Правильно ли, достаточно ли убедительно изложил он Чэну свои взгляды на бой?.. Повидимому, нет, раз Чэн выпустил очередь без всякого толка. Да, за эту очередь, которая может сбить с толку остальных лётчиков, отвечает он, Фу…
Противник продолжал атаковать сверху.
«Что ж, лобовая, так лобовая», — подумал Фу. Выбрав себе целью ведущий вражеский самолёт, он склонился к трубе прицела. И вдруг за привычным силуэтом командирской машины противника он различил очертания опытного американского моноплана. Машина была чрезвычайно компактна. Своим малым лбом она отличалась от окружающих её самолётов прежнего типа.
И тут произошло нечто неожиданное для ведомых Фу лётчиков: ведущий отвернул от американца, резко увёл машину вправо и с набором высоты вышел над противником. Можно было подумать, что Фу забыл все традиции полка и собственные инструкции, многократно и настойчиво преподававшиеся лётчикам: «Не бойтесь лобовой атаки. Враг её не выдерживает. Когда наступит момент действительного риска столкновения, он отвернёт первым. Зато у вас будет выгодная возможность с кратчайшей дистанции поразить его».
Манёвр Фу был настолько необычным и нежданным, что в рядах эскадрильи произошло секундное замешательство. Как ни коротко оно было, Чэн не мог его не заметить, так как сам был его невольным участником.
А Фу, развивая максимально возможную скорость, уводил теперь со снижением свою эскадрилью на запад. Вот на короткий момент самолёты окунулись в облачность, вот уже пробили её. Лётчики увидели землю. Едва уловимая на быстром движении, мелькнула лента реки.
Не сбавляя оборотов и теряя высоту, Фу нёсся на запад.
Чэн старался не отставать, хотя не понимал, что заставляет Фу так спешить, когда строевые машины гоминдановцев уже остались позади. Только новый американский истребитель следовал за эскадрильей, словно увлечённый погоней. Не было ли совершенным позором уходить от такого противника? Чэну казалось: ещё немного, и он не выдержит — вырвавшись из строя, атакует янки…
Фу временами выравнивал машину. Но как только противник приближался сзади на дистанцию действительного огня, снова двигал сектор, набирая скорость.
Река осталась далеко позади. Фу, так же неожиданно, как при выходе из атаки, сделал горку. Переход был столь стремителен, что перед глазами Фу пошли тёмные круги. Кровь отлила от головы.
Преодолевая напряжение одеревяневшей шеи, Фу оглянулся. Ему хотелось своими глазами убедиться в том, что эскадрилья следует за ним, хотя он знал, что иначе и быть не может. Он пересчитал самолёты: все тут. С таким же усилием повернул голову и с беспокойством оглядел небо. Он был убеждён, что если новый истребитель оторвётся от массы своего сопровождения, янки не ввяжется в бой.
Фу потерял скорость на горке для того, чтобы дать возможность менее скоростным гоминдановцам нагнать американца. Не все, но, по крайней мере, пять или шесть звеньев пиратов были теперь поблизости. Фу старался не потерять американца в общей карусели. Не напрасно же Фу разыграл это позорное бегство. Теперь нужно было навалиться всеми силами, оттереть янки от всей стаи, заставить его сесть.
— Нажимать, пока не сядет! — вслух повторил Фу и даже стиснул от напряжения зубы.
Как было условлено перед вылетом, его эскадрилья рассыпалась на звенья. Звенья вышли противнику во фланги, чтобы разбить его строй и заставить бросить командирское звено, в составе которого теперь шёл американец. Звено самого Фу, находясь над американцем, должно было заставить его сесть.
