До какой и когда? Или это просто ничего не
значившая форма прощания, вместо обычного "до свидания"?..
Одноэтажный дом коннозаводчика и владельца ипподрома Вильгельма
Мадера находился вовсе в иной части города, на тихой Благовещенской улице,
с конца которой начинался булыжный Дальнепольский тракт. Левую, большую
половину дома с красивым мезонином занимали теперь какие-то совконторы.
Хозяевам были оставлены две комнаты: кабинет и спальня, соединявшиеся
между собой. В свой дом бывшие владельцы входили теперь с черного хода,
через кухню, ибо парадным подъездом пользовались только чиновники
совконторы.
Жена Мадера встретила нас в черном платье и в черных чулках, лицо ее
было опухшим от слез. Взглянув на Титаренко, который был у нее вчера сразу
после убийства, она слегка кивнула ему и повела нас в кабинет, где
выстрелом в затылок был убит ее муж. Здесь я еще застал некоторые признаки
вчерашней трагедии: ящики и тумбы письменного стола открыты, валялись
бумаги - купчие, счета, отчеты управляющего ипподрома, программки скачек и
бегов, бухгалтерские отчеты с конного завода и прочее.
- Садитесь, господа, - тихо произнесла хозяйка.
Титаренко сел на стул с высокой спинкой, а я продолжал осмотр
кабинета. Ничего я не нашел, никаких следов, посторонних предметов, мебель
не сдвинута, никакой видимости борьбы или сопротивления.
- Госпожа Мадер, я вынужден буду задать вам несколько вопросов, -
обратился я к вдове.
Она согласно кивнула, сказала:
- Меня зовут Елена Леопольдовна.
- В котором часу это произошло? - спросил я.
- Между девятью и десятью вечера.
- Где вы находились в это время?
- Муж последнее время ужасно похудел. В тот вечер он попросил меня
отнести нашему портному две пары брюк, сузить.
- Вы не могли бы перечислить, что похищено?
- По-моему, ничего. И дорогие вещи, и драгоценности на месте.
- Елена Леопольдовна, с кем ваш муж общался последнее время?
- Какое сейчас общение? Господи!..
- Ну а по телефону?
- За полгода вчера утром был единственный звонок.
- От кого?
- Не знаю. Я находилась в спальне. Поскольку звонки теперь редкость,
я прислушалась.
- Пожалуйста, воспроизведите по возможности разговор.
- Трубку снял муж. Он сказал: "Да, это я... Не узнал... Живу? Как все
сейчас... Благодарю, я передам ей привет... Конечно, почему бы и нет...
Ах, вот как! Понимаю, понимаю... Это я улажу... Годится, я теперь человек
свободный..." Потом звонивший заговорил, видимо о лошадях, потому что муж
ответил: "Понятия не имею, наверное забрали для своей Красной Армии. Я
теперь на завод не хожу. "Пепел"? Конечно помню. Это была великолепная
скачка. Кажется, четвертая... Вы тогда сорвали куш, что и говорить!.. Ах,
что вспоминать!.." На мой вопрос, кто звонил, муж уклончиво ответил: "Один
старый знакомый". Я спросила, знаю ли я его, муж ответил: "Нет". Меня это
удивило, поскольку звонивший передавал мне привет. Но я почувствовала, что
муж уклоняется и не стала настаивать. Вот, собственно, и все.
- Елена Леопольдовна, хотя бы предположительно вы не могли бы
назвать, кто мог быть звонившим?
- Нет. Но наверное кто-то из знакомых мужа, кто посещал ипподром. А
таких было много.
- Кто был управляющим ипподромом?
- Господин Левжинский, Адам Юрьевич.
- Вы давно его видели? Он жив?
- Не знаю. Последний раз я видела его в прошлом году.
- А вы не знаете его адрес?
- Прежде он жил в доме Болотовича. А сейчас, право, не знаю.
Я помнил доходный дом купца Болотовича. Квартиры в нем снимали люди
приличного достатка...
Когда мы уже уходили, вдова Мадера обратилась ко мне:
- Если вы разыщите господина Левжинского, будьте добры, известите
его... И скажите, что похороны завтра...
Попрощавшись, мы вышли.
- Что дальше, Викентий Сергеевич? - спросил Титаренко. - Каковы ваши
впечатления?
- О впечатлениях говорить рано. Завтра, до визита к ограбленной вдове
Йоргоса, я хотел бы знать, обитает ли еще на своей квартире управляющий
ипподромом Левжинский. Если его выселили, то куда. И вообще, жив ли он.
Есть у вас люди, которые в состоянии это сделать? Не мне же этим
заниматься, любезный.
- Это будет сделано, - коротко, без тени обиды сказал Титаренко. -
Куда сейчас? Домой?
- Да... Вот что еще: в городе теперь не так уж много извозчиков.
Пусть ваши люди попробуют выяснить, не возили ли они кого-нибудь по
адресам, где живут погибшие именно в те дни и часы, когда были совершены
убийства. Извозчики народ сговорчивый, они охотно помогали полиции. Вряд
ли убийца передвигался пешком. Ему нужно было появиться на короткое время,
сделать свое дело и тут же исчезнуть. Тем более, что все три жертвы живут
в отдалении и в разных концах города.
- Я понял, - сказал Титаренко. - Постараемся выяснить...
На следующий день около пяти вечера заявился Титаренко.
- Ну что? - спросил я.
