— И хлебца чёрного бы, а?
Солёные огурцы, конечно, нашлись, чёрного хлеба не было — эти «интеллигенты» (имелись в виду Вадим, Лёня и Валентина) почему-то предпочитали белый и Вадим закупал только его.
— По магазинам Вадим ездит? — удивилась я.
— Меня отсюда не выпускают, я же говорю, — угрюмо сказала кухарка. — Я ему список продуктов пишу, он все зaкyпит в любом случае, я машину водить не умею, а отсюда иначе как на тачке никуда не доберёшься. Ладно, поехали!
Мы чокнулись, я сделала пару глотков и взялась за огурчик. Люда выхлебала все, что было налито, резко выдохнула воздух, понюхала согнутый указательный палец, откусила «попку» у одного огурца.
— Ой, у меня же маринованный чеснок есть! — вспомнила она. — Хорошо под водочку.
— Давай, — кивнула я, понимая, что чаепитие на сегодня накрылось.
Людмила поставила на стол банку с маринованным чесноком, за которым последовала ещё и маринованная морковь.
Кухарка практически сразу раскраснелась, подобрела, видно, что живительная влага быстро растекалась у неё по телу. Да тут ещё и собеседница заинтересованная и сочувствующая под боком оказалась… Я превратилась в одно большое ухо.
— Так что же тебя взаперти здесь держат? — осторожно спросила я, добавляя «Абсолют» в наши стаканы. — Что за тюрьма такая?
Людмила грязно выругалась.
— Это не тюрьма, — подняла она на меня глаза. — Ты в настоящей не была, поэтому и говоришь так. — Людмила опять разрыдалась.
Я вскочила, обняла её, принялась утешать. Она дала волю слезам, потом сказала:
— Эх, Наташа… Мне и поплакаться-то некому. А с тобой почему-то легко говорить. Может, потому что видимся в первый и последний раз?
Я тем временем судорожно размышляла: «Людмила сидела? Тогда почему Вахтанг взял её к себе на работу? Не знает об этом? Или знает, и поэтому её из дома не выпускают? Держат рабыней и относятся как к скотине… Так что же, и Вахтанг Георгиевич — нехороший человек?»
Люда помолчала несколько секунд и заговорила, пересказывая свою грустную биографию:
— Дура я была. Мужика выгораживала. Вот. Он говорил: вытащит, если на себя убийство возьму. Он убил, гнида. А меня уговорил его выгородить… сука!
Ну что у меня вроде как самооборона… Ну что этот, Васька, ко мне полез пьяный, не понимал по-хорошему, ну, я будто бы его ножиком и пырнула. Вот. А это у них своя разборка была. Из-за бабок, ясное дело. Ну денег, в смысле.
Говорил, гнида: самооборона, честь свою защищала… Ну да я ещё беременная была. От Гришеньки, чтоб его инопланетяне кастрировали! Давай выпьем за это!
Речь у Людмилы была несвязная, она явно не привыкла чётко выражать свои мысли, но суть мне была ясна.
Мы снова приняли: я — пару глоточков, потому что пила не виски со сливками, Людмила — полстакана, утёрлась рукавом, на этот раз откусила большой кусок огурца и продолжала:
— Я подумала: быстро меня выпустят, ну, там задержат на пару дней — и домой отправят. Вот. Тем более, Гриша так все толково объяснял. Самооборона, беременная, ну и так далее. Адвоката самого лучшего обещал. Ну я и решила его выгородить… Любила я его. Ему-то знаешь, сколько могли дать? Или вообще вышак получил бы. Я тогда и мысли такой допустить не могла… Вот.
Как только Людмила оказалась в ИВС, взяв вину на себя, милый друг Гришенька от неё тут же отказался. Люда была деревенской девчонкой, приехавшей в большой город поступать в педагогический институт — хотела быть учительницей.
Провалилась на вступительных экзаменах, домой ехать было стыдно, осталась, устроилась посудомойкой в ресторан, там и познакомилась с Гришей. Милый как она потом поняла, фарцовал по-крупномy — валютой баловался — в те времена, когда законом это было строго запрещено, а с убитым его связывали какие-то опять же валютно-фарцовочные дела. В Людмилиной квартире, которую ей снимал Гриша, нашли много интересного для следственных органов: иностранные шмотки, валюту её Людмила в жизни никогда не видела. Свидетели какие-то показания давали про их совместные дела с Василием, а она сидела, раскрыв рот, когда их слушала, ничего не понимая. И молчала, все верила, что любимый Гришенька её вытащит. Но он, сволочь, не то что её вытаскивать не собирался, а свалил на неё совершённое им преступление.
