Чантурия не понял, смеется она или говорит серьезно.
– А что вы думаете насчет забастовки?
– Да то же, что и все. Русские должны убираться отсюда и оставить Грузию нам.
Серго легко догадался, что она и его включила в это «нам».
– А кто же тогда будет защищать детей? – спросил он.
– А тогда им защита и не понадобится.
– Какие прелестные у вас детишки. Может, эти цветы принесут им счастье?
Он протянул женщине две веточки мимозы.
– Мне бы не хотелось обделять ту, которой предназначен этот букет, – заметила она с легкой улыбкой.
– Она будет рада поделиться с вашими двойняшками. Букетик предназначен моей маме, а она очень любит детей. И поскольку я уж раздариваю цветы, вот эту веточку дарю матери этих ребятишек.
– Спасибо. Я передам ей.
– А, так они не ваши?
– Моей сестры.
Он притворился озадаченным, хотя и успел заметить, что на ее руке нет обручального кольца.
– В таком случае позвольте еще добавить цветов для доброй нянюшки. Так будет по справедливости.
Он выбрал самую лучшую веточку и вручил ее девушке. Она поблагодарила и подвинулась на скамейке, освобождая место рядом.
Чантурия присел. Он похвалил двойняшек, спросил о здоровье их матери, отца и, наконец, поинтересовался самой нянюшкой.
Ее звали Ламара. Она улыбалась, и улыбка у нее была чудесной. Разговаривая с Серго, она то и дело поправляла ребячьи одеяльца, чтобы не выдувало тепло, и старалась держать коляску в тени. Она была, как сказали бы русские, сдобной, как пышка.
Демонстранты с плакатами, подчеркнуто не обращая внимания на солдат, прошли мимо Чантурия и девушки вдоль проспекта. Кое-кто из них приветственно махнул рукой, а еще кто-то спросил:
– Ламара, ты придешь?
– Конечно приду, – откликнулась та. – Только занесу домой ребят Елены.
Чантурия хотел спросить, кто эти демонстранты. Более того, он посчитал, что его долг узнать, кто они такие. Но, получив ответ, он обязан был написать докладную записку о слышанном, а писать ему не хотелось.
– Это мои друзья из университета, – пояснила Ламара, предваряя его вопрос. – Мы носили воду людям, объявившим голодную забастовку. Храбрые женщины!
– Женщины?
– Да. Больше ста женщин.
– А чего они добиваются голодной забастовкой?
– Свободы Грузии, – она произнесла эти слова, глядя в глаза Серго, как бы бросая ему вызов. – Как видно, вы не очень-то много знаете о нашем движении. Вы что, газет не читаете?
– Я живу не здесь, – ответил Чантурия.
– Да? Где же?
– В Москве.
– А что вы делаете в Москве?
– Я на административной работе, – автоматически ответил он. – В Министерстве внутренних дел.
Такова была его обычная легенда.
Под ней скрывалось его настоящее ведомство, его действительная работа, о которой он не мог рассказывать, и подлинный номер телефона, где на звонки отвечает якобы секретарь, а на самом деле сотрудница КГБ, сидящая в здании на площади Дзержинского. Но в этот момент ему и в голову не приходило, что нужно придерживаться разработанной в деталях легенды.
– Газеты, журналы, всякая периодика – вот моя работа. А грузинских газет среди них почему-то нет.
Она снова улыбнулась:
– В таком случае вам нужно изучать наши «внутренние дела».
– Не изучать, а переучиваться. Я здесь вырос. Моя мать так и живет здесь, через две улицы. Возможно, вы переучите меня. Может, мы перекусим где-нибудь поблизости, а потом вы познакомите меня со своими друзьями, расскажете о себе и о них?
– Я бы не отказалась, если бы могла, – ответила Ламара совершенно искренне. – Но на моем попечении эти двое – до самого вечера. – Она кивнула на двойняшек. – Ну, а после мы можем встретиться.
Они договорились встретиться у Дома правительства и расстались.
Дом правительства – относительно новое здание, по его фасаду поднимались аж до пятого этажа облицованные каменными плитками арки, а за каждой аркой виднелись огромные окна. Раньше на площади рядом с ним высилась статуя Сталина, но потом ее убрали, однако бронзовый памятник Ленину уцелел и по-прежнему стоял поблизости.
Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.
Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.
Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.
– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.
– Микадзе. Тихо!
Голос Микадзе в тихом вечернем воздухе был слышен даже тем, кто стоял далеко от него. Георгий мало-помалу распрямлялся, начал ходить взад-вперед, потом уперся тростью в одну из ближайших колонн, вновь вернулся на прежнее место.
– Мне сказали, что принят указ, – говорил Микадзе, показав лист бумаги с текстом, напечатанным мелким плотным шрифтом. – Указ от 8 апреля 1989 года. Указ, который является законом для нашей страны, законом для вас и для меня. О чем этот закон? Им запрещаются «призывы к изменению социальной и государственной системы». А в чем цель такого закона? Цель, по утверждению тех, кто его принял, состоит в том, чтобы защитить «процесс демократизации». Защитить, как мы должны понимать, право народа на обсуждение деятельности своего правительства и своей социальной системы. Но указ этот подразумевает также, что народ в ходе такого обсуждения не может допустить и мысли о каких-то изменениях в форме правления и в социальной системе, а если и допустит, то даже пикнуть не смеет, поскольку такие слова будут расцениваться как «призывы к изменению социальной и государственной системы», а это строжайше запрещено и преследуется.
– Кто предложил принять такой указ? Оказывается, что это государственная тайна. Никто не желает признать себя творцом этого дитяти. Хотя несчастный сиротка появился на свет, похоже, весьма настырным и под вполне надежной охраной.
– А кто же защищает закон? Один из таких защитников – Министерство внутренних дел, стоящее на страже законов нашей страны. Что же говорит Министерство внутренних дел? Оно говорит, что наше государство нужно охранять от нашего же народа. Получается, что первейшая обязанность государства – защищать не свой народ, а самое себя. А как может государство защитить самое себя? Очевидно, запрещая кому бы то ни было даже предлагать изменить сложившееся положение вещей.
Во время его речи в толпе то тут, то там возникал гул голосов, изредка прерываемый шумом аплодисментов, а затем откуда-то раздался возглас: «Свободу Грузии!» Подходили новые люди, толпа все ширилась, пока не заполнила почти всю площадь.
Чантурия стоял на ступеньках лестницы ближе к углу здания, откуда мог видеть огромную толпу, которая сжималась все теснее. Когда он только пришел, то подумал, что вся площадь уже забита народом, но вот Георгий начал говорить, а люди все прибывали и прибывали, стараясь протиснуться в первые ряды. Он заметил также, как позади толпы встали милиционеры, часть их смешалась с народом. У некоторых милиционеров были портативные рации, они о чем-то изредка переговаривались, но ничего не предпринимали.
Позади, на краю площади, на расстоянии от толпы виднелась кучка людей в гражданской одежде. Они здоровались друг с другом, перекидывались словами, но, казалось, живого интереса к происходящему не проявляли. Чантурия присматривался к ним более пристально, нежели к милиции: он понял, что это офицеры госбезопасности. Ясно было, что они не грузины, а русские – большинство грузин выгнали из КГБ, когда вскоре после смерти Сталина пал Берия, шеф КГБ и грузин по национальности. После этого лишь немногих грузин принимали на службу в органы госбезопасности – Чантурия сам был одним из таких. До него наконец-то дошло, на что намекал Белкин, когда они говорили о его предстоящем отпуске, который он собирался провести в Тбилиси: «Будьте осторожны». В Грузии происходили серьезные события, такие, что даже офицеры КГБ остерегались говорить о них, предпочитая держать язык за зубами.
При возгласе «Свободу Грузии!» офицеров госбезопасности как ветром сдуло с площади.
Слова «Свободу Грузии!» превратились в тысячеголосый повторяющийся клич, затихший, когда Георгий опять стал говорить.