«Нажать, нажать!» — непрерывно звенело в голове Фу. Набрав высоту, он камнем устремился на противника, стараясь выбить новый самолёт из ведущего вражеского звена. Но, повидимому, враг понял, чего добиваются истребители Фу. Во всяком случае, он не рассыпал строй, как обычно, и не завязывал одиночных боев. А янки, как пришитый, висел на хвосте своего ведущего командира. Повидимому, он оставил намерение показать отменные боевые качества нового самолёта и думал только о том, как бы вырваться из мясорубки. Вероятно, лётчик, сидевший в этом новом самолёте, разгадал, что именно он-то и был целью всей сложной игры, а может быть, это было ему передано по радио. Как бы то ни было, он жался к своим после нескольких бесплодных попыток вырваться на высоту, где он мог бы воспользоваться своей быстроходностью и улизнуть. Но звено Фу каждый раз заставляло его снова втиснуться в кучу мечущихся, как осиный рой, гоминдановцев.
Наконец момент показался Фу подходящим для решительного удара. Его истребитель сверкнул в лучах солнца и вошёл в отвесное пике. В следующее мгновение он был уже под брюхом американца. Чэн ждал, что сейчас от носа самолёта Фу к американцу протянется пучок белых трасс и все будет кончено, но Фу сделал переворот в сторону Чэна и ушёл из атаки, не дав ни одного выстрела.
«У Фу задержка в пулемётах», — мелькнула у Чэна острая, как боль, мысль. Положение Фу показалось Чэну затруднительным. И действительно, в следующий миг американец оказался под хвостом самолёта Фу и выпустил две короткие очереди. Чэн различил нитки его трассирующих снарядов. Он не помнил уже ничего, кроме того, что сейчас, может быть в следующую секунду, сноп пламени и чёрного дыма охватит самолёт Фу. К его удивлению и досаде, Фу, не сбрасывая американца с хвоста, вошёл в пологую петлю, словно нарочно подставляя себя врагу. Американец, пользуясь выгодным положением, дал ещё одну очередь.
Чэн отлично знал, что именно этот американский истребитель — цель их вылета, именно он нужен командованию. Но как бы ни был нужен командованию этот самолёт, Чэн не мог пойти на то, чтобы щадить его в момент, когда янки угрожал жизни Фу! Рука Чэна почти помимо его воли легла на сектор. Самолёт, гудя мотором и дрожа, выходил правым боевым разворотом в хвост американцу, продолжавшему вести огонь по Фу. Не отпуская гашеток, Чэн послал «страховую» очередь, хотя был уверен в безошибочности своих первых пуль. И действительно, дымок уже тянулся из-под центроплана американца.
Чэн перевёл взгляд на «голубую ящерицу» и с облегчением увидел, что она невредимой перешла на вираж вокруг падающего американского самолёта.
Увидев пылающий самолёт американца, Фу с досадою ударил по колпаку. Он не заметил, кто зажёг самолёт, но было ясно: все усилия, все хитрости пошли насмарку. Кто-то помешал посадить американца, кто-то из своих погорячился.
Задание было сорвано. Оставалось драться, как всегда. Фу собрал свои самолёты. Бой продолжался по привычной программе…
Чэн прозевал приказание ведущего и не заметил, что к Фу собираются все товарищи. Увидев пламя там, куда упёрлись трассы его очереди, он забыл обо всём, кроме возможности бить ещё и ещё. Были забыты все обещания, данные самому себе. Чэн больше не думал ни о строе, ни о товарищах. Его помыслы были заняты поисками цели, в которую можно было бы послать следующую очередь. Все, чему он учился когда-то, все, чему столько лет учил других, собралось сейчас в руке, охватившей штурвал. Тут, в этой невзрачной дюралевой трубе, оплетённой затёртым шпагатом, был сейчас весь смысл его жизни. Хотелось взять от машины всё, что могут дать полторы тысячи лошадиных сил, зажатых в моторе. Чэн испытывал полное слияние с машиной, которое приходит в восторге полёта. Крылья казались продолжением собственных рук, каждое движение кисти, каждый нажим ступни естественными, как шаги при ходьбе. И над всем главенствовало и все подавляло одно непреодолимое, ни с чем не сравнимое желание: стрелять! Ведь он стрелял боевыми зарядами, стрелял не по холщевым мешкам конусов, не по щитам мишеней, — его выстрелы должны были настичь уклоняющегося, сопротивляющегося врага.
Ещё два раза он отчётливо видел, как под его выстрелами загорались вражеские самолёты.