Когда это наконец дошло до Людмилы, было уже поздно. Родственники от неё отвернулись. За все восемь лет, что она провела за колючей проволокой, ей даже передачки никто ни разу не прислал…
— Тяжко на зоне было? — спросила я, искренне сочувствуя Люде.
— Поначалу, — кивнула она, снова отхлёбывая водку. — Ну да я к работе привычная. Строчила там наволочки-простыни, потом на кухню взяли… Но зона — это зона… Годы мои лучшие ушли… Здесь, конечно, все по-другому, хоть и за забором, и лямку тяну, но тут я в доме хозяйка. Вот. В таких хоромах живу — ну как в царском дворце… И мечтать не могла… Одета, обута, ем досыта, пью…
Вот. Вадим меня одёргивает, терпеть не может пьяную…
— А почему тебя не выпускают? — не унималась я. — Если тебя здесь в принципе устраивает, ты же не станешь сбегать? Я не понимаю, Люда.
— Слушай дальше. Когда я вышла, податься мне было некуда. Вот. На работу не устроиться. В деревеньку свою тем более стыдно ехать: там все на виду. Решила, что затеряюсь в большом городе. Но жить-то на что-то надо было…
Я подумала, что Людмиле пришлось выйти на панель, но она так возненавидела мужиков после своего Гришеньки, что не могла отдаваться им даже за деньги. Стала искать работу. Наконец нашла: в одном из подпольных цехов по розливу палёной водки. Но стала пить. От горя, от безысходности. Благо что этой дряни было в достатке, да и с рабочими ею часто расплачивались. Рабoтала она хорошо, когда один цех накрывали, её хозяин тут же переводил в другой. Потом ею почему-то заинтересовался главный хозяин — Вахтанг Георгиевич. Её привезли в этот дом, когда строительство ещё только начинали. Она здесь все убирала, прибирала, потом стала ещё и готовить, а вскоре в горничные взяли Вальку. Но Людмиле все равно и уборку часто приходится на себя брать: Валька ленивая, она только перед хозяином старается, а так может целый день в постели со своим Ленькой проваляться.
— Но почему тебя не выпускают? — повторила я свой вопрос. Люда вздохнула.
— Боятся. Я, как выпью, — болтать начинаю, и мне не остановиться. Не со зла. Я их понимаю: могу что-то про хозяина натрепать. Ну или про Вадика. Или про гостей, которые тут бывают. Правильно боятся. Неизвестно, кто что может услышать. У хозяина врагов много. Вот. Не нужно, чтобы кто-то про дела хозяина узнавал. Опасаются, что сболтну что-то. Ну это было одним из условий: живу здесь безвылазно. За еду, жильё… ну выпивку иногда. Куда мне было деться? Я согласилась. Да и не жила я так никогда. В таком доме, на такой жратве. Шмотки мне Вадька новые иногда привозит. Но зачем они мне? А так… Когда я пьяная, я спокойно болтаю. Перед Вадимом, Ленькой, Валькой. А им плевать… А тебе на меня плевать, Наташа? Честно скажи! Плевать на пьяную бабу?!
— Да ты что, Люда? — Я опять вскочила со стула и бросилась к ней. — Разве можно плевать на человека? Я тебя понимаю… поверь мне. Мне тоже некому выговориться. Подруг нет… Мужи… ах, чтоб их всех кастрировали инопланетяне!
Придуманная фраза мне самой понравилась. Нет, конечно, не надо, чтобы уж всех-то, только некоторых. Например, Дубовицкого и Волошина. Остальных не надо. Нет, надо ещё этого Гришеньку, который жизнь Людке поломал. Ну, может, и Вахташу для полного комплекта на пару с Вадиком.
Люда кивнула и продолжала:
— Но это ещё не все. Ну, почему меня тут взаперти держат. По-моему, меня как-то использовать хотят, чтобы с Гришкой дело своё какое-то прокрутить.
Вот. Ну хозяин, в смысле, хочет. Был здесь Гришенька с кралей юной. Пока я лямку на зоне тянула, он жиром обрастал, девок в банях трахал… Хозяин меня очень подробно про моё прошлое расспрашивал… Ну я ему все рассказала. Вот.
Потом он Гришку сюда пригласил и меня спросил: «Он?»
— А Григорий тебя не узнал? — поинтересовалась я.
