— Ты хотел знать, где был Сай Грилдквист вчера в четыре часа дня, — сказал Бугай Рокко. — Я это выяснил. У одного мецената, там читали его новую пьесу.
— Это точно? — спросил я. — И он не мог отлучиться, скажем, на полчаса?
— С чтения пьесы у мецената? Нет. Он точно был там, высасывал деньги с первой до последней минуты.
— Спасибо, — сказал я. — Большое спасибо.
Итак, теперь я наверняка знал, что хоть один из этих парней — не мой умник. Очень мило.
18
Клэнси Маршалл проживает в Бронксе. Но не в том Бронксе, о котором пишут в «Дейли ньюс» и который люди невольно представляют себе, услышав это название. Клэнси живет гораздо севернее, в пределах Бронкса, в одном из районов Нью-Йорка, но все же на совершенно другой планете. Его квартал называется Ривердейл, и он очень четко разделен на зону, застроенную звездообразными в поперечном разрезе жилыми домами из красного кирпича, высотой от семи до десяти этажей, и зону извилистых деревенских дорог, вдоль которых стоят дома в стиле ранчо, с раздельными входами на этажи, и внушительные довоенные особняки из строевого леса, с верандами, столовыми и мансардами. И все это — часть Нью-Йорка.
Клэнси обретался в одном из довоенных особняков, двухэтажном, белом, с зелеными ставнями и серым полом на веранде. Лужайка перед домом была утыкана маленькими цветными статуями. Кролики, щенки, лягушки и утки — такие же милые, как утренние телепередачи. Рядом с каретным фонарем стояло изваяние мальчика-раба с плантации, облаченного в рваное одеяние конюха, с вытянутой вперед черной деревянной рукой, всегда готовой принять у гостя уздечку. Иные граждане не скрывают своего сожаления по поводу исчезновения сословия родовой знати, и этот истукан как нельзя лучше выражал такого рода настроения.
Я свернул с Кингсбридж-роуд на Роджерс-лейн, проехал немного по извилистой дорожке и остановился перед домом Клэнси. «Мерседес» мой уздечкой не оборудован, поэтому я пожал плечами, глядя на мальчика с плантации с его протянутой рукой и неистребимой надеждой, что когда-нибудь в нее опять вложат поводья, и поднялся по ступенькам на веранду, громко топая ногами. Был час ночи, и свет горел только в одном окне наверху. Я знал, что Клэнси ни капельки не обрадуется моему приходу, но все равно нажал кнопку звонка. Пусть злится на Эда, если хочет.
Пришлось подождать какое-то время, но в конце концов мне открыла супруга Клэнси, Лаура. Лауру Маршалл можно с легкостью описать в пяти словах: богатая стервозная матрона из пригорода. Она подвизается в конгрессе штата в должности какого-то мелкого подгонялы. А посему вечно подгоняет то членов молодежной лиги, то клуба «По понедельникам», то своего Клэнси Маршалла. Она зазнайка и, по ее убеждению, супруга преуспевающего законника, эдакого старого и щепетильного знатока биржевого права. Я не хочу сказать, будто она и впрямь не знает, чем Клэнси зарабатывает на хорошую жизнь, но ей не без успеха удается вводить себя в самообман, благодаря которому Лаура не испытывает угрызений совести, тратя неправедно нажитые богатства супруга.
По какой-то причине, ведомой только ему одному, Клэнси безумно влюблен в это яркое олицетворение нашей эпохи и смертельно боится, что когда-нибудь Лаура соберет пожитки и уйдет от него вместе с детишками, которых у них двое. Разумеется, двое (ведь невозможно иметь, скажем, два целых и еще шесть десятых ребенка). Не то чтобы Клэнси очень сомневался в своем мужском обаянии. Просто он считает, что рано или поздно его грязные делишки начнут слишком уж бросаться в глаза, и Лаура больше не сможет не замечать их. И тогда она уйдет. Что ж, вероятно, так оно и будет. От Клэнси ей не больше проку, чем от ежемесячного почтового перевода с алиментами. И никаких тебе сплетен.
Почти все, кто меня не знает, при первой встрече принимают меня за молодого идущего в гору дельца, занимающегося рекламой, страхованием или чем-нибудь подобным. В каком-то смысле это очень близко к истине. Но Лаура Маршалл, увидев меня под дверью своего дома в час пополуночи, наверняка сразу же решила, что у нас с ней не может быть никаких общих знакомых, во всяком случае, что касается светской жизни. Поэтому, как говорили в викторианскую эпоху, ее глаза обдали меня леденящим холодом.