– Да, свободу Грузии! – сказал он, повторив призыв. – Но не только это. Те невидимки, которые считают, что государство нужно оберегать от народа, – пусть они выйдут и покажут свои лица. Посмотрим тогда, кто же они такие. Поговорим с ними, послушаем доводы. И мы, друзья мои, тоже четко выразим свои мысли и чаяния. Да, свободу Грузии! Но свободу не только Грузии. Свободу народу! Настало время, когда все мы должны поднять свой голос за свободу, или же нам никогда ее не добиться. Сейчас мы стоим на том месте, где некогда стоял монумент Иосифу Сталину. Сталин был грузином, как вы и я. И именно поэтому я говорю вам, что наш призыв не должен быть обращен просто к русским – чтобы они убирались домой. Мы хотим свободы от российской империи – но не только этого. Мы жаждем свободы. Российская империя сама по себе – монумент Сталину, монумент, сделанный не из камня, а из сохраняющегося и поныне людского страха. Но, как и тот каменный монумент, который еще недавно стоял на этой площади, так и монумент страху будет снесен, если мы найдем в себе достаточно мужества, чтобы потребовать уничтожить его. У нас только один источник страха – и это не Сталин в его могиле, а Сталин внутри каждого из нас. Мы слишком долго боялись требовать соблюдения неотъемлемых прав каждого грузина, каждого советского гражданина, каждого человека. Теперь мы громко требуем этого.
Откуда-то из толпы вновь раздался клич на грузинском языке и прокатился по площади, с каждым повторным разом накатываясь волной все громче.
Он звучал как эхо слов Георгия. «Грузия… свободна!» – пронесся клич. «Грузия… свободна! Грузия… свободна! – прокатилось эхо. И Чантурия ощутил, как его собственное сердце забилось в унисон с ритмом: Грузия. Свободна. Грузия. Свободна.
Почти рядом с Георгием, на верхней ступеньке лестницы, появился офицер в армейской форме. Цвет его петлиц и просветов на погонах обозначал, что он служит в войсках Министерства внутренних дел, во внутренней армии Советского Союза. Он поднес ко рту мощный мегафон, нацеленный на толпу как некое диковинное оружие. «Тихо!» – крикнул он, и его голос, усиленный мегафоном, столкнулся с многоголосым гулом толпы. Он привык командовать, а толпа не привыкла – потому замолкла.
– Я подполковник Бакланов, – произнес офицер по-русски. Его голос, искаженный металлом и электроникой, рокотом прокатился по площади.
– Мою дивизию внутренних войск направили сюда выполнить свой долг перед народом, – при этих словах в толпе вновь возник приглушенный шум. – Выполнить свой долг перед народом и подавить контрреволюционную угрозу Советской власти.
Шум стал принимать четкий ритм, перерастая в клич.
– … угрозу Советской власти в Грузинской Социалистической Республике.
Наконец клич на грузинском языке докатился до подполковника и, как волна, с шумом рассыпавшаяся на скалах, заглушил его голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– А что вы думаете насчет забастовки?
– Да то же, что и все. Русские должны убираться отсюда и оставить Грузию нам.
Серго легко догадался, что она и его включила в это «нам».
– А кто же тогда будет защищать детей? – спросил он.
– А тогда им защита и не понадобится.
– Какие прелестные у вас детишки. Может, эти цветы принесут им счастье?
Он протянул женщине две веточки мимозы.
– Мне бы не хотелось обделять ту, которой предназначен этот букет, – заметила она с легкой улыбкой.
– Она будет рада поделиться с вашими двойняшками. Букетик предназначен моей маме, а она очень любит детей. И поскольку я уж раздариваю цветы, вот эту веточку дарю матери этих ребятишек.
– Спасибо. Я передам ей.
– А, так они не ваши?
– Моей сестры.
Он притворился озадаченным, хотя и успел заметить, что на ее руке нет обручального кольца.
– В таком случае позвольте еще добавить цветов для доброй нянюшки. Так будет по справедливости.
Он выбрал самую лучшую веточку и вручил ее девушке. Она поблагодарила и подвинулась на скамейке, освобождая место рядом.
Чантурия присел. Он похвалил двойняшек, спросил о здоровье их матери, отца и, наконец, поинтересовался самой нянюшкой.
Ее звали Ламара. Она улыбалась, и улыбка у нее была чудесной. Разговаривая с Серго, она то и дело поправляла ребячьи одеяльца, чтобы не выдувало тепло, и старалась держать коляску в тени. Она была, как сказали бы русские, сдобной, как пышка.
Демонстранты с плакатами, подчеркнуто не обращая внимания на солдат, прошли мимо Чантурия и девушки вдоль проспекта. Кое-кто из них приветственно махнул рукой, а еще кто-то спросил:
– Ламара, ты придешь?
