Кроне вёл замкнутую жизнь. Днём к нему приходили кухарка и уборщица. Вечера он проводил один, запершись в доме. Посетители бывали редко. Это были люди, которых никто в этой местности не знал.
Сегодня, как и всегда, у Кроне царила тишина. Самые любопытные уши, если их интересовало происходящее в доме, не уловили бы снаружи телефонного звонка, раздавшегося в комнате, где сидел Кроне.
— О, Фрэнк! — с неподдельной радостью воскликнул Кроне, сняв трубку. — Ты уже здесь?! Ну, ну, я буду очень рад… Только приходи пешком. Дверь на веранду будет не заперта…
Повесив трубку, Кроне посмотрел на часы и отпер балконную дверь.
Прошло не больше четверти часа, и в комнату вошёл полковник Фрэнк Паркер. Он плотно затворил дверь за собой и повернул ключ.
— Вот и я, Мак, — сказал он просто, снимая перчатки и отбрасывая их в сторону вместе со шляпой.
Кроне пошёл ему навстречу и двумя руками потряс руку Паркера.
— Приятно видеть тебя в порядке! Только с тобой я чувствую себя самим собою и ощущаю, что цел.
— Да и тебе достался довольно трудный пост. По сравнению с тобой пресловутый британский Лоуренс жил у арабов, как в пансионе!
Кроне достал из шкафчика несколько бутылок.
— Покрепче?.. Один наш английский коллега, говорят, потчует своих друзей месивом собственного изобретения. Он называет его «Устрица пустыни»… Прочищает мозги, как выстрел.
С этими словами Кроне принялся за приготовление коктейля.
Паркер оглядел комнату.
— Совсем обжился? — спросил он.
— Завтра снимаюсь с якоря.
— Так я займу твою хижину.
— Получай в наследство!
— С рецептом «Устрицы»?
— Как всякий другой чужой секрет, могу уступить за сходную цену.
— А ты домой?
— Зависит от того, что ты называешь домом.
— В Штаты?
— Боюсь, что я настолько отвык от Штатов, что именно туда-то и приехал бы, как в гости. Нет, я еду как раз в обратном направлении.
— На ту сторону?
— Да.
— Покупать души?
— За время работы в гестапо я пришёл к выводу: далеко не все покупается и продаётся.
— Странный вывод… для такой службы!
— Видишь ли… мне несколько раз пришлось там столкнуться с коммунистами. Их нельзя было ничем заставить изменить своим взглядам: ни кнутом, ни деньгами.
— У немцев было мало денег.
Кроне покачал головой.
— Нет… не все продаётся. Нам нужно с этим считаться. Вот и сейчас я опять нарвался на такого субъекта. Он даже ещё и не коммунист, хотя идёт к этому.
— Не можешь купить?
— Его пробовали купить англичане — не вышло. Теперь мы хотим его просто украсть.
— Такая важная птица?
— У него в голове кое-что, чего нам нехватает для некоторых работ реактивщиков.
— Так при чем тут англичане?
Кроне рассмеялся.
— Они думали утащить его у нас из-под носа, а нос им натяну я!
— Это правильно… А что тебя гонит с места?
— Нужно побывать среди немцев в советской зоне и заодно обделать это дело с инженером Шверером…
— Этим самым, с реактивными проектами?»
— Да.
Паркер поставил на край стола пустой стакан.
— Твоё месиво действует здорово! Особенно на голодный желудок.
— К сожалению, ничего не могу предложить, кроме бисквитов и шоколада.
— Вполне устраивает! Я ведь сластёна… Я спешил застать тебя. Мне предстоит провести тут некоторое время.
— Тебе будет трудновато, Фрэнк. Немцы здесь особенно недолюбливают нашего брата.
— Обломаем!..
— Они даже таких, как я, не очень-то уважают. А если бы они знали, что я вовсе не немец фон Кроне, а Мак-Кронин, американец, мне пришлось бы худо… Нужно замесить все наново.
— Приготовь мне ещё порцию твоего «Крокодила пустыни»… Но то, что ты говоришь о здешнем народе, меня удивляет.
— Рано или поздно то же самое произойдёт по всей зоне.
