— Сейчас так важно не опускаться до взаимных упреков. Я начинаю понимать, через что тебе пришлось пройти в течение этого года. Она... мы все так многим обязаны тебе.
— Спасибо. В это просто трудно поверить.
— Надеюсь, ты сможешь использовать передышку для того, чтобы немного расслабиться. Поработаешь, по крайней мере. Удалось вчера отдохнуть хотя бы самую малость?
Я вернулся к ошеломляющему воскрешению Эмбер. Вернулся к событиям прошлой ночи, к явному помешательству Мартина и — к трупу, который я похоронил не более чем в ста ярдах от входной двери своего дома.
— Да, очень хорошо отдохнул, — сказал я.
— Рада слышать это. Где-то через час Иззи должна проснуться.
— К тому времени я подъеду.
— Храни тебя Господь, Рассел Монро.
— Хотелось бы.
Моя статья, посвященная группе поддержки, была помещена на первой полосе «Журнала» вместе с цветной фотографией Дэна Винтерса и Эрика Вальда. Главная мысль в ней сфокусировалась на Полуночном Глазе, устрашающая фотография которого — та, переснятая с видеофильма, — заняла три колонки в верхней части полосы. В тени кабины краденой машины можно было разглядеть темное бородатое лицо, оценить величину свесившейся из окна руки, габариты его фигуры, почувствовать беспардонную хищническую его натуру. Карла Дэнс не изменила ни слова в моей статье, хотя и поместила маленькую врезку про Рассела Монро — добровольца группы поддержки, пишущего специальную серию репортажей для «Журнала». Я сразу почувствовал ловкую руку Дэна Винтерса в этой маленькой манипуляции — сам я никогда не говорил ему о своем намерении присоединиться к группе, а также в слове «серию», которое навело меня на вполне конкретную мысль о том, что повлечет за собой эта моя публикация в «Журнале». Я не смог удержать улыбки, увидев выражение лица Эрика — такое жестокое, такое настороженное, такое... ну просто незаменимый человек.
Одному лишь Богу известно, какое количество телефонных звонков раздавалось в это утро в управлении шерифа, в особенности на столах Эрика Вальда и группы поддержки. Я чувствовал, статья принесла нам успех.
Я позвонил Джону Кэрфаксу, работающему в группе телефонного контроля, и он подтвердил мне, что действительно установил у меня на столбе электронное перехватывающее устройство. Оно определяет номер звонящего и включает в себя звукозаписывающий аппарат. По его словам, потребуется не более тридцати секунд на то, чтобы все это зафиксировать. Согласно особому распоряжению Винтерса, полученной информацией он будет делиться со мной лично.
Я позвонил своему литагенту — Нелл. Я сказал ей, что располагаю уникальной возможностью получать конфиденциальную информацию о самом жутком, самом страшном и самом диком убийце, какой за долгие годы появлялся на калифорнийской земле, и что нуждаюсь в деньгах для работы над книгой.
— Не так-то много мы пока от тебя получили, — сказала она. — С тех пор, как ты работаешь в «Журнале», ты не написал для нас ни строчки.
— Но я же не миллион долларов прошу, а столько, сколько ты сможешь организовать для начала работы. Мне просто позарез сейчас нужны деньги.
— Я попробую.
— И учти, на фоне этой книги всякие там «Врассыпную» и «фатальное видение» покажутся вам детским лепетом.
Она помолчала. Глубоко вздохнула.
— Похоже, в Калифорнии каждый или пишет романы об убийцах, или собирается поразвлечься убийством.
— У каждого свой собственный особый дар, — заметил я.
— Я попробую, Расс. Это все, что могу обещать.
После такого воодушевляющего разговора я набрался смелости и позвонил в свой банк, чтобы проверить три моих счета, — за последние полгода я был не в состоянии сделать это. Сумма, остающаяся на них, сократилась до восьми тысяч долларов — примерно нашего двухмесячного прожиточного минимума. Мысленно я уже готовился продать машину Иззи, мой грузовичок (почти не использующийся), а также ликвидировать наши пенсионные вклады. Все это — после уплаты налогов и с учетом прочих вычетов — позволило бы нам продержаться еще год. В более отдаленной перспективе маячила идея продать наш дом, хотя сейчас неподходящее время для продажи недвижимости. Про те восемьдесят тысяч, которые я задолжал медицинскому центру, мне даже вспоминать не хотелось.