– Конечно приду, – откликнулась та. – Только занесу домой ребят Елены.
Чантурия хотел спросить, кто эти демонстранты. Более того, он посчитал, что его долг узнать, кто они такие. Но, получив ответ, он обязан был написать докладную записку о слышанном, а писать ему не хотелось.
– Это мои друзья из университета, – пояснила Ламара, предваряя его вопрос. – Мы носили воду людям, объявившим голодную забастовку. Храбрые женщины!
– Женщины?
– Да. Больше ста женщин.
– А чего они добиваются голодной забастовкой?
– Свободы Грузии, – она произнесла эти слова, глядя в глаза Серго, как бы бросая ему вызов. – Как видно, вы не очень-то много знаете о нашем движении. Вы что, газет не читаете?
– Я живу не здесь, – ответил Чантурия.
– Да? Где же?
– В Москве.
– А что вы делаете в Москве?
– Я на административной работе, – автоматически ответил он. – В Министерстве внутренних дел.
Такова была его обычная легенда.
Под ней скрывалось его настоящее ведомство, его действительная работа, о которой он не мог рассказывать, и подлинный номер телефона, где на звонки отвечает якобы секретарь, а на самом деле сотрудница КГБ, сидящая в здании на площади Дзержинского. Но в этот момент ему и в голову не приходило, что нужно придерживаться разработанной в деталях легенды.
– Газеты, журналы, всякая периодика – вот моя работа. А грузинских газет среди них почему-то нет.
Она снова улыбнулась:
– В таком случае вам нужно изучать наши «внутренние дела».
– Не изучать, а переучиваться. Я здесь вырос. Моя мать так и живет здесь, через две улицы. Возможно, вы переучите меня. Может, мы перекусим где-нибудь поблизости, а потом вы познакомите меня со своими друзьями, расскажете о себе и о них?
– Я бы не отказалась, если бы могла, – ответила Ламара совершенно искренне. – Но на моем попечении эти двое – до самого вечера. – Она кивнула на двойняшек. – Ну, а после мы можем встретиться.
Они договорились встретиться у Дома правительства и расстались.
Дом правительства – относительно новое здание, по его фасаду поднимались аж до пятого этажа облицованные каменными плитками арки, а за каждой аркой виднелись огромные окна. Раньше на площади рядом с ним высилась статуя Сталина, но потом ее убрали, однако бронзовый памятник Ленину уцелел и по-прежнему стоял поблизости.
Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.
Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.
Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.
– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.
– Микадзе. Тихо!
Голос Микадзе в тихом вечернем воздухе был слышен даже тем, кто стоял далеко от него. Георгий мало-помалу распрямлялся, начал ходить взад-вперед, потом уперся тростью в одну из ближайших колонн, вновь вернулся на прежнее место.
– Мне сказали, что принят указ, – говорил Микадзе, показав лист бумаги с текстом, напечатанным мелким плотным шрифтом. – Указ от 8 апреля 1989 года. Указ, который является законом для нашей страны, законом для вас и для меня. О чем этот закон? Им запрещаются «призывы к изменению социальной и государственной системы». А в чем цель такого закона? Цель, по утверждению тех, кто его принял, состоит в том, чтобы защитить «процесс демократизации». Защитить, как мы должны понимать, право народа на обсуждение деятельности своего правительства и своей социальной системы. Но указ этот подразумевает также, что народ в ходе такого обсуждения не может допустить и мысли о каких-то изменениях в форме правления и в социальной системе, а если и допустит, то даже пикнуть не смеет, поскольку такие слова будут расцениваться как «призывы к изменению социальной и государственной системы», а это строжайше запрещено и преследуется.
– Кто предложил принять такой указ? Оказывается, что это государственная тайна. Никто не желает признать себя творцом этого дитяти. Хотя несчастный сиротка появился на свет, похоже, весьма настырным и под вполне надежной охраной.
– А кто же защищает закон? Один из таких защитников – Министерство внутренних дел, стоящее на страже законов нашей страны. Что же говорит Министерство внутренних дел? Оно говорит, что наше государство нужно охранять от нашего же народа. Получается, что первейшая обязанность государства – защищать не свой народ, а самое себя. А как может государство защитить самое себя? Очевидно, запрещая кому бы то ни было даже предлагать изменить сложившееся положение вещей.
