Детектив Риган принес возможную версию.
– Расскажите мне о своей сестре, – начал он.
– А она-то здесь при чем? – осведомился я, пожалуй, слишком поспешно. Но не успел он и рта раскрыть, как я поднял руку. Все ясно. Моя сестра – наркоманка. А где наркотики, там и криминал. – Нас обокрали?
– Да нет, не похоже. Вроде все на месте, но квартира перевернута вверх дном. Кому и зачем это понадобилось, не представляете?
– Нет.
– Итак, расскажите мне про сестру.
– У вас есть досье Стейси?
– Да.
– Вряд ли мне есть что добавить.
– Вы ведь не поддерживаете тесных отношений, верно?
Не поддерживаем отношений. Разве так можно сказать о нас со Стейси?
– Я люблю ее, – медленно выговорил я.
– Когда вы виделись в последний раз?
– Полгода назад.
– То есть когда родилась Тара?
– Да.
– Где?
– Где мы виделись?
– Да.
– Стейси пришла в родильный дом.
– Посмотреть на племянницу?
– Да.
– И как же прошел визит?
– Стейси была не в себе. Она хотела взять младенца на руки.
– Но вы не разрешили?
– Верно.
– Она рассердилась?
– Осталась почти равнодушной. Моя сестра как накачается какой-нибудь дрянью, так вообще с трудом отдает себе отчет в происходящем.
– И вы ее выставили за дверь?
– Я велел ей, пока не покончит с наркотиками, держаться от Тары подальше.
– Ясно. Вы рассчитывали, что это заставит ее снова взяться за лечение.
– Да нет, не сказал бы. – Должно быть, я ухмыльнулся.
– Боюсь, не совсем вас понимаю.
Как бы ему объяснить? Я вспомнил улыбку на семейной фотографии, ту, где у Стейси нет передних зубов.
– Чем только мы ее не пугали, – сказал я. – Увы, от наркотиков она не откажется, они стали частью ее жизни.
– На излечение, стало быть, не рассчитываете?
– Я не мог ей доверить своего ребенка, давайте так сформулируем.
Риган подошел к окну и выглянул наружу.
– Вы когда переехали в свое нынешнее жилище?
– Мы с Моникой купили этот дом четыре месяца назад.
– Он ведь недалеко от того места, где вы провели детство?
– Верно.
– А вы с будущей женой давно были знакомы?
– Нет. – Подобная линия допроса меня несколько смутила.
– Несмотря на то что росли в одном городке?
– Мы вращались в разных кругах.
– Ясно. Итак, если я все верно понял, вы купили дом четыре месяца назад, а сестру не видели шесть?
– Именно так.
– Выходит, на новом месте сестра вас ни разу не навещала?
– Получается, так.
– Видите ли, – повернулся ко мне Риган, – мы нашли у вас в доме отпечатки ее пальцев.
Я промолчал.
– Кажется, вы не особенно удивлены, Марк?
– Стейси – наркоманка. Не думаю, что она способна выстрелить в меня и похитить моего ребенка, но, возможно, я недооцениваю, как низко она пала. Домой к ней вы не заходили?
– С тех пор как в вас стреляли, никто ее не видел.
Я закрыл глаза.
– Мы не думаем, будто она сама способна совершить нечто подобное, – продолжил Риган. – Но у нее мог быть сообщник – приятель, дилер, кто-нибудь из тех, кто знал, что ваша жена из богатой семьи. Ничего не приходит в голову?
– Нет. Короче, вы считаете, что цель – похищение ребенка?
Риган, потирая пятно на подбородке, неопределенно пожал плечами.
– Но ведь нас обоих пытались убить, – возразил я. – С мертвых родителей как получишь выкуп?
– Может, они так накачались наркотиками, что перестарались, – сказал он. – А может, рассчитывали вытянуть деньги из Тариной бабушки.
– Так чего же до сих пор медлят?
Риган промолчал. Но ответ я знал и без него. От возбуждения, особенно если дело связано со стрельбой, наркоманы себе места не находят. Они теряют представление о действительности. Отчасти именно поэтому они снова начинают нюхать кокаин, а то и в себя стреляют – чтобы ускользнуть, испариться, залечь на дно. В газетах и на телевидении поднимется шум. Полиция начнет расследование. Такого напора наркоману не выдержать. Он все бросит, лишь бы исчезнуть, бежать.
