Бесконечными клизмами ей истерзали прямую кишку. Ее желудок наполняли хлораллой, женьшенем, мумие, маточным молочком, астрагалом, эхинацеями, аминокислотами, двухфазовыми ферментными и взаимоактивными добавками, лошадиными дозами витаминов, тоннами минеральных веществ. Короче говоря, проводили все мыслимые и немыслимые экспериментальные виды лечения и — явно мошеннического свойства медицинские процедуры. Все вместе превратило ее в охваченную хронической лихорадкой и страдающую поносом груду мяса, которая не могла выносить запаха собственного тела. Но, как и полагалось по инструкции, она продолжала твердить себе, что по-прежнему красива. Когда же ничто не помогло, она мужественно повторила все виды лечения сначала. Однако опухоль продолжала разрастаться. И тогда она решила: это вина — ее. Конечно, ее собственная. Такой вывод явился вполне естественным порождением ее ослабевшего мозга: она сама создала опухоль, сама подпитывает ее, она заслужила ее, чуть ли не сама возжелала ее.
Но потом что-то в ней начало меняться.
Она перестала смотреть видеокассеты, на которых врачи увещевали ее мысленно представлять свою опухоль, брать на себя ответственность за собственное заболевание и менять оборонительную тактику в связи с изменением хода болезни. Стала в меньшем количестве принимать свои таблетки, пилюли и всевозможные добавки. Начала есть не только тофу и фальшивый сыр, сделанный из соевых бобов. Стала подолгу над чем-то задумываться. Несколько дней промолчала, не слышала моих вопросов, а потому и не отвечала на них.
Я понял, что происходит с ней: она продолжает обвинять лишь себя, а от этого медленно сходит с ума.
Молчание сменилось бурной реакцией. Изабелла стала часто плакать, нередко кричала.
И вот однажды вечером... заговорила:
— Знаешь, Расс, все это — чистейшей воды ложь, — сказала она мне. — Сплошная ложь.
— Что именно?
— Что будто бы я сама накликала на себя эту болезнь. Ничего подобного я не делала с собой. Я была счастлива. Моя мать любила меня. Мой отец любил меня и никогда не обижал. Никто не обижал меня. Я была счастливым ребенком. Я старалась быть хорошей девочкой. В четырнадцать лет выкурила несколько сигарет, но на этом все и закончилось. Немного выпивала. В шестнадцать попробовала покурить травки, но, когда на другой день прослушала запись собственной игры на пианино — играла в состоянии опьянения, — ни разу больше не прикоснулась к ней. Когда мне исполнилось двадцать три года, я вышла замуж за человека, которого полюбила. А однажды утром произошел приступ, и я почувствовала, что у меня в мозгу что-то растет. Это был рак. И я скажу тебе: я ненавижу его. Я ненавижу само это слово «рак», так и норовящее слететь с языка, такое легкое в произношении. И вовсе я не создала его, что бы там ни говорили эти... эти... эти блаженные дурни, заставляющие меня в это поверить. Знаешь, что они делают? Они продают змеиный жир в современной упаковке. Они из рака делают бизнес. Торгуют несбыточными надеждами. Я готова принять наказание за что угодно, в том числе и за то, что я — мексиканка и католичка. Но я отказываюсь брать на себя вину за рак. И я намерена выиграть это сражение. Я добьюсь победы над страшной тварью... Черт бы побрал всех этих людей, этих... паразитов. Расс, что вообще происходит с нашей страной? Мы думаем, мы контролируем весь мир, и все — в нем, и даже все — за его пределами: луну и... звезды, — контролируем все, начиная с небес и кончая раковыми метастазами в наших телах. Ну откуда у нас такое самомнение, чтобы безапелляционно верить в подобное свое могущество? Разве это наше... «могущество» принесло нам хоть какую-то пользу? Что дало всем нам, кроме места, насильно отнятого у коренных жителей, кроме неба, заполоненного спутниками и летающим мусором, кроме целой нации несчастных, поверивших в излечение от рака с помощью правильного питания? Как можно быть такими самонадеянными? Как можно морочить голову больным, что рак — их собственная вина? Я хочу жить, Расс. Я собираюсь победить эту мерзость. Но я не собираюсь принимать на себя ответственность за болезнь. Я чувствую себя так, будто в меня вселился кто-то посторонний. Я чувствую себя обманутой. Я люблю тебя и люблю жизнь, но я ненавижу свою болезнь. И сражаться с ней я буду тем самым оружием, которое у меня есть, — любовью и ненавистью. Другого у меня просто нет. Знаешь, что такое — рак? Рак — это мелкие злые клетки, которые растут там, где им не надо расти. Никто не знает, почему они начинают расти и как их остановить, но ведь точно так же никто не может вылечить простуду. Рак — это не симптом. Рак — это не метафора. И не тема для дискуссии. Мейлер сказал, что рак — опухоль отвергнутого безумия. Дурак этот Мейлер. На самом деле рак — это всего лишь чертовское невезение. Это некий маленький злобный мерзавец, и я хочу, чтобы его удалили из меня. Надеюсь, операция не станет путешествием внутрь себя с единственной целью обнаружить там потаенное желание — умереть. Наоборот, я хочу выжить.