Ну и черт с ней. Меня так просто не заморозишь.
— Я хотел бы поговорить с Клэнси, — сказал я, нарочно употребив христианское имя, чтобы посмотреть, как она морщится.
— В час ночи? — спросила она.
— Это необходимо, — ответил я, не собираясь приводить никаких других оправданий.
— У моего супруга есть приемные часы, — начала было Лаура, но я быстренько прервал ее, поскольку времени у меня было не так уж много.
— Передайте ему, что пришел Клей. Он захочет со мной встретиться.
Лаура взглянула на меня так, будто очень в этом сомневалась.
— Подождите здесь, — велела она, захлопывая дверь перед моим носом.
Я стал ждать. На веранде было старое зеленое кресло-качалка, и я уселся в него. Оно заскрипело, полностью оправдав мои предчувствия, и я принялся раскачиваться с громким шумом, потому что мне пришла охота позабавиться и позлить Лауру Маршалл точно так же, как меня злило ее существование.
Спустя пару минут Клэнси открыл парадную дверь. На нем был халат в духе Джорджа Сэндерса, темный, с фигурной вышивкой, блестящими лацканами. И еще улыбка, которую можно было бы расценить как зловещую, не будь Клэнси таким бесхребетным существом.
— Входите, мистер Клей, — сказал он. — Мы можем поговорить в кабинете.
Я последовал за ним в дом. Кабинет располагался рядом со столовой, которая располагалась рядом с гостиной, которая располагалась рядом с парадной прихожей. Погоняла же располагалась где-то еще, вне пределов видимости.
Очутившись в кабинете, квадратной комнате, сошедшей со страниц журнала «Как облагородить дом и сад», и очень похожей на ту, в которой знаменитости показывают Эду Мэрроу свои трофеи, Клэнси зажег свет, закрыл дверь и повернулся ко мне со словами:
— Где тебя надоумили прийти сюда?
Голос его звучал тихо, но жестко, на смену привычной улыбке попрошайки пришла злобная мина.
— У Эда, — ответил я. — Он меня не только надоумил, но и обязал. Дела-то идут.
— Не смей являться ко мне домой, — заявил Клэнси. — Заруби это себе на носу раз и навсегда. Не смей приходить ко мне домой.
— Посмею, если будет важное дело.
Он пропустил мои слова мимо ушей.
— Я сказал Лауре, что ты работаешь у одного моего клиента. Вполне законопослушного клиента. Ты пришел по делу. Когда будешь уходить, скажи что-нибудь в этом духе.
— Ладно, ладно Давай перейдем к сути.
— Суть в том, что ты не должен приходить сюда, — долдонил Клэнси. — Никогда. Впредь даже и близко не подходи к моему дому.
Интересно, придется ли мне когда-нибудь вот так же таиться от Эллы? — подумал я и, выкинув Эллу из головы, сказал:
— Коли тебе пришла охота полаяться, лайся с Эдом, а у меня есть дела поважнее.
— Я хочу, чтобы ты понял, — ответил он. — Не приходи сюда. У меня есть присутствие, и я сижу там целый день. Что бы ни случилось, с этим можно подождать до утра.
— Эд велел мне прийти к тебе. Я не хочу никаких препирательств на эту тему. По твоей милости я просидел в вонючей тюряге девятнадцать часов, так что теперь не жалуйся, если я даже причиняю тебе неудобства.
— Мне пришлось потрудиться, чтобы вытащить тебя. Они не хотели отпускать.
— Чепуха. Ты сидел сложа руки. Такая уж у тебя привычка. Да сядь ты, ради бога, и давай поговорим толком. У меня нынче ночью много дел.
Клэнси хотел было продолжить выступление на тему «Мой дом — моя крепость», но в конце концов до него дошло, что это ему ни фига не даст. Поэтому он уселся за свой письменный стол — такой же пустой, как у Эрнеста Тессельмана, но не настолько огромный — и скорчил страшную рожу, а я сел в кресло напротив.
— Ну, что такое? — спросил Клэнси. — Давай покончим с этим побыстрее.