Значит, сегодня три!
Три!
Целых три!
А может быть, только три? Всего три сбитые машины за целую вечность, что он кружится в жарком просторе высоко над землёй.
Чэн заставлял машину проделывать целую цепь сложных фигур, чтобы занять выгодную позицию. Эта позиция была ему нужна всего на долю секунды. Доля секунды — и тогда будет четвёртый трофей за день.
Сделав вид, будто хочет атаковать врага в лоб, и якобы не выдержав сближения, Чэн задрал нос самолёта, уверенный, что сам находится вне прицела. На себя, ещё на себя, пока машина не войдёт в перевёрнутый полет! А там, неожиданным для врага иммельманом, оказаться у него на хвосте и прямой очередью послать жертву вслед первым трём. Четвёртого врага за день!..
Но что же это?! Крик удивления и досады едва не вырвался из груди Чэна, а может быть, и вырвался, да он сам его не услышал за рёвом мотора. Перебои, несколько коротких перебоев мотора! Быстрый взгляд на бензиномер: ноль! Как он мог прозевать, что баки пусты?! Как мог, как смел? Он, инструктор Чэн!..
Ненависть к самому себе, страх перед тем, что должно сейчас произойти, на миг заполнили мозг. Но тотчас же все вытеснила мысль, что машина заваливается помимо его воли, что он не довёл манёвр до конца. Не отрывая глаза от прицела, Чэн держал палец на спуске, но вражеского самолёта все не было в поле его зрения. Не было и не могло быть — ведь иммельман не состоялся. Вместо того чтобы выйти в хвост противнику, Чэн сам подставил ему брюхо своего самолёта. Один миг растерянности, едва уловимая доля секунды! Но её было достаточно, чтобы внезапно просветлённым разумом схватить все и услышать звон своей бурно пульсирующей крови. Чэн понял: дробный стук, который он слышит, не что иное, как пули врага, прямая очередь, ударившая по его самолёту!..
Чэн пошевелил педалями — тут все было в порядке. Надежда блеснула из-за тёмного занавеса, которым было закрылось уже все.
Чэн толкнул штурвал от себя, потянул на себя, из стороны в стороны. Он поддавался чересчур легко. Рука лётчика не испытывала сопротивления, и машина никак не реагировала на её движения. Что же, значит управление потеряно? Чэн оттолкнул колпак и покосился за борт. Машина шла со снижением. Под нею, сменяясь молниеносной чередой, неслись разноцветные ковры земли. Чэн смотрел на них и ждал, когда вражеский лётчик пошлёт последнюю, заключительную очередь. В том, что эта очередь будет, он ни минуты не сомневался. Не сомневался и в том, что тогда ему останется одно — парашют.
Чэн оглянулся, желая по положению противника определить возможное время этого финала: вместо одного самолёта за ним шли уже два. Но оба были своими! Это были товарищи, повидимому вмешавшиеся в бой именно в тот момент, когда Чэну грозила верная гибель.
Он окинул взглядом приборы. Самолёт шёл поразительно спокойно в пологом, но точном планировании. Чэну оставалось подумать только о том, чтобы посадить его в целости. Можно было сохранить не только себя, но и материальную часть, — это было хорошо!
Чэн взялся за кран выпуска шасси и потянул на себя штурвал. Но теперь штурвал не поддавался. Ещё усилие — и опять напрасно. Руль высоты был заклинён или повреждено управление. Истребитель, вместо того чтобы перейти в горизонтальный полет, ещё увеличил угол планирования. Чэн услышал усилившееся пение воздуха и сообразил, что намерение посадить машину на колеса — пустая фантазия. Не было никакого смысла выпускать шасси при отсутствии контроля над движениями самолёта, — это могло привести только к аварии. Если самолёт подойдёт к земле нормально, то садиться нужно на брюхо. Но через секунду Чэн убедился в том, что и такой надежды у него нет, — машина не снизится правильно. К тому же движение её все ускорялось, снижение делалось все круче. Да, кажется, спасти истребитель не удастся! Эта мысль невыносимой тяжестью давила на мозг, на все существо Чэна. За годы работы в школе он привык к тому, что даже пустячная авария — несмываемый позор для инструктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Противник продолжал атаковать сверху.