Замести все следы.
* * *
Но через два дня пришло требование о выкупе.
Теперь, когда вернулось сознание, я шел на поправку с удивительной легкостью. Может, дело заключалось в том, что мне самому хотелось как можно быстрее встать на ноги, а может, двенадцатидневная кома – достаточной срок для затягивания ран. Или, может, я гораздо больше страдал от ран душевных, нежели физических. Я думал о Таре, и от страха у меня перехватывало дыхание. Я думал о Монике, о том, что она лежит в холодной земле, и стальные когти рвали мне душу в клочья.
Хотелось вырваться на свободу.
Хотя боль в груди донимала, я настаивал на выписке. Не преминув заметить, что я лишь подтверждаю известную поговорку «Врачи – худшие больные», Рут Хеллер уступила. Мы договорились, что ко мне каждый день будет приходить терапевт и время от времени, на всякий случай, медсестра.
В то утро, когда я должен был покинуть стены больницы Святой Елизаветы, дома у меня, то есть на месте, где было совершено преступление, находилась мать – «чтобы к моему появлению все было готово», какой бы смысл ни вкладывала она в последнее слово. Удивительно, но возвращаться было совсем не страшно. Дом – всего лишь строение, кирпич да цементный раствор.
Ленни помог мне собраться и одеться. Он высокий, жилистый, с вечной щетиной на щеках, отрастающей ровно через шесть минут после очередного бритья. Ребенком Ленни носил круглые очки и плотный вельветовый костюм, который не снимал даже летом. Курчавые волосы придавали ему вид приблудного пуделя. Теперь он аккуратно, как добропорядочный прихожанин, их подрезает. И костюмы носит исключительно высшего качества. А два года назад он сделал себе лазерную операцию на глазах, так что и очки пропали.
– Может, все-таки у нас поживешь? – спросил Ленин.
– У тебя и без того четверо ребят, – напомнил я.
– Это-то так. – Ленни помолчал. – Тогда я у тебя поживу?
Я попытался выдавить улыбку.
– Серьезно, – объяснил он, – не будешь так одиноко себя чувствовать.
– Да не волнуйся ты, справлюсь.
– Черил там кое-что тебе приготовила. Все в холодильнике.
– Очень мило с ее стороны.
– Правда, такую бездарную кухарку, как она, надо еще поискать, – вздохнул Ленни.
– А кто сказал, что я буду есть ее стряпню?
Ленни отвернулся и занялся уже сложенной сумкой.
Я наблюдал за ним. Мы знакомы давно, с первого класса школы, поэтому, думаю, он не удивился моим словам:
– Может, все же скажешь, что у тебя на уме?
Получив долгожданный предлог, Ленни немедленно им воспользовался:
– Слушай, я ведь твой адвокат, верно?
– Факт.
– Ну так хочу дать тебе юридический совет.
– Я весь внимание.
– Конечно, следовало бы сказать тебе раньше. Но ты бы не послушал. Теперь дело другое.
– Да о чем ты, наконец?
Несмотря на внушительные габариты, Ленни оставался для меня мальчишкой. Я не мог воспринимать его советы всерьез. Поймите меня правильно. Он малый толковый, это известно. Мы вместе праздновали его поступление в Принстон, а потом на юридический факультет Колумбийского университета. Мы вместе проходили тест на способность к исследовательской работе и первокурсниками занимались в одном классе по химии. Но сейчас я видел приятеля, с которым болтался по округе душными ночами в конце недели. Мы садились в здоровенную колымагу его старика и ездили на вечеринки. В компанию нас всегда принимали, но без особого энтузиазма – мы принадлежали к Великим невидимкам, как я называл университетское большинство. Мы стояли в углу, потягивали пиво, покачивали головами в такт музыке и усиленно привлекали к себе внимание. Но тщетно. Как правило, все кончалось сандвичами с сыром в закусочной «Наследие» либо, что было получше, на футбольном поле позади средней школы имени Бенджамена Франклина, где, улегшись на траву, мы пересчитывали звезды. Как-то легче разговаривать даже с лучшим другом, когда смотришь на звездное небо.
– Значит, так, – промолвил Ленни, по привычке жестикулируя, – я хочу, чтобы отныне ты общался с полицейскими только в моем присутствии.
– Вот как? – Я нахмурился.
