Несмотря на преимущество, он первый не выдержал, пробормотав: “Ты, дьяволенок!” сквозь стиснутые зубы.
Мгновенно, едва почувствовав, что он сдался, она отбросила все запреты и слилась с ним в торжестве оргазма, выплескивая свой восторг громкими, ликующими криками.
Несколько минут они лежали тихо, ласково и благодарно прильнув друг к другу; потом Хел улыбнулся и покачал головой:
– Похоже на то, что я опять проиграл.
– Именно на это и похоже. – Она радостно, озорно рассмеялась.
* * *
Хана сидела на пороге комнатки, устланной татами, лицом к истерзанному, обугленному саду; кимоно было спущено на бедра, оставив ее выше пояса обнаженной для нежного, возбуждающего массажа, служившего призом в этой игре. Опустившись перед ней на колени, Хел осторожно, едва касаясь, проводил кончиками пальцев по ее спине, вызывая мелкие волны дрожи и наслаждения, поднимавшиеся все выше к затылку и достигавшие самых корней волос.
Взгляд его был рассеянным, мускулы на лице расслабились; он дал свободу своим мыслям, позволив им блуждать в заоблачной дали горьковатой радости, смешанной с печалью, и грустного, умиротворяющего спокойствия. Прошедшей ночью он принял окончательное решение и был теперь вознагражден за это.
Долгие часы простоял он в одиночестве на коленях в своей Оружейной, размышляя над положением камней на доске, Было совершенно очевидно, что неизбежно, рано или поздно, Компания пробьет его тонкую, легкую броню. Или упорные поиски приведут их наконец к открытию, что де Ландэ умер, или факты, касающиеся убийства Кеннеди, потеряют в конце концов свою остроту и актуальность. И тогда они придут за ним.
Он мог бороться, мог обрубить множество цепких щупалец этой многоголовой гидры, но кончится тем, что они все-таки доберутся до него. Возможно, это будет что-либо глобальное и безликое, например бомба, а может быть, что-нибудь абсолютно нелепое, вроде шальной пули. Можно ли найти в этом хоть крупицу достоинства? Обрести шибуми?
Наконец, все журавли заключены в свои гнезда. Он будет жить в мире и любви с Ханой, пока они не придут за ним. Тогда он выйдет из игры. По собственной воле. Он сделает это своими руками.
Почти тотчас же, стоило ему только прийти к ясному пониманию своей позиции в игре и единственному пути, ведущему к ее достойному завершению, Хел ощутил, как годы копившегося в нем отвращения и ненависти спали с него, точно тяжкие оковы. Едва отделившись от будущего, прошлое превратилось просто в череду мелких, незначительных событий, никак не связанных с его душой и телом, переставших быть его неотъемлемой частью и не имеющих больше власти ранить его и причинять ему боль.
Внезапно ему захотелось заново пересмотреть свою жизнь, вновь увидеть те драгоценные частицы, которые он повсюду носил с собой. Уже глубокой ночью, под шелест теплого южного ветра, завывавшего под карнизом, он опустился на колени перед низеньким лакированным столиком, на котором находилось несколько вещей: шкатулки для го, которые подарил ему Кисикава-сан, и пожелтевший листок с выражениями официального соболезнования, с краями потертыми и обмахрившимися, оттого что его бесчисленное количество раз разворачивали и снова складывали. Это письмо, которое он унес тогда с вокзала Симбаси, было все, что осталось от благородного, полного непоколебимого чувства собственного достоинства старика, умершего ночью.
Все эти годы, пока Николая носило по Западному полушарию, он всегда и везде возил с собою три духовных якоря, спасавших его корабль от бурь, три маяка, всегда приводивших его в тихую гавань; ларец для го, в котором воплощалась для него вся его любовь, нежность и преданность своему названому отцу, выцветшее, пожелтевшее письмо, служившее для него символом несгибаемого японского духа, и сад – не тот сад, который уничтожили бандиты, но тот идеальный образ сада, который он носил в своей душе и бледным, несовершенным отражением которого был этот погубленный участок земли. Обладая тремя этими вещами, он чувствовал себя счастливым и очень богатым.
Мысли Николая, освободившись наконец от стягивавших их уз, скользили, свободно лавируя среди обрывков идей и воспоминаний, и вскоре, сам не заметив, как это случилось, он оказался на холмистом горном лугу, слившись воедино с шелестящей травой и золотистым солнечным светом.
Дома… После стольких лет скитаний.
– Никко?
– Хм-м-м?
Хана прислонилась спиной к его обнаженной груди. Он прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
– Никко, а ты уверен, что не поддался, позволив мне выиграть?
– С какой стати мне это делать?
– С такой, что ты удивительный человек. Необыкновенный. И очень чуткий.
– Я не играю в поддавки. И чтобы доказать тебе это, в следующий раз мы поставим на максимум, Она тихонько рассмеялась.
– Я подумала, что получится каламбур – каламбур по-английски.
– О?
– Я могла бы сказать: “Ты и так на взводе”
– Ох, это ужасно.
Обхватив Хану сзади, он крепко обнял ее, прижав к себе и ласково накрыв ладонями ее маленькие круглые груди.
– Единственное, что меня утешает, это твой сад, Никко. Я рада, что они пощадили его. Ты столько лет ухаживал за ним, вложил в него столько любви и труда, что я бы просто не вынесла, если бы они что-нибудь с ним сделали.
– Я знаю.