«Что ж, лобовая, так лобовая», — подумал Фу. Выбрав себе целью ведущий вражеский самолёт, он склонился к трубе прицела. И вдруг за привычным силуэтом командирской машины противника он различил очертания опытного американского моноплана. Машина была чрезвычайно компактна. Своим малым лбом она отличалась от окружающих её самолётов прежнего типа.
И тут произошло нечто неожиданное для ведомых Фу лётчиков: ведущий отвернул от американца, резко увёл машину вправо и с набором высоты вышел над противником. Можно было подумать, что Фу забыл все традиции полка и собственные инструкции, многократно и настойчиво преподававшиеся лётчикам: «Не бойтесь лобовой атаки. Враг её не выдерживает. Когда наступит момент действительного риска столкновения, он отвернёт первым. Зато у вас будет выгодная возможность с кратчайшей дистанции поразить его».
Манёвр Фу был настолько необычным и нежданным, что в рядах эскадрильи произошло секундное замешательство. Как ни коротко оно было, Чэн не мог его не заметить, так как сам был его невольным участником.
А Фу, развивая максимально возможную скорость, уводил теперь со снижением свою эскадрилью на запад. Вот на короткий момент самолёты окунулись в облачность, вот уже пробили её. Лётчики увидели землю. Едва уловимая на быстром движении, мелькнула лента реки.
Не сбавляя оборотов и теряя высоту, Фу нёсся на запад.
Чэн старался не отставать, хотя не понимал, что заставляет Фу так спешить, когда строевые машины гоминдановцев уже остались позади. Только новый американский истребитель следовал за эскадрильей, словно увлечённый погоней. Не было ли совершенным позором уходить от такого противника? Чэну казалось: ещё немного, и он не выдержит — вырвавшись из строя, атакует янки…
Фу временами выравнивал машину. Но как только противник приближался сзади на дистанцию действительного огня, снова двигал сектор, набирая скорость.
Река осталась далеко позади. Фу, так же неожиданно, как при выходе из атаки, сделал горку. Переход был столь стремителен, что перед глазами Фу пошли тёмные круги. Кровь отлила от головы.
Преодолевая напряжение одеревяневшей шеи, Фу оглянулся. Ему хотелось своими глазами убедиться в том, что эскадрилья следует за ним, хотя он знал, что иначе и быть не может. Он пересчитал самолёты: все тут. С таким же усилием повернул голову и с беспокойством оглядел небо. Он был убеждён, что если новый истребитель оторвётся от массы своего сопровождения, янки не ввяжется в бой.
Фу потерял скорость на горке для того, чтобы дать возможность менее скоростным гоминдановцам нагнать американца. Не все, но, по крайней мере, пять или шесть звеньев пиратов были теперь поблизости. Фу старался не потерять американца в общей карусели. Не напрасно же Фу разыграл это позорное бегство. Теперь нужно было навалиться всеми силами, оттереть янки от всей стаи, заставить его сесть.
— Нажимать, пока не сядет! — вслух повторил Фу и даже стиснул от напряжения зубы.
Как было условлено перед вылетом, его эскадрилья рассыпалась на звенья. Звенья вышли противнику во фланги, чтобы разбить его строй и заставить бросить командирское звено, в составе которого теперь шёл американец. Звено самого Фу, находясь над американцем, должно было заставить его сесть.
«Нажать, нажать!» — непрерывно звенело в голове Фу. Набрав высоту, он камнем устремился на противника, стараясь выбить новый самолёт из ведущего вражеского звена. Но, повидимому, враг понял, чего добиваются истребители Фу. Во всяком случае, он не рассыпал строй, как обычно, и не завязывал одиночных боев. А янки, как пришитый, висел на хвосте своего ведущего командира. Повидимому, он оставил намерение показать отменные боевые качества нового самолёта и думал только о том, как бы вырваться из мясорубки. Вероятно, лётчик, сидевший в этом новом самолёте, разгадал, что именно он-то и был целью всей сложной игры, а может быть, это было ему передано по радио. Как бы то ни было, он жался к своим после нескольких бесплодных попыток вырваться на высоту, где он мог бы воспользоваться своей быстроходностью и улизнуть. Но звено Фу каждый раз заставляло его снова втиснуться в кучу мечущихся, как осиный рой, гоминдановцев.