— Не узнал, сука. — Людмила снова плеснула водки в стаканы и, не чокаясь со мной, выпила. Я налегала на маринованный чеснок: он мне очень понравился. — Наташа, ты не знаешь, какой я была. Ты только видишь, какой стала. У меня ведь даже фотографий нет. Тех, что с молодости. Ни одной! Ну, детские у матери остались, а куда все моё барахло делось, что в той квартире лежало, я и не знаю. Раздал, наверное, Гришенька своим новым кралям. Вот. Но меня не узнать. После я на себя в зеркало посмотрела. Вижу: не я это.
Старуха…
— Да какая же ты старуха, Люда! — попыталась возразить я. — Да ты что!
И вообще, подведи глазки, подкрась волосы — и будешь выглядеть на десять лет моложе. Послушай меня! Давай завтра с утра я тебе помогу макияж подобрать.
Хочешь? Я же в этом разбираюсь…
— Спасибо, Наташа, — Людмила грустно улыбнулась. — Спасибо.
Потом кухарка внимательно посмотрела на меня и заявила:
— А теперь я поняла, почему мне твоё лицо знакомым показалось. Я вначале думала, что ты у нас в доме появлялась с кем-то из друзей хозяина. А я тебя по телевизору видела. Ты там голову каким-то иностранным шампунем моешь. Я ещё потом Вадима просила этот шампунь купить. Выглядеть хотела так, как ты.
Дура. Вот дура-то. А шампунь, кстати, говенный. Перхоть от него и башка чешется. Ты сама-то им моешь голову?
Я рассмеялась. Это была как раз та реклама, за которую я боролась вместе с Оксанкой Леванидовой и получила её только потому, что Оксанка не явилась на съёмку.
— Люда, я пользуюсь только нашей косметикой. А шампунями, как правило, болгарскими, травяными. Вся эта иностранщина в большинстве своём — дрянь. А рекламирую я её за деньги. Я так зарабатываю.
— Понятно, — кивнула Люда. — Значит, рекламу не слушать?
— Не слушай, — твёрдо ответила я. Мы молчали какое-то время, думая каждая о своём. Мне было очень жаль Людмилу. Вот ведь сволочь этот Гришенька, бывший валютчик и фарцовщик, а теперь явно какой-нибудь уважаемый бизнесмен.
Может, я даже его знаю. Или увидела бы — вспомнила. Да и Вахташа хорош — хочет как-то бедную бабу втёмную использовать. В своих корыстных целях. Но, с другой стороны, Чкадуа её из дерьма вытащил, работу дал. Трудно судить, кто прав, кто виноват, кто большая сволочь, а кто меньшая.
— Люда, — обратилась я к своей новой приятельнице, — тебе, наверное, больно это вспоминать… Но можно я тебя спрошу…
— Про ребёнка? — тут же догадалась женщина. — Я отдала его на усыновление. Мне аборт предлагали сделать. Всем зечкам предлагают. Но я не могла убить в себе другую жизнь… Вот. А потом… Не хотела, чтобы и малыш мой жил за колючей проволокой. Ему-то за что детства лишаться? Пусть хорошие люди усыновят… Ревела я долго. Но… так для него лучше. Вот.
— Ты не пыталась его найти, когда вышла?
— Пыталась. Но как мне его найти? Я хозяину сказала, что это — моя самая сокровенная мечта. Ну он обещал, что узнает, что можно сделать, но, по-моему, делать ничего не будет. Зачем ему? — Люда помолчала и заговорила вновь:
— Ты знаешь, почему я с Вадимом сплю? Он не стал бы меня заставлять, если бы я сама не согласилась. Они бы с Ленькой Вальку на пару трахали. Ну и так трахают. Я снова забеременеть хочу. Вот. Да, Наташа. Мне же всего тридцать один.
Я не смогла сдержать своего удивления. Людмила грустно улыбнулась.
— Я знаю, как я выгляжу. Знаю, Наташа. Давай выпьем. Чтобы я забеременела. А так, мне эти мужики на фиг не нужны. Век бы их не видела.
— А искусственное осеменение? — выпалила я. Люда непонимающе посмотрела на меня и попросила объяснить, что это такое. Я рассказала, что знала. Люда долго думала, а потом заявила, что её отсюда в больницу за таким делом никто не отпустит.
— А если поговорить с Вахтангом? — спросила я.