Во время его речи в толпе то тут, то там возникал гул голосов, изредка прерываемый шумом аплодисментов, а затем откуда-то раздался возглас: «Свободу Грузии!» Подходили новые люди, толпа все ширилась, пока не заполнила почти всю площадь.
Чантурия стоял на ступеньках лестницы ближе к углу здания, откуда мог видеть огромную толпу, которая сжималась все теснее. Когда он только пришел, то подумал, что вся площадь уже забита народом, но вот Георгий начал говорить, а люди все прибывали и прибывали, стараясь протиснуться в первые ряды. Он заметил также, как позади толпы встали милиционеры, часть их смешалась с народом. У некоторых милиционеров были портативные рации, они о чем-то изредка переговаривались, но ничего не предпринимали.
Позади, на краю площади, на расстоянии от толпы виднелась кучка людей в гражданской одежде. Они здоровались друг с другом, перекидывались словами, но, казалось, живого интереса к происходящему не проявляли. Чантурия присматривался к ним более пристально, нежели к милиции: он понял, что это офицеры госбезопасности. Ясно было, что они не грузины, а русские – большинство грузин выгнали из КГБ, когда вскоре после смерти Сталина пал Берия, шеф КГБ и грузин по национальности. После этого лишь немногих грузин принимали на службу в органы госбезопасности – Чантурия сам был одним из таких. До него наконец-то дошло, на что намекал Белкин, когда они говорили о его предстоящем отпуске, который он собирался провести в Тбилиси: «Будьте осторожны». В Грузии происходили серьезные события, такие, что даже офицеры КГБ остерегались говорить о них, предпочитая держать язык за зубами.
При возгласе «Свободу Грузии!» офицеров госбезопасности как ветром сдуло с площади.
Слова «Свободу Грузии!» превратились в тысячеголосый повторяющийся клич, затихший, когда Георгий опять стал говорить.
– Да, свободу Грузии! – сказал он, повторив призыв. – Но не только это. Те невидимки, которые считают, что государство нужно оберегать от народа, – пусть они выйдут и покажут свои лица. Посмотрим тогда, кто же они такие. Поговорим с ними, послушаем доводы. И мы, друзья мои, тоже четко выразим свои мысли и чаяния. Да, свободу Грузии! Но свободу не только Грузии. Свободу народу! Настало время, когда все мы должны поднять свой голос за свободу, или же нам никогда ее не добиться. Сейчас мы стоим на том месте, где некогда стоял монумент Иосифу Сталину. Сталин был грузином, как вы и я. И именно поэтому я говорю вам, что наш призыв не должен быть обращен просто к русским – чтобы они убирались домой. Мы хотим свободы от российской империи – но не только этого. Мы жаждем свободы. Российская империя сама по себе – монумент Сталину, монумент, сделанный не из камня, а из сохраняющегося и поныне людского страха. Но, как и тот каменный монумент, который еще недавно стоял на этой площади, так и монумент страху будет снесен, если мы найдем в себе достаточно мужества, чтобы потребовать уничтожить его. У нас только один источник страха – и это не Сталин в его могиле, а Сталин внутри каждого из нас. Мы слишком долго боялись требовать соблюдения неотъемлемых прав каждого грузина, каждого советского гражданина, каждого человека. Теперь мы громко требуем этого.
Откуда-то из толпы вновь раздался клич на грузинском языке и прокатился по площади, с каждым повторным разом накатываясь волной все громче.
Он звучал как эхо слов Георгия. «Грузия… свободна!» – пронесся клич. «Грузия… свободна! Грузия… свободна! – прокатилось эхо. И Чантурия ощутил, как его собственное сердце забилось в унисон с ритмом: Грузия. Свободна. Грузия. Свободна.
Почти рядом с Георгием, на верхней ступеньке лестницы, появился офицер в армейской форме. Цвет его петлиц и просветов на погонах обозначал, что он служит в войсках Министерства внутренних дел, во внутренней армии Советского Союза. Он поднес ко рту мощный мегафон, нацеленный на толпу как некое диковинное оружие. «Тихо!» – крикнул он, и его голос, усиленный мегафоном, столкнулся с многоголосым гулом толпы. Он привык командовать, а толпа не привыкла – потому замолкла