И, когда я услышал размышления Изабеллы, я сделал вывод, обратный тому, что она говорила: если человек, по всем научным теориям, может возбудить рак в себе самом, почему же он не может возбудить его в ком-то другом? Была ли моя вина в болезни Изабеллы? Я почувствовал ее с новой, резко возросшей силой.
Я знаю человека — ему сейчас шестьдесят, — у которого от рака умерли три жены. Он верит в то, что это он — причина их заболевания и смерти, что он сам является канцерогеном. И вот уже десять лет, как он не встречается с женщинами, так как убежден: его любовь ведет к смерти его любимых. Он играет в гольф. Он пьет. Но живет он один. У него восемь собак.
* * *
Сейчас, глядя, как с виноватой сосредоточенностью Коррин колдует над плитой, я вспомнил размышления Иззи и мои собственные размышления на этот счет. Я поцеловал Коррин в голову и сказал:
— Это не более чем чертовское невезение. Но это случилось с ней. Это не должно было случиться ни с Джо, ни с тобой, ни со мной.
Она взглянула на меня. Потом медленно кивнула. Джо бросился из-за стола, чтобы ответить на телефонный звонок. Я снова уставился в окно на чистое, жаркое утро и задумался, как же все в этом мире закончится.
— Это тебя, — сказал Джо, передавая мне трубку радиотелефона. — Эрик Вальд.
— Ну как, Эрик, ты теперь у нас знаменитость?
— Ш-ш-ш-ш. Привет, Расс. Это была ложь во спасение.
Я ничего не сказал, но вышел на крыльцо и притворил за собой дверь.
Солнечный свет буквально ошеломил меня, хотя и не так сильно, как тот факт, что Полуночный Глаз с такой легкостью выследил меня в доме родителей Изабеллы.
— Чего ты хочешь?
— Мне нравится читать про себя статьи. Эта группа поддержки — абсолютно потрясающий боевой отряд. Я настолько струхнул, что и носа теперь высунуть не могу. Кстати, о физиономиях. Неплохой снимок вы дали на первой полосе. Пожалуй, мне немного не повезло, что именно в тот момент я проезжал мимо. Я еще подумал тогда, не запечатлели ли соседи и мой образ?
Что-то пыталось пробиться в мое сознание в тот момент, но у меня не было возможности подумать, что же это такое, поскольку я пытался запомнить каждое произнесенное им слово. Я предпочел оставить на потом...
— Теперь каждый житель округа знает, кого ему надо искать, — вставил я.
— Ш-ш-ш-ш... Я же сказал, меня просто ужас охватил. Кстати, Вальд уже создал мой психологический портрет?
— Нет.
— Очень занят? Спешит стать легендарной личностью?
— Это просто удивительно... такие свиньи, как ты, готовы пойти на что угодно, лишь бы о них написали хоть пару строчек в газете.
— А почему ты не упомянул о нашем последнем разговоре? Ни слова не сказал о моей цели: я занимаюсь расовой чисткой.
— Всему свое время.
— Ты сильно ошибаешься, думая, что у тебя так уж много времени. Возможно, свое сенсационное заявление я сделаю намного раньше. Или... существует и другая возможность...
— Какая?
— Такая, что я уже сделал его. Ш-ш-ш-ш.
Я глянул на часы — было девять тридцать шесть утра.
