках, кожаные кресла, кофейные столики, заваленные старыми журналами, всяческие образчики рукоделия. Я прочитал статьи кинокритиков и старую «Таймс», полистал «Пост» в поисках комикса, и тут наконец вернулся Смокинг. Он спросил, не угодно ли мне последовать за ним, я ответил, что угодно, и последовал — вверх по широкой лестнице, такой же, как в «Унесенных ветром», и дальше по коридору, позаимствованному из старого фильма ужасов. Складывалось впечатление, что архитекторы и художники по интерьеру работали тут не сообща, а пот очереди, и руководствовались совсем разными планами. В таких домах мне довольно скоро становится не по себе.
Эрнест Тессельман ждал в последней комнате справа, в самом конце коридора. Комната была просторная, со множеством окон и люком в потолке, и яркий свет почти резал глаза. Выглядела она как рынок аквариумных рыб; вдоль всего помещения тянулись ровные ряды скамеек, разделенные узеньким проходом. Они были сплошь заставлены комнатными аквариумами, наполненными водой и кишевшими рыбками. Почти все аквариумы были оснащены лампочками, подсвечивавшими их сверху, снизу и изнутри, а в торцах аквариумов висели фильтры. Все они булькали. Лампочки в большинстве своем располагались под водой. Меня окружало одно стекло: окна, аквариумы, люк, и все это в совокупности немного подавляло меня. Ощущение было такое, будто я попал в подводный мир.
Я немного похлопал глазами, привыкая к окружению. Смокинг уже шагал прочь по коридору. Потом я увидел, как кто-то плывет ко мне по одному из проходов. Пловец держал в одной руке сачок, а в другой — коробку с рыбьим кормом. Время от времени он прерывал свое плавание, наклонялся к рыбкам и что-то кудахтал.
Так я впервые увидел Эрнеста Тессельмана, оказавшегося совсем не таким, каким я себе его представлял. Мне казалось, что Тессельман слеплен из того же или почти такого же теста, что и мой хозяин. Я рассчитывал увидеть сурового грубого мужика, покрытого легким блестящим налетом благовоспитанности, а оттого приятного в обхождении. Но Тессельман совершенно не оправдал моих ожиданий. Это был плюгавый седовласый человечек с брюшком, в очках в проволочной оправе, с костлявыми руками, испещренными сосудами, похожими на курганы из синей глины. На нем был посеревший купальный халат, небрежно завязанный на поясе, мешковатая майка, линялые вельветовые штаны с оттянутыми коленками и стоптанные коричневые ночные туфли.
Я стоял в дверях и смотрел, как этот маленький суетливый профессор латинской словесности шастает туда-сюда по проходам и разглядывает рыбок сквозь стекла очков. Я все ждал, когда же он заметит, что его окружают не только твари, дышащие жабрами.
Наконец это произошло. Он посмотрел на меня поверх сползших на кончик носа очков, похлопал глазами и спросил:
— Это о вас Эд Ганолезе говорил мне по телефону?
— Да, сэр.
— Входите, — пригласил он, взмахнув сачком. — Входите, входите.
Я зашагал по проходу, но, когда добрался до Тессельмана, он уже забыл обо мне и заглядывал в один из маленьких аквариумов. Все емкости с водой были населены крошечными созданиями, именуемыми тропическими рыбками, а в том аквариуме, который разглядывал Тессельман, плавала одна особь. Туловище у нее было светло-коричневое, а хвост красный. Рыбка стрелой металась туда-сюда, будто искала выход, и, судя по всему, уже начинала терять терпение.
Тессельман постучал ногтем по стеклянной стенке сосуда, и рыбка подскочила к источнику звука, чтобы выяснить, в чем дело. Тессельман издал тихий надтреснутый смешок и, подняв глаза, посмотрел на меня.
— Она на сносях, — сообщил он. — Сегодня разродится.
— Очень милая рыбка, — сказал я, почувствовав, что Тессельман ждет какой-нибудь похвалы. А как еще можно похвалить рыбешку?
— За ней нужен глаз да глаз, — доверительным тоном проговорил он. — Если сразу же не отсадить мальков, она их слопает.
— Монизм в действии, — заметил я.
— Все они каннибалы, — сказал он и повел вокруг сачком. — Все до единой. Рыбий мир очень жесток. Я хочу спасти этих мальчиков. Их мать — краснохвостая гуппи, а отец — тоже гуппи, но лирохвостый. У них должно быть очаровательное потомство.
Я повернулся и оглядел несколько аквариумов. В большинстве из них плавало от пяти до десяти рыбешек, и создавалось впечатление, что все они гонялись друг за дружкой.
— А что произойдет, когда одна рыбка схватит другую? — осведомился я.
— Одна из них будет съедена.
— О!
— Вот, взгляните, — сказал он и, шаркая ногами, сделал несколько шагов по проходу. Аквариум, возле которого остановился Тессельман, был набит битком, в нем плавало с дюжину рыбок разной величины и всевозможных расцветок. Тессельман постучал по стеклу, и весь косяк бросился выяснять, в чем дело. Тогда Тессельман вытряс из жестянки немного корма, и рыбки неистово накинулись на еду. Одна из них совсем спятила и начала надуваться, как воздушный шарик.
— Это Бета, — сообщил мне Тессельман. — Драчливая рыбешка из Сиама. Там устраивают настоящие рыбьи бои, точно так же, как наши соотечественники во время оно устраивали петушиные. Говорят, это увлекательная азартная игра, не то, что наши договорные боксерские поединки.
— Очень милая рыбка, — повторил я; и вовсе не из вежливости. Бета и впрямь была весьма миловидна и похожа на новенькую яхту: пастельные тона, плавники, будто паруса, и все такое прочее.
— Красоточки мои, — молвил Тессельман, потом снова взглянул на меня. — Вы хотели поговорить о бедняжке Мэвис?
— Да, сэр.
— Это просто ужас, — сказал он и побрел прочь, вертя головой и разглядывая своих рыбок. Я попытался представить себе Тессельмана рядом с Мэвис Сент-Пол или еще какой-нибудь дамой того же пошиба, и мне это не удалось. Тогда я попробовал представить себе этого вздорного ничтожного человечка в роли влиятельного политикана и тоже не смог. Наверняка он не такой простак, каким хочет казаться.
Я побрел по проходу следом за Тессельманом и сказал:
— Полиция ищет человека по имени Билли-Билли Кэнтел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28