– Может, я дую на воду, но мне приходилось сталкиваться с подобными случаями. Не точно с такими, но... короче, ты понимаешь, о чем я. Первые подозреваемые – всегда члены семьи.
– Иными словами, моя сестра.
– Нет, иными словами, самые близкие. Или, если это только возможно, еще ближе.
– Ты что же, хочешь сказать, что полиция подозревает меня?
– Не знаю, право, не знаю. – Ленни замялся, но ненадолго. – Не исключено, совсем не исключено.
– Слушай, это ведь в меня стреляли, ты не забыл? И моего ребенка похитили.
– Никто не спорит, но на это дело можно посмотреть с разных сторон.
– Как это?
– Подозрения становятся чем дальше, тем сильнее.
– Это еще почему?
– Не знаю. Просто становятся. Слушай, похищениями детей занимается ФБР. Тебе ведь это известно? Если ребенок не находится в течение двадцати четырех часов, считается, что дело выходит за границы штата и передается в ведение федералов.
– Ну и что?
– А то. Для начала, скажем, в течение первых десяти дней они наводняют округу своими агентами. Прослушивают телефоны, ждут звонка с требованием о выкупе – словом, все в этом роде. Затем они начинают пришпоривать коней. В общем-то это нормально. Бесконечно ждать невозможно, они отзывают команду и возвращаются к рутине: один-два агента. Соответственно меняется ход мысли. Так и сейчас: быть может, рассуждают они, Тару похитили не ради выкупа, а просто спрятали. Во всяком случае, полагаю, что твой телефон прослушивается. Я, правда, не уточнял, но обязательно уточню. Они наверняка скажут – мол, дожидаемся звонка с требованием выкупа. Может быть. Но одновременно рассчитывают, что и ты сболтнешь что-нибудь разоблачительное.
– И что с того?
– Надо быть осторожным. Не забывать, что все – все! – телефоны прослушиваются – домашний, рабочий, мобильный.
– Ну и что, что с того? Я ведь ничего не сделал.
– "Ничего не?.." – Ленни взмахнул руками, словно собрался взлететь. – Ладно, поостерегись все-таки. Быть может, тебе трудно будет в это поверить – смотри, не задохнись, когда услышишь, – но полиция известна тем, что умеет переворачивать свидетельства с ног на голову.
– Ничего не понимаю. Ты хочешь сказать – я числюсь подозреваемым лишь по той простой причине, что являюсь отцом и мужем?
– Да. – Ленни выдержал паузу. – Нет.
– Спасибо, ты здорово прояснил ситуацию.
Зазвонил телефон, стоявший на тумбочке рядом с кроватью. Я был далеко от него, в противоположном углу.
– Можно? – Я потянулся к телефону.
Ленни опередил меня:
– Палата доктора Сайдмана.
Голос в трубке заставил его нахмуриться.
– Минуту, – отрывисто бросил он и передал мне трубку с таким видом, будто это рассадник микробов. Я с удивлением посмотрел на него.
– Да?
– Привет, Марк. Это Эдгар Портман.
Отец Моники. Теперь понятно поведение Ленни. Эдгар, как всегда, держится слишком официально. Есть люди, тщательно обдумывающие свои слова. Это избранная публика вроде моего тестя: прежде чем открыть рот, она бережно кладет слово на весы.
Я разом напрягся.
– Привет, Эдгар, как дела? – Ответ, надо признаться, прозвучал глуповато.
– Все нормально, спасибо. Приношу извинения за то, что не позвонил раньше. Но со слов Карсона я понял, что ты оправляешься от ранений. Я решил, лучше пока тебя не беспокоить.
– Весьма признателен, – с едва заметным сарказмом сказал я.
– Н-да. Насколько я понимаю, ты сегодня выписываешься?
– Верно.
Эдгар откашлялся, что вообще-то для него не характерно.
– Не смог бы заехать домой?
Домой. То есть к нему.
– Сегодня?
– Да, и чем быстрее, тем лучше. И если можно, один.
Повисло молчание. Ленни вопросительно посмотрел на меня.
– Что-нибудь случилось, Эдгар? – спросил я.
– Марк, внизу тебя ждет машина. Поговорим при встрече. – Он повесил трубку.
Действительно, на улице стоял черный «линкольн».
Ленни вывез меня в кресле-каталке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50