— Ай! — Людмила махнула рукой. — Плевать он на меня хотел. Да, кстати… Что ты там говорила-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Солёные огурцы, конечно, нашлись, чёрного хлеба не было — эти «интеллигенты» (имелись в виду Вадим, Лёня и Валентина) почему-то предпочитали белый и Вадим закупал только его.
— По магазинам Вадим ездит? — удивилась я.
— Меня отсюда не выпускают, я же говорю, — угрюмо сказала кухарка. — Я ему список продуктов пишу, он все зaкyпит в любом случае, я машину водить не умею, а отсюда иначе как на тачке никуда не доберёшься. Ладно, поехали!
Мы чокнулись, я сделала пару глотков и взялась за огурчик. Люда выхлебала все, что было налито, резко выдохнула воздух, понюхала согнутый указательный палец, откусила «попку» у одного огурца.
— Ой, у меня же маринованный чеснок есть! — вспомнила она. — Хорошо под водочку.
— Давай, — кивнула я, понимая, что чаепитие на сегодня накрылось.
Людмила поставила на стол банку с маринованным чесноком, за которым последовала ещё и маринованная морковь.
Кухарка практически сразу раскраснелась, подобрела, видно, что живительная влага быстро растекалась у неё по телу. Да тут ещё и собеседница заинтересованная и сочувствующая под боком оказалась… Я превратилась в одно большое ухо.
— Так что же тебя взаперти здесь держат? — осторожно спросила я, добавляя «Абсолют» в наши стаканы. — Что за тюрьма такая?
Людмила грязно выругалась.
— Это не тюрьма, — подняла она на меня глаза. — Ты в настоящей не была, поэтому и говоришь так. — Людмила опять разрыдалась.
Я вскочила, обняла её, принялась утешать. Она дала волю слезам, потом сказала:
— Эх, Наташа… Мне и поплакаться-то некому. А с тобой почему-то легко говорить. Может, потому что видимся в первый и последний раз?
Я тем временем судорожно размышляла: «Людмила сидела? Тогда почему Вахтанг взял её к себе на работу? Не знает об этом? Или знает, и поэтому её из дома не выпускают? Держат рабыней и относятся как к скотине… Так что же, и Вахтанг Георгиевич — нехороший человек?»
Люда помолчала несколько секунд и заговорила, пересказывая свою грустную биографию:
— Дура я была. Мужика выгораживала. Вот. Он говорил: вытащит, если на себя убийство возьму. Он убил, гнида. А меня уговорил его выгородить… сука!
Ну что у меня вроде как самооборона… Ну что этот, Васька, ко мне полез пьяный, не понимал по-хорошему, ну, я будто бы его ножиком и пырнула. Вот. А это у них своя разборка была. Из-за бабок, ясное дело. Ну денег, в смысле.
Говорил, гнида: самооборона, честь свою защищала… Ну да я ещё беременная была. От Гришеньки, чтоб его инопланетяне кастрировали! Давай выпьем за это!
Речь у Людмилы была несвязная, она явно не привыкла чётко выражать свои мысли, но суть мне была ясна.
Мы снова приняли: я — пару глоточков, потому что пила не виски со сливками, Людмила — полстакана, утёрлась рукавом, на этот раз откусила большой кусок огурца и продолжала:
— Я подумала: быстро меня выпустят, ну, там задержат на пару дней — и домой отправят. Вот. Тем более, Гриша так все толково объяснял. Самооборона, беременная, ну и так далее. Адвоката самого лучшего обещал. Ну я и решила его выгородить… Любила я его. Ему-то знаешь, сколько могли дать? Или вообще вышак получил бы. Я тогда и мысли такой допустить не могла… Вот.
Как только Людмила оказалась в ИВС, взяв вину на себя, милый друг Гришенька от неё тут же отказался. Люда была деревенской девчонкой, приехавшей в большой город поступать в педагогический институт — хотела быть учительницей.
Провалилась на вступительных экзаменах, домой ехать было стыдно, осталась, устроилась посудомойкой в ресторан, там и познакомилась с Гришей. Милый как она потом поняла, фарцовал по-крупномy — валютой баловался — в те времена, когда законом это было строго запрещено, а с убитым его связывали какие-то опять же валютно-фарцовочные дела. В Людмилиной квартире, которую ей снимал Гриша, нашли много интересного для следственных органов: иностранные шмотки, валюту её Людмила в жизни никогда не видела. Свидетели какие-то показания давали про их совместные дела с Василием, а она сидела, раскрыв рот, когда их слушала, ничего не понимая. И молчала, все верила, что любимый Гришенька её вытащит. Но он, сволочь, не то что её вытаскивать не собирался, а свалил на неё совершённое им преступление.