Наконец момент показался Фу подходящим для решительного удара. Его истребитель сверкнул в лучах солнца и вошёл в отвесное пике. В следующее мгновение он был уже под брюхом американца. Чэн ждал, что сейчас от носа самолёта Фу к американцу протянется пучок белых трасс и все будет кончено, но Фу сделал переворот в сторону Чэна и ушёл из атаки, не дав ни одного выстрела.
«У Фу задержка в пулемётах», — мелькнула у Чэна острая, как боль, мысль. Положение Фу показалось Чэну затруднительным. И действительно, в следующий миг американец оказался под хвостом самолёта Фу и выпустил две короткие очереди. Чэн различил нитки его трассирующих снарядов. Он не помнил уже ничего, кроме того, что сейчас, может быть в следующую секунду, сноп пламени и чёрного дыма охватит самолёт Фу. К его удивлению и досаде, Фу, не сбрасывая американца с хвоста, вошёл в пологую петлю, словно нарочно подставляя себя врагу. Американец, пользуясь выгодным положением, дал ещё одну очередь.
Чэн отлично знал, что именно этот американский истребитель — цель их вылета, именно он нужен командованию. Но как бы ни был нужен командованию этот самолёт, Чэн не мог пойти на то, чтобы щадить его в момент, когда янки угрожал жизни Фу! Рука Чэна почти помимо его воли легла на сектор. Самолёт, гудя мотором и дрожа, выходил правым боевым разворотом в хвост американцу, продолжавшему вести огонь по Фу. Не отпуская гашеток, Чэн послал «страховую» очередь, хотя был уверен в безошибочности своих первых пуль. И действительно, дымок уже тянулся из-под центроплана американца.
Чэн перевёл взгляд на «голубую ящерицу» и с облегчением увидел, что она невредимой перешла на вираж вокруг падающего американского самолёта.
Увидев пылающий самолёт американца, Фу с досадою ударил по колпаку. Он не заметил, кто зажёг самолёт, но было ясно: все усилия, все хитрости пошли насмарку. Кто-то помешал посадить американца, кто-то из своих погорячился.
Задание было сорвано. Оставалось драться, как всегда. Фу собрал свои самолёты. Бой продолжался по привычной программе…
Чэн прозевал приказание ведущего и не заметил, что к Фу собираются все товарищи. Увидев пламя там, куда упёрлись трассы его очереди, он забыл обо всём, кроме возможности бить ещё и ещё. Были забыты все обещания, данные самому себе. Чэн больше не думал ни о строе, ни о товарищах. Его помыслы были заняты поисками цели, в которую можно было бы послать следующую очередь. Все, чему он учился когда-то, все, чему столько лет учил других, собралось сейчас в руке, охватившей штурвал. Тут, в этой невзрачной дюралевой трубе, оплетённой затёртым шпагатом, был сейчас весь смысл его жизни. Хотелось взять от машины всё, что могут дать полторы тысячи лошадиных сил, зажатых в моторе. Чэн испытывал полное слияние с машиной, которое приходит в восторге полёта. Крылья казались продолжением собственных рук, каждое движение кисти, каждый нажим ступни естественными, как шаги при ходьбе. И над всем главенствовало и все подавляло одно непреодолимое, ни с чем не сравнимое желание: стрелять! Ведь он стрелял боевыми зарядами, стрелял не по холщевым мешкам конусов, не по щитам мишеней, — его выстрелы должны были настичь уклоняющегося, сопротивляющегося врага.
Ещё два раза он отчётливо видел, как под его выстрелами загорались вражеские самолёты.
Значит, сегодня три!
Три!
Целых три!
А может быть, только три? Всего три сбитые машины за целую вечность, что он кружится в жарком просторе высоко над землёй.