Не было смысла говорить ей, что сада больше нет. Настало время пить чай, который Николай приготовил для них обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Мгновенно, едва почувствовав, что он сдался, она отбросила все запреты и слилась с ним в торжестве оргазма, выплескивая свой восторг громкими, ликующими криками.
Несколько минут они лежали тихо, ласково и благодарно прильнув друг к другу; потом Хел улыбнулся и покачал головой:
– Похоже на то, что я опять проиграл.
– Именно на это и похоже. – Она радостно, озорно рассмеялась.
* * *
Хана сидела на пороге комнатки, устланной татами, лицом к истерзанному, обугленному саду; кимоно было спущено на бедра, оставив ее выше пояса обнаженной для нежного, возбуждающего массажа, служившего призом в этой игре. Опустившись перед ней на колени, Хел осторожно, едва касаясь, проводил кончиками пальцев по ее спине, вызывая мелкие волны дрожи и наслаждения, поднимавшиеся все выше к затылку и достигавшие самых корней волос.
Взгляд его был рассеянным, мускулы на лице расслабились; он дал свободу своим мыслям, позволив им блуждать в заоблачной дали горьковатой радости, смешанной с печалью, и грустного, умиротворяющего спокойствия. Прошедшей ночью он принял окончательное решение и был теперь вознагражден за это.
Долгие часы простоял он в одиночестве на коленях в своей Оружейной, размышляя над положением камней на доске, Было совершенно очевидно, что неизбежно, рано или поздно, Компания пробьет его тонкую, легкую броню. Или упорные поиски приведут их наконец к открытию, что де Ландэ умер, или факты, касающиеся убийства Кеннеди, потеряют в конце концов свою остроту и актуальность. И тогда они придут за ним.
Он мог бороться, мог обрубить множество цепких щупалец этой многоголовой гидры, но кончится тем, что они все-таки доберутся до него. Возможно, это будет что-либо глобальное и безликое, например бомба, а может быть, что-нибудь абсолютно нелепое, вроде шальной пули. Можно ли найти в этом хоть крупицу достоинства? Обрести шибуми?
Наконец, все журавли заключены в свои гнезда. Он будет жить в мире и любви с Ханой, пока они не придут за ним. Тогда он выйдет из игры. По собственной воле. Он сделает это своими руками.
Почти тотчас же, стоило ему только прийти к ясному пониманию своей позиции в игре и единственному пути, ведущему к ее достойному завершению, Хел ощутил, как годы копившегося в нем отвращения и ненависти спали с него, точно тяжкие оковы. Едва отделившись от будущего, прошлое превратилось просто в череду мелких, незначительных событий, никак не связанных с его душой и телом, переставших быть его неотъемлемой частью и не имеющих больше власти ранить его и причинять ему боль.
Внезапно ему захотелось заново пересмотреть свою жизнь, вновь увидеть те драгоценные частицы, которые он повсюду носил с собой. Уже глубокой ночью, под шелест теплого южного ветра, завывавшего под карнизом, он опустился на колени перед низеньким лакированным столиком, на котором находилось несколько вещей: шкатулки для го, которые подарил ему Кисикава-сан, и пожелтевший листок с выражениями официального соболезнования, с краями потертыми и обмахрившимися, оттого что его бесчисленное количество раз разворачивали и снова складывали. Это письмо, которое он унес тогда с вокзала Симбаси, было все, что осталось от благородного, полного непоколебимого чувства собственного достоинства старика, умершего ночью.
Все эти годы, пока Николая носило по Западному полушарию, он всегда и везде возил с собою три духовных якоря, спасавших его корабль от бурь, три маяка, всегда приводивших его в тихую гавань; ларец для го, в котором воплощалась для него вся его любовь, нежность и преданность своему названому отцу, выцветшее, пожелтевшее письмо, служившее для него символом несгибаемого японского духа, и сад – не тот сад, который уничтожили бандиты, но тот идеальный образ сада, который он носил в своей душе и бледным, несовершенным отражением которого был этот погубленный участок земли. Обладая тремя этими вещами, он чувствовал себя счастливым и очень богатым.
Мысли Николая, освободившись наконец от стягивавших их уз, скользили, свободно лавируя среди обрывков идей и воспоминаний, и вскоре, сам не заметив, как это случилось, он оказался на холмистом горном лугу, слившись воедино с шелестящей травой и золотистым солнечным светом.
Дома… После стольких лет скитаний.
– Никко?
– Хм-м-м?
Хана прислонилась спиной к его обнаженной груди. Он прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
– Никко, а ты уверен, что не поддался, позволив мне выиграть?
– С какой стати мне это делать?
– С такой, что ты удивительный человек. Необыкновенный. И очень чуткий.
– Я не играю в поддавки. И чтобы доказать тебе это, в следующий раз мы поставим на максимум, Она тихонько рассмеялась.
– Я подумала, что получится каламбур – каламбур по-английски.
– О?
– Я могла бы сказать: “Ты и так на взводе”
– Ох, это ужасно.
Обхватив Хану сзади, он крепко обнял ее, прижав к себе и ласково накрыв ладонями ее маленькие круглые груди.
– Единственное, что меня утешает, это твой сад, Никко. Я рада, что они пощадили его. Ты столько лет ухаживал за ним, вложил в него столько любви и труда, что я бы просто не вынесла, если бы они что-нибудь с ним сделали.
– Я знаю.
Не было смысла говорить ей, что сада больше нет. Настало время пить чай, который Николай приготовил для них обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87