Когда это наконец дошло до Людмилы, было уже поздно. Родственники от неё отвернулись. За все восемь лет, что она провела за колючей проволокой, ей даже передачки никто ни разу не прислал…
— Тяжко на зоне было? — спросила я, искренне сочувствуя Люде.
— Поначалу, — кивнула она, снова отхлёбывая водку. — Ну да я к работе привычная. Строчила там наволочки-простыни, потом на кухню взяли… Но зона — это зона… Годы мои лучшие ушли… Здесь, конечно, все по-другому, хоть и за забором, и лямку тяну, но тут я в доме хозяйка. Вот. В таких хоромах живу — ну как в царском дворце… И мечтать не могла… Одета, обута, ем досыта, пью…
Вот. Вадим меня одёргивает, терпеть не может пьяную…
— А почему тебя не выпускают? — не унималась я. — Если тебя здесь в принципе устраивает, ты же не станешь сбегать? Я не понимаю, Люда.
— Слушай дальше. Когда я вышла, податься мне было некуда. Вот. На работу не устроиться. В деревеньку свою тем более стыдно ехать: там все на виду. Решила, что затеряюсь в большом городе. Но жить-то на что-то надо было…
Я подумала, что Людмиле пришлось выйти на панель, но она так возненавидела мужиков после своего Гришеньки, что не могла отдаваться им даже за деньги. Стала искать работу. Наконец нашла: в одном из подпольных цехов по розливу палёной водки. Но стала пить. От горя, от безысходности. Благо что этой дряни было в достатке, да и с рабочими ею часто расплачивались. Рабoтала она хорошо, когда один цех накрывали, её хозяин тут же переводил в другой. Потом ею почему-то заинтересовался главный хозяин — Вахтанг Георгиевич. Её привезли в этот дом, когда строительство ещё только начинали. Она здесь все убирала, прибирала, потом стала ещё и готовить, а вскоре в горничные взяли Вальку. Но Людмиле все равно и уборку часто приходится на себя брать: Валька ленивая, она только перед хозяином старается, а так может целый день в постели со своим Ленькой проваляться.
— Но почему тебя не выпускают? — повторила я свой вопрос. Люда вздохнула.
— Боятся. Я, как выпью, — болтать начинаю, и мне не остановиться. Не со зла. Я их понимаю: могу что-то про хозяина натрепать. Ну или про Вадика. Или про гостей, которые тут бывают. Правильно боятся. Неизвестно, кто что может услышать. У хозяина врагов много. Вот. Не нужно, чтобы кто-то про дела хозяина узнавал. Опасаются, что сболтну что-то. Ну это было одним из условий: живу здесь безвылазно. За еду, жильё… ну выпивку иногда. Куда мне было деться? Я согласилась. Да и не жила я так никогда. В таком доме, на такой жратве. Шмотки мне Вадька новые иногда привозит. Но зачем они мне? А так… Когда я пьяная, я спокойно болтаю. Перед Вадимом, Ленькой, Валькой. А им плевать… А тебе на меня плевать, Наташа? Честно скажи! Плевать на пьяную бабу?!
— Да ты что, Люда? — Я опять вскочила со стула и бросилась к ней. — Разве можно плевать на человека? Я тебя понимаю… поверь мне. Мне тоже некому выговориться. Подруг нет… Мужи… ах, чтоб их всех кастрировали инопланетяне!
Придуманная фраза мне самой понравилась. Нет, конечно, не надо, чтобы уж всех-то, только некоторых. Например, Дубовицкого и Волошина. Остальных не надо. Нет, надо ещё этого Гришеньку, который жизнь Людке поломал. Ну, может, и Вахташу для полного комплекта на пару с Вадиком.
Люда кивнула и продолжала:
— Но это ещё не все. Ну, почему меня тут взаперти держат. По-моему, меня как-то использовать хотят, чтобы с Гришкой дело своё какое-то прокрутить.
Вот. Ну хозяин, в смысле, хочет. Был здесь Гришенька с кралей юной. Пока я лямку на зоне тянула, он жиром обрастал, девок в банях трахал… Хозяин меня очень подробно про моё прошлое расспрашивал… Ну я ему все рассказала. Вот.
Потом он Гришку сюда пригласил и меня спросил: «Он?»
— А Григорий тебя не узнал? — поинтересовалась я.