Я начал подумывать о том, смогу ли вообще написать что-то близкое к реальности в условиях существования видеозаписи Мартина, когда на расстоянии броска от моей пишущей машинки в земле покоится тело Элис Фульц, а сам я фатально зациклился на Эмбер Мэй, которой суждено стать ключевой фигурой нового романа.
«Нет, — сказал я себе, — не сможешь. В таком случае ты напишешь роман о Полуночном Глазе. Остальное так и останется похороненным в темных анналах твоей тайной жизни. Может быть, когда-нибудь потом ты сделаешь из этого целый роман».
Я предложил Грейс поехать со мной навестить Иззи, но она отказалась.
— Мне вовсе не страшно оставаться здесь одной, — сказала она. — Не думаю, что эти типы догадаются, куда я исчезла. Более того, если разобраться, это вообще единственное место, где я даже в одиночестве чувствую себя в полной безопасности.
— Понимаю, — сказал я.
Кроме того, есть кое-что в моей машине, в чем я должен бы разобраться, и это не то, что мне хотелось бы, чтобы услышал хоть кто-нибудь, даже моя дочь.
По пути к дому Джо и Коррин я прослушал пленку еще раз. Все так же невнятно гудел голос Глаза, а я не смог извлечь из этой пленки ничего. Тогда я начал размышлять над тем, как вообще появилась на свет эта пленка и как она попала в магнитофон Эмбер. А не подделка ли это? Записанная с оригиналов, которые Пэриш не внес в список «вещественных доказательств» по делу Полуночного Глаза?
В конце концов я выключил невнятную белиберду, перемотал пленку на начало и сунул кассету в карман.
«Несомненно, — подумал я, — для хранения таких вещей нужно найти местечко понадежнее, чем машина».
* * *
Изабелла сидела в постели, опершись на подложенные под спину подушки, а на коленях у нее лежали портативный магнитофон и коробка с кассетами. Из-под бейсбольной кепки виднелись наушники — маленькие черные подушечки на каждом ухе. Она услышала, как я вхожу, открыла глаза и одарила меня улыбкой такой теплоты и счастья, что мне тут же захотелось лечь рядом с ней, заключить ее в свои объятия и рассказать ей, как сильно я ее люблю. Так я и поступил. Она тоже, как могла, — сидя — обняла меня. Сняла наушники. Снова надела свою кепку.
— Ты очень плохо выглядишь, — сказала она без малейшей запинки. Должно быть, я довольно странно посмотрел на нее, потому что она тут же выдала: — Я хочу сказать, ты... выглядишь... хорошо. В эти дни у меня все п-п-получается как-то не т-т-так. И все же, Рассел, ты очень плохо выглядишь. Хотя и н-н-надел мою любимую красную веревку.
Она указала пальцем на мою красную ветровку и снова улыбнулась.
— Хорошо провел без меня время?
— Хорошо... — сказал я, не зная, как закончить фразу. Я почувствовал, внутри меня разверзается пропасть, темная зияющая бездна, в которую летят две маленькие куклы, похожие на Изабеллу и Расса Монро, — руки и ноги раскинуты в стороны, а сами они медленно крутятся, низвергаясь в картонную преисподнюю.
— О, маленький, только не надо на м-м-меня так смотреть, — сказала она. — Я знаю, что говорю с-п-п-плошную чушь.
— Ничего подобного, — возразил я. — И я польщен тем, что тебе понравилась моя красная веревка.
Она снова улыбнулась.
В этом мире нет ничего лучше улыбки Изабеллы.
— Т-ты... ты просто п-п-подсмеиваешься надо мной.
— Я знаю.
— Но к-к-когда-нибудь я тоже до тебя доберусь.
— Все равно не поймаешь.
— П-п-пока нет. Но после о-о-операции сразу же поймаю.
— После операции я стану проявлять большую бдительность.
— Все равно поймаю, и ты за все заплатишь, сосунок!
— Типичная темпераментная латиноска, — сказал я. — Только и думает об отмщении.