Чэн заставлял машину проделывать целую цепь сложных фигур, чтобы занять выгодную позицию. Эта позиция была ему нужна всего на долю секунды. Доля секунды — и тогда будет четвёртый трофей за день.
Сделав вид, будто хочет атаковать врага в лоб, и якобы не выдержав сближения, Чэн задрал нос самолёта, уверенный, что сам находится вне прицела. На себя, ещё на себя, пока машина не войдёт в перевёрнутый полет! А там, неожиданным для врага иммельманом, оказаться у него на хвосте и прямой очередью послать жертву вслед первым трём. Четвёртого врага за день!..
Но что же это?! Крик удивления и досады едва не вырвался из груди Чэна, а может быть, и вырвался, да он сам его не услышал за рёвом мотора. Перебои, несколько коротких перебоев мотора! Быстрый взгляд на бензиномер: ноль! Как он мог прозевать, что баки пусты?! Как мог, как смел? Он, инструктор Чэн!..
Ненависть к самому себе, страх перед тем, что должно сейчас произойти, на миг заполнили мозг. Но тотчас же все вытеснила мысль, что машина заваливается помимо его воли, что он не довёл манёвр до конца. Не отрывая глаза от прицела, Чэн держал палец на спуске, но вражеского самолёта все не было в поле его зрения. Не было и не могло быть — ведь иммельман не состоялся. Вместо того чтобы выйти в хвост противнику, Чэн сам подставил ему брюхо своего самолёта. Один миг растерянности, едва уловимая доля секунды! Но её было достаточно, чтобы внезапно просветлённым разумом схватить все и услышать звон своей бурно пульсирующей крови. Чэн понял: дробный стук, который он слышит, не что иное, как пули врага, прямая очередь, ударившая по его самолёту!..
Чэн пошевелил педалями — тут все было в порядке. Надежда блеснула из-за тёмного занавеса, которым было закрылось уже все.
Чэн толкнул штурвал от себя, потянул на себя, из стороны в стороны. Он поддавался чересчур легко. Рука лётчика не испытывала сопротивления, и машина никак не реагировала на её движения. Что же, значит управление потеряно? Чэн оттолкнул колпак и покосился за борт. Машина шла со снижением. Под нею, сменяясь молниеносной чередой, неслись разноцветные ковры земли. Чэн смотрел на них и ждал, когда вражеский лётчик пошлёт последнюю, заключительную очередь. В том, что эта очередь будет, он ни минуты не сомневался. Не сомневался и в том, что тогда ему останется одно — парашют.
Чэн оглянулся, желая по положению противника определить возможное время этого финала: вместо одного самолёта за ним шли уже два. Но оба были своими! Это были товарищи, повидимому вмешавшиеся в бой именно в тот момент, когда Чэну грозила верная гибель.
Он окинул взглядом приборы. Самолёт шёл поразительно спокойно в пологом, но точном планировании. Чэну оставалось подумать только о том, чтобы посадить его в целости. Можно было сохранить не только себя, но и материальную часть, — это было хорошо!
Чэн взялся за кран выпуска шасси и потянул на себя штурвал. Но теперь штурвал не поддавался. Ещё усилие — и опять напрасно. Руль высоты был заклинён или повреждено управление. Истребитель, вместо того чтобы перейти в горизонтальный полет, ещё увеличил угол планирования. Чэн услышал усилившееся пение воздуха и сообразил, что намерение посадить машину на колеса — пустая фантазия. Не было никакого смысла выпускать шасси при отсутствии контроля над движениями самолёта, — это могло привести только к аварии. Если самолёт подойдёт к земле нормально, то садиться нужно на брюхо. Но через секунду Чэн убедился в том, что и такой надежды у него нет, — машина не снизится правильно. К тому же движение её все ускорялось, снижение делалось все круче. Да, кажется, спасти истребитель не удастся! Эта мысль невыносимой тяжестью давила на мозг, на все существо Чэна. За годы работы в школе он привык к тому, что даже пустячная авария — несмываемый позор для инструктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74