— Не узнал, сука. — Людмила снова плеснула водки в стаканы и, не чокаясь со мной, выпила. Я налегала на маринованный чеснок: он мне очень понравился. — Наташа, ты не знаешь, какой я была. Ты только видишь, какой стала. У меня ведь даже фотографий нет. Тех, что с молодости. Ни одной! Ну, детские у матери остались, а куда все моё барахло делось, что в той квартире лежало, я и не знаю. Раздал, наверное, Гришенька своим новым кралям. Вот. Но меня не узнать. После я на себя в зеркало посмотрела. Вижу: не я это.
Старуха…
— Да какая же ты старуха, Люда! — попыталась возразить я. — Да ты что!
И вообще, подведи глазки, подкрась волосы — и будешь выглядеть на десять лет моложе. Послушай меня! Давай завтра с утра я тебе помогу макияж подобрать.
Хочешь? Я же в этом разбираюсь…
— Спасибо, Наташа, — Людмила грустно улыбнулась. — Спасибо.
Потом кухарка внимательно посмотрела на меня и заявила:
— А теперь я поняла, почему мне твоё лицо знакомым показалось. Я вначале думала, что ты у нас в доме появлялась с кем-то из друзей хозяина. А я тебя по телевизору видела. Ты там голову каким-то иностранным шампунем моешь. Я ещё потом Вадима просила этот шампунь купить. Выглядеть хотела так, как ты.
Дура. Вот дура-то. А шампунь, кстати, говенный. Перхоть от него и башка чешется. Ты сама-то им моешь голову?
Я рассмеялась. Это была как раз та реклама, за которую я боролась вместе с Оксанкой Леванидовой и получила её только потому, что Оксанка не явилась на съёмку.
— Люда, я пользуюсь только нашей косметикой. А шампунями, как правило, болгарскими, травяными. Вся эта иностранщина в большинстве своём — дрянь. А рекламирую я её за деньги. Я так зарабатываю.
— Понятно, — кивнула Люда. — Значит, рекламу не слушать?
— Не слушай, — твёрдо ответила я. Мы молчали какое-то время, думая каждая о своём. Мне было очень жаль Людмилу. Вот ведь сволочь этот Гришенька, бывший валютчик и фарцовщик, а теперь явно какой-нибудь уважаемый бизнесмен.
Может, я даже его знаю. Или увидела бы — вспомнила. Да и Вахташа хорош — хочет как-то бедную бабу втёмную использовать. В своих корыстных целях. Но, с другой стороны, Чкадуа её из дерьма вытащил, работу дал. Трудно судить, кто прав, кто виноват, кто большая сволочь, а кто меньшая.
— Люда, — обратилась я к своей новой приятельнице, — тебе, наверное, больно это вспоминать… Но можно я тебя спрошу…
— Про ребёнка? — тут же догадалась женщина. — Я отдала его на усыновление. Мне аборт предлагали сделать. Всем зечкам предлагают. Но я не могла убить в себе другую жизнь… Вот. А потом… Не хотела, чтобы и малыш мой жил за колючей проволокой. Ему-то за что детства лишаться? Пусть хорошие люди усыновят… Ревела я долго. Но… так для него лучше. Вот.
— Ты не пыталась его найти, когда вышла?
— Пыталась. Но как мне его найти? Я хозяину сказала, что это — моя самая сокровенная мечта. Ну он обещал, что узнает, что можно сделать, но, по-моему, делать ничего не будет. Зачем ему? — Люда помолчала и заговорила вновь:
— Ты знаешь, почему я с Вадимом сплю? Он не стал бы меня заставлять, если бы я сама не согласилась. Они бы с Ленькой Вальку на пару трахали. Ну и так трахают. Я снова забеременеть хочу. Вот. Да, Наташа. Мне же всего тридцать один.
Я не смогла сдержать своего удивления. Людмила грустно улыбнулась.
— Я знаю, как я выгляжу. Знаю, Наташа. Давай выпьем. Чтобы я забеременела. А так, мне эти мужики на фиг не нужны. Век бы их не видела.
— А искусственное осеменение? — выпалила я. Люда непонимающе посмотрела на меня и попросила объяснить, что это такое. Я рассказала, что знала. Люда долго думала, а потом заявила, что её отсюда в больницу за таким делом никто не отпустит.
— А если поговорить с Вахтангом? — спросила я.
— Ай! — Людмила махнула рукой. — Плевать он на меня хотел. Да, кстати… Что ты там говорила-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52