— Я и так уже о-о-отомстила тебе, когда ты покалечил меня.
— Я не покалечил тебя. Я женился на тебе.
— В-в-вот именно.
Несколько секунд я держал ее в своих объятиях, пока она не успокоилась и не улыбнулась мне. Это была все та же, немного застенчивая, почти виноватая улыбка, которая возникала на ее лице каждый раз перед тем вопросом, который она тут же и задала мне.
— Догадался, чего мне сейчас хочется?
— Ты проголодалась, — сказал я.
— Не с-с-спросишь, что там сегодня на завтрак?
Я выбрался из кровати и отправился на кухню.
Джо сидел за столом перед вентилятором, попивая холодный чай. Коррин стояла у плиты. Мне показалось, их молчание слишком затянулось. Такое всегда чувствуешь.
Я доложил Изабелле, что в меню значится «хуэвос ранчерос». Она улыбнулась и кивнула.
Вернувшись на кухню, я понял причину их молчания: не только речь Изабеллы, но и все ее состояние стало намного хуже. Я проследил за взглядом Коррин. Она смотрела за окно, в небо.
В голубой выси реактивный самолет оставил после себя белесый след, и я даже разглядел слабый мерцающий клинышек серебра перед ним. Он казался символом того, как высока и опасна может быть человеческая жизнь, но по сути это был всего лишь парящий в небе реактивный самолет. Издалека, с запада, надвигалось на нас темное одеяло облаков, раскинувшееся над горизонтом подобно савану, скрывающему утро.
— Сегодня звонил доктор Нессон, — заговорила Коррин, повернувшись ко мне. — Операция назначена на шесть утра. Продлится около шести часов. Он не хочет, чтобы мы ждали ее окончания. Похоже, он встревожен. И я — тоже.
Мне показалось странным, что Иззи не обмолвилась ни словом об этом, и Коррин поняла, о чем я подумал.
— Она не может правильно выразить свою мысль, — сказала она. — А сегодня утром даже забыла, как ее зовут.
Я присоединился к их молчанию.
Картины прошлой ночи — ледяные руки Элис, обнимающие мою застывшую шею, — мешались в моем сознании с образом моей жены, лежащей в тридцати футах от меня. Как бы мне сейчас помогла «Кровавая Мэри»!
— Знаешь, Рассел, — заговорил Джо, — Коррин уронила Иззи (Иззи была маленькая), и та сильно ударилась головкой. Врачи тогда сказали: вроде с ней все в порядке. Тебе не кажется, что, может быть...
— Нет, — отрезал я. — Это полнейшая нелепость.
Я пытался растолковать Джо и Коррин: никакой их вины в этом нет, опухоль возникла сама по себе. Но мои слова не доходили до них, я чувствовал, их плечи сгибаются не только под гнетом реальности, но и под гнетом их собственного воображения. Я сразу понял это, потому что занимался тем же самым — на протяжении долгих месяцев — сразу после того, как Изабелле поставили диагноз. В своей беспомощности мы часто укоряем себя и верим: тем самым мы облегчаем участь любимого нами человека. Нелегкой оказывается эта ноша вины перед близким, но она не идет ни в какое сравнение с той, которую приходится нести на себе жертве.
Самое ужасное в раке — то, что страдальцам кажется, будто они сами повинны в своей болезни. Многие модные мыслители (могу добавить, у некоторых из них у самих рак) уверены: в психике раковых больных таится что-то такое, что позволяет им самим «создавать» себе опухоль.
Изабелла — как и тысячи других, попавших в ту же ситуацию, — начала бороться за свою жизнь — читать книги, слушать лекции, смотреть видеозаписи (кстати сказать, чертовски дорогие, с рекламными наклейками, призывающими покупать их), и все эти книги, лекции и видеозаписи обещали научить ее — сотворить, создать собственное лекарство от болезни, так же как она в себе сотворила, создала саму болезнь. Изабелла занималась медитацией. Представляла себе, как здоровые ее клетки пожирают ее опухоль. Сидела на макробиотической, якобы способствующей долголетию диете. Делала специальные упражнения. Она прошла курс иглоукалывания, акупрессуры, энергетических вливаний. Ей разблокировали срединную артерию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58