- Левжинский Адам Юрьевич проживает там же, в доходном доме
Болотовича. Правда, его несколько потеснили: большую часть квартиры отдали
многодетной работнице с фармацевтической фабрики и старухе с тремя
внучатами. У нее сын погиб на фронте в Галиции. Невестку изнасиловали и
убили. Она поехала в деревню менять последнюю одежонку на картошку, - он
взглянул на меня каким-то давящим испытывающим взглядом.
Я уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.
- С извозчиками безрезультатно, - сказал Титаренко.
- В каком смысле?
- Опросили всех, кого только можно. Никто не возил по этим адресам в
указанные дни и часы.
- Я и не очень рассчитывал... Ладно. К Левжинскому я пойду один. Не
возражаете?
- Как вам угодно...
Левжинский оказался человеком лет шестидесяти - сухощавый,
чистенький, гладко выбритый с тщательно зачесанными седыми волосами, со
следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату, забитую
мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей прежней
его квартиры.
Я представился, объяснил причину своего визита.
- Убили?! - он провел узкой холеной ладонью по лбу и опустился на
стул, словно боясь, что упадет. - Кто же это сделал? - тихо спросил он.
- Адам Юрьевич, для выяснения этого я хочу задать вам несколько
вопросов.
- Пожалуйста.
- У вас не сохранились случайно программки скачек, скажем за
последние пять-шесть лет?
- Я храню все программки с момента открытия ипподрома. Что вас
конкретно интересует?
- "Пепел". Что это?
- "Пепел" - игреневый жеребец.
- Фаворит?
- Какое там! Господин Мадер купил его в конце 1915-го года. Я
уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги. Но
я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" - будущая жемчужина в нашей
конюшне. Что сказать? Трудный был жеребец. Выпустить мы его рискнули
впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели в связи с
известными вам событиями в феврале 1917-го.
- То есть он участвовал в одной скачке?
- Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.
- А именно?
- Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради шутки. В
"Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего не знал. А я
верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел" проиграет, я
погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку, а мой
знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером мы отметили победу в
ресторане Яроховича.
- Кто этот счастливец?
- Адвокат Иегупов Борис Николаевич. Он помешан на лошадях, дружил с
жокеями. В общем, свой человек на ипподроме, в конюшнях.
Имя адвоката Иегупова было мне знакомо: молодой, способный, выиграл
несколько крупных нашумевших наследственных дел; несмотря на молодость,
вращался в кругу солидных промышленников и деловых людей, но, по слухам, -
хваток, циничен, высокомерен, кое-кто из старых адвокатов считал его
авантюристом.
- Он бывал в доме у Мадеров? - спросил я.
- И не раз. Там любили поиграть в карты. Принимали и его, восходящую
звезду. Это же он выиграл миллионное дело для купца Чернецкого, когда тот
судился с заводчиком Лункевичем. Кроме того, Иегупов ухаживал за
племянницей господина Мадера. Она ушла сестрой милосердия на фронт и
погибла весной 1915-го, когда немцы осуществили Горлицкий прорыв.
- Вы так хорошо знаете все о семье Мадеров.
- Я работал у него с 1901-го года.
- Кто еще бывал у Мадеров, когда собирались поиграть в карты?
- Известные в губернии и в городе люди; купцы, промышленники,
финансисты, крупные адвокаты.
- А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?
- Непременно.
- Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?
- Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.
Поблагодарив Левжинского, я ушел. После полудня мы с Титаренко
отправились к вдове Йоргоса. Сам Йоргос застрелился в 1913 году,
запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот ограбили его вдову.
Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был конфискован, в
нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и пристанями
(дом находился невдалеке от порта).
Мадам Йоргос - пожилая, сухая, как тарань, южного типа женщина с
широко раскрытыми, вроде навсегда испуганными черными глазами - была
суетлива и взволнована. У низенького окна стояла швейная машина, рядом
лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд, хозяйка смущенно сказала:
- Я в юности умела неплохо шить. Сейчас пригодилось, жить как-то
нужно.
Комната являла собой какой-то склад вещей и предметов. Как и у
Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все, что
оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.
- Я уже убрала немного, потому что тут был такой разгром! - рукой
хозяйка обвела комнату. - Что-то искали. А что - не могу понять, все вещи
целы.
- Это произошло в ваше отсутствие? - спросил я.
- Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и
в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.
- Что же все-таки похитили? Драгоценности?
- Нет. Сумку. У покойного была большая замшевая сумка. Когда нас
переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного стола все бумаги мужа
затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла...
Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа Йоргос
навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно. И тут мне на
глаза попался большой семейный альбом, обтянутый зеленым сафьяном с
бронзовыми застежками. Он лежал на подоконнике. Попросив разрешение у
хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, - фотографии
родителей, затем детские снимки супругов, в гимназической форме, в
свадебной одежде, потом пошли какие-то новые лица - родственники или
приятели. Почти в самом конце одна страница была пуста, фотографию из
дугообразных прорезей извлекли, видимо, недавно, цвет картона под нею
сохранил свой прежний тон - темносерый, в то время как открытые свету края
выгорели, поблекли.
- Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и зачем ее
вынул?
- Понятия не имею, - она удивленно смотрела на пустое место.
- А что за снимок?
- По-моему, на память о пикнике у господина Мадера, - подумав
ответила она. - В 1914 году уходил на фронт брат господина Мадера. Он
погиб через год под Хотином. Господин Мадер в честь проводов брата устроил
пикник на своей даче.
- Кто был на этом пикнике?
Она прикрыла глаза, как бы вспоминая, затем сказала:
- Всех не вспомню. Точно помню, что присутствовали господа
Пирятинские, Чернецкие, Розенфельды, Муромцевы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38