— Винтерс установил на твоем домашнем телефоне электронный перехватчик?
— Мы решили не делать этого. Предпочитаем разговаривать с тобой.
— О, какая же убедительная, благопристойная ложь! Я восхищаюсь тобой, Рассел!
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, линия чиста.
— Эта линия действительно чиста.
— Зачем ты позвонил сюда?
— Я хочу, чтобы ты, педик сраный, всему округу поведал о моей цели: я провозку расовую чистку. Я же говорил тебе это! Ты что, оказался еще глупее, чем я думал? Или полагаешь, что я звоню тебе ради собственного удовольствия? И не вздумай играть со мной, Монро!
— Никто с тобой и не собирается играть. Более того, мы намерены дать тебе то, чего ты добиваешься.
— За т-т-твоими словами мне слышится нежный академический подход Эрика Вальда. Винтерс приказал ему поднатаскать тебя, да? Похоже, действительно я имею дело с тобой и Вальдом вместе, так?
— Да.
— Отлично. Я так и понял. Идея заключается в том, чтобы стравить мне побольше веревки, на которой я смог бы повеситься. Готов поспорить, ниггер Винтерс употребил именно этот словесный штамп. А теперь слушай, Рассел, я хочу, чтобы в очередной статье ты процитировал следующее мое высказывание. Г-г-готов записывать? «Цель действий Полуночного Глаза — предупредить все расовые меньшинства о том, что они больше не желательны в этом округе». Повторить?
— Не надо, я успел записать.
— Тогда прочитай.
Я прочитал.
— Ш-ш-ш. Даже на душе полегчало. Освободился. Стало легче дышать. И вообще у меня сегодня хорошее настроение. Так вот. Я тут немного пораскинул мозгами насчет твоих вопросов по поводу смерти этой манекенщицы — Эмбер Мэй. Правильно? Абсолютно очевидно, совершил убийство и решил приписать мне эту доморощенную попытку кто-то из работников вашего управления. Правильно?
— Думаю, что так.
— Ты знаешь кто?
— Нет, — солгал я. Идея воспользоваться содействием Глаза для того, чтобы избавиться от преследований Мартина Пэриша, показалась мне нелепой, но тут же я подумал: а ведь у меня не так-то много союзников! И мне стало интересно, понимает ли Глаз что-то такое, что пока ускользает от моего внимания?
— Ты установил, кто знал о моих первых двух заявлениях — о латиносах и паре ниггеров?
— Думаю, да.
— Так, Рассел. Перечисли их.
— Винтерс, Пэриш, Сингер, Йэи, Карен Шульц. Ну, еще три-четыре ближайших помощника Пэриша. Может, кто-то из экспертов — в общей сложности наберется полдюжины человек. Раньше я на Вальда грешил, но он не был включен в официальный список.
— Так-так.
Я вслушивался, пытаясь разобрать какие-нибудь фоновые звуки, но ничего не услышал.
Мне показалось, кто-то смотрит на меня. Повернулся и увидел любопытство на лицах Джо и Коррин, стоящих у кухонного окна и смотрящих на меня.
— А ты сам, Рассел? Ты числишься в этом списке?
— Нет.
— Они ужасно медлили, так не хотелось им признаться в случившемся, верно?
— Да.
— Знаешь, это одна из причин, по которой я решил разговаривать именно с тобой. Полицейские... такие бюрократы, такие... неповоротливые. Скажи, кто-нибудь из перечисленных тобой людей был как-то связан с этой самой Эмбер?
— Пэриш и Вальд.
— И, разумеется, ты сам.
— Да.
— Опиши мне денежный аспект этого дела. Особенно то, что связано с ее недвижимостью.
Я в общих чертах сообщил Глазу, как Эмбер собиралась распорядиться своим состоянием в случае ее безвременной кончины. Он слушал не перебивая.
— Забудь про Винтерса, Сингера и Шульц. Причины очевидны, — наконец заговорил он. — Про Вальда, впрочем, тоже. Он — ученый, дилетант, трус. Зато капитан детективов Мартин Пэриш мог бы стать очень даже интересной возможностью. Ш-ш-ш-ш. Как все же весело — быть полицейским!
— Может, ты и сам запишешься в группу поддержки?
— Получу майку с кепочкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58