— Глупости! — упрямо проговорил Паркер. — Впрочем, я тут ненадолго. Только наберу кое-какой народ.
— Наших отсюда не сманишь!
— Мне нужны немцы. Фу, чорт! Как я не сообразил сразу; ведь ты же должен знать всех и каждого.
— Какого сорта люди тебе нужны?
— Для создания чего-то вроде «иностранного легиона».
— Тут ты, конечно, прав.
— Это не моя мысль; так думают все наши, постарше меня.
— Да, когда-то французы первыми поняли, что такое иностранный легион… — задумчиво проговорил Кроне. — Нам ещё чертовски может понадобиться подобное учреждение. Нужно заранее подбирать такой народ, которому уже некуда деваться, а нигде, как здесь, в Западной Германии, ты не найдёшь его в таком количестве.
— Вот, вот, — обрадованно сказал Паркер. — И в руках держать можно и отвечать не придётся перед папами, мамами да перед избирателями. Тризония надолго останется для нас резервуаром, из которого мы будем черпать солдат для самых трудных дел и мест.
— Однако у тебя большой диапазон: Токио-Париж! Который же из флангов настоящий?
— Оба. Наши стремятся занять такие позиции, чтобы господствовать и над Старым Светом. Поэтому базы в Исландии, Гренландии и на Аляске ничуть не менее важны, чем в Тихом океане, Жёлтом море или Мраморном. Иначе мы никогда не возьмём Советы в достаточно крепкие клещи. При той политике, которую ведут в Вашингтоне, нам нужен не один Гибралтар, а десять: средиземноморский, полярный, атлантический, тихоокеанский. Везде: в Европе, в Азии, в Африке — всюду! И для каждой такой позиции мы должны найти чудаков, которые согласились бы сидеть в её гарнизоне за пару галет и глоток джина.
— На первый взгляд не так-то просто!
— Э, брат, на американские козлы сел теперь кучер, который может и рискнуть на горе.
— Однако шею могут свернуть не только его пассажиры, но и он сам, — скептически заметил Кроне.
— Это, знаешь ли, довольно старый закон: своя глупая голова дороже десятка умных чужих.
— В этом смысле Гитлер был наиболее подходящим субъектом. Наши не сумели его во-время поддержать.
Паркер потянулся и зевнул.
— Чертовски устал!
— Ну, спать, так спать! — проговорил Кроне и устало потянулся. — Диван к твоим услугам. Сейчас я дам тебе плед и подушки.
Делая постель, Паркер спросил:
— Что ты скажешь, если я отворю на ночь окошко?
Из спальни послышался смех Кроне.
— Только то, — крикнул он, — что, может быть, утром затворять его будет за нас кто-нибудь другой!.. Я же говорил: немцы не очень любят янки!
— Фу, дьявол! Неужели так скверно?
— Я же говорил… Ну спи, Фрэнк. Мне рано вставать.
6
Эмалированная дощечка с номером дома держалась на остатке стены. Рядом с нею была огромная брешь. Дальше снова кусок стены с уцелевшей дверью подъезда. Сбоку кнопка звонка в начищенной медной розетке. Чтобы попасть внутрь дома, не нужно было подниматься по ступеням. Это можно было сделать через любую из брешей по обе стороны двери.
Однако дверь была затворена, и на её створке белела карточка: «Доктор инженер Э.ф.Шверер».
Рупп поднялся по ступеням и надавил кнопку.
— О, господин Вирт! — радостно воскликнула Эльза. — Муж будет так рад!..
Это была правда. Приветливая улыбка появилась на лице Эгона, когда он увидел гостя.
Рупп критически оглядел скудную обстановку комнаты.
— Неважно устроились, — проговорил Рупп.
Эгон махнул рукой:
— Сейчас не до того. Дайте закончить мою машину… Все придёт!
— Именно потому, что вы хотите работать, вам не может быть безразлично, как жить, хотя бы ради неё. — И Рупп кивком указал на девочку, безмятежно спавшую в кроватке у единственной стены, не выщербленной осколками.
— О, Лили!..
— Да, её будущее — будущее всей Германии, — сказал Рупп.