— Вечером я нашел Билли-Билли, — сказал я. — И легавые тоже. Они едва не застукали меня рядом с ним.
Брови Клэнси поползли вверх, и он забыл, что должен злиться на меня.
— Где он, у тебя или в полиции?
— У них.
— Итак, ты хочешь вызволить его. Клей, ты мог просто позвонить. Незачем было тащиться в такую даль.
— Заткнись и послушай хоть несколько секунд, Клэнси Билли-Билли был мертв, когда я нашел его. Так что полиция, фигурально говоря, получила дохлое дело.
— Мертв? — Клэнси с минуту поразмышлял, откинувшись на спинку кресла, потом улыбнулся мне. — Стало быть, и делу конец. Можно опять работать в обычном порядке.
— Боюсь, что нет. Эд хочет, чтобы я нашел ему этого парня.
— Зачем? Полиция заполучила тело Кэнтела и может быть довольна. Конец истории.
— Эд не доволен. Нам пришлось пережить кучу неприятностей, и Эду нужен парень, который заварил всю кашу.
Клэнси облокотился о стол и подался ко мне. Заботливый, искренний, законник до мозга костей. Любящий муж канул в забвение.
— Послушай, Клей, — сказал он. — Так дела не делаются. Поверь мне, Клей. Вчера и позавчера мы усердно привлекали к себе внимание, вступая в трения с полицией, а это — не лучший способ поддерживать организацию в рабочем состоянии.
— Скажи это Эду, а не мне. Я только исполняю указания.
— И скажу. Где он? Дома?
— Ага, только он вряд ли тебе поможет. Он весьма раздражен.
— Я — его адвокат, Клей. Я обязан предостерегать его от глупых поступков. А заставлять тебя играть в Шерлока Холмса глупо. Ты начнешь встречаться с людьми, не состоящими в организации, докучать им, опять накличешь на нас свору легавых, выставишь организацию на всеобщее обозрение и не дашь легавым забыть всю эту историю. Билли-Билли Кэнтел мертв, тело в полиции. Значит, дело закрыто.
— Но дело Бетти Бенсон еще не закрыто, — напомнил я ему. — По правде сказать, это и есть основная причина моего приезда сюда.
— Это я улажу в два счета, — сказал он. — Можно свалить на Билли-Билли оба убийства. А легавые не станут слишком уж усердствовать, выясняя, кто его убил. Стало быть, дело завершено. Пусть все так и остается, вот тебе мое мнение.
— Как я уже говорил, ты должен обсуждать это не со мной.
— Я побеседую с Эдом, — сказал Клэнси. Он произнес это очень твердым тоном, и я понял, что ему понадобится время, чтобы набраться храбрости. Только потом он позвонит Эду Ганолезе и скажет, что тот действует неправильно.
Ну, да это не мое дело.
— Вернемся к Бетти Бенсон, — предложил я. — Я был там, говорил с ней, пил кофе, оставил отпечатки пальцев по всему дому. Они определили время убийства с точностью до получаса, и я уже признался, что какую то часть этого времени был там.
— Когда ты уходил, она была жива, и все тут.
— Как я это докажу?
— Во сколько ты покинул квартиру?
— Около четырех. А убили Бетти Бенсон между четырьмя и половиной пятого. Я признался, что ушел в четыре.
— Хорошо, куда ты потом отправился?
— Прямиком домой. Парень в гараже может сказать, во сколько я приехал. Они записывают время, когда забирают и выдают машины.
— Прекрасно. В четверть пятого ей позвонил телемастер, и она еще была жива. Я могу это устроить. У нее был телевизор?
— В гостиной не было.
— Хорошо. Она ответила: «Извините, но у меня нет телевизора». Это было в четверть пятого. Я смогу обстряпать это завтра к десяти утра. Потом мы пустим слушок, что Кэнтел совершил и второе убийство, и снимем тебя с крючка.
— Но зачем он ее убил? Они даже не были знакомы. Не уверен, что легавые схватят эту кость.
— Только сам Кэнтел мог сказать, зачем он ее убил, но, увы, его нет в живых, — Клэнси обворожительно улыбнулся мне. Теперь это был блистательный оратор, упивающийся каждым мгновением своего выступления. Он прекрасно умел стряпать алиби и выдумывать такие мудрые нагромождения событий, что никто на свете не смог бы разгрести их и докопаться до истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28