— Германия никогда больше не будет тем, чем была.
— Надеюсь! И об этом позаботимся мы сами, немцы. Именно поэтому-то её будущее и должно быть прекрасным.
— Если только на это может рассчитывать страна, занятая чужими войсками, раздроблённая на части, с областями, не могущими жить друг без друга, но изолированными одна от другой.
— Это, конечно, так, но я надеюсь, что немцы не дадут себя одурачить.
— Если вы не идеализируете немца в большом, широко народном понимании этого имени; если в немце не умерли совесть и честь, затоптанные Гитлером: если в немце ещё тлеет искорка национального достоинства и понятия о подлинной свободе человека, а мне хочется верить, — Эгон в порыве поднял руки, — да, мне хочется верить, что в моем народе эта искра тлеет так же неугасимо, как, оказывается, тлела во мне самом; если все это живёт ещё и будет жить, то оккупанты там, на западе нашей родины, натягивают опасную для них пружину.
— Я рад слышать это от вас, — сказал Рупп. — Надо только уточнить: не опасную, а смертельную.
— Может быть, и смертельную… — в задумчивости повторил за ним Эгон. — Когда в народе просыпается сознание того, что он народ, он не прощает, не может и не должен прощать того, что делают американцы и англичане… Особенно американцы… Они плюют нам в лицо, они третируют нас, как каких-то варваров, как рабов, как подонки человечества. Нас без стеснения обирают. Солдаты и офицеры — кто как умеет. Они разгромили мою старую квартиру в своём секторе Берлина. Растащили все. «На память, на память!» — приговаривали они, растаскивая вещи. — По мере того как Эгон говорил, лицо его покрывалось бледностью. Он судорожно сжимал руки. — Теперь, если я вижу на улице американцев, мне хочется позвать их к себе вот сюда, в эту голую конуру: «Не хотите ли взять ещё что-нибудь?» Солдат, вероятно, удовлетворился бы кастрюльками Эльзы; офицеру я предложил бы детскую кроватку. А генерал… генерал, конечно, пожелал бы овладеть чертежами моей счётной машины. О, в этом американские генералы понимают толк!
— Так… — задумчиво произнёс Рупп. — Мы подыщем вам более подходящее жильё. Хотя бы ради… ради Лили. И ради вас самого.
Эгон грустно улыбнулся.
— Теперь часто приходится слышать о том, что многие представляют себе, будто нас будут рвать с двух сторон…
— Это не так, мой доктор.
Рупп развернул книгу, которую держал в руке.
— Вот послушайте: «Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведёт к изгнанию или уничтожению клики Гитлера. Мы приветствовали бы подобный исход. Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остаётся…»
Рупп поднял глаза на Эгона. Тот сидел, охватив голову руками. Его глаза были закрыты. Рупп раздельно повторил:
— «…гитлеры приходят и уходят, а народ германский…» Заметьте, доктор, это говорилось в тот период, когда Гитлер в своём приказе писал: «Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай!..» — В голосе Руппа зазвучала гордость. — А смотрите, доктор, что говорит Сталин: «У нас нет такой задачи, чтобы уничтожить Германию, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию. Но уничтожить гитлеровское государство — можно и должно».
— Я знаю, он это сказал!
— А раз сказал он…
Эгон подался всем корпусом к Руппу и в волнении проговорил:
— Много лет назад я слышал его голос по радио в автомобиле Франца… Я мог бы и сейчас слово в слово повторить его речь…
— Я вижу, вам она хорошо запомнилась.
— Разве можно забыть этот голос! Эти слова! — Глаза Эгона загорелись новою надеждой. Он остановился над кроваткой и долго, задумавшись, смотрел на разметавшуюся во сне девочку.
— Я совсем забыла тебе передать, — сказала Эльза: — заходил Эрнст.
— Эрнст? — Брови Эгона недовольно сошлись. — Что ему тут нужно?
— Твои родители приглашают Лили на денёк погостить. Эрнст завтра заедет за ней.
— Завтра я занят.
— Так я поеду с Лили.
— Одна, в ту зону!
7
Старый Шверер напрасно старался скрыть от жены владевшее им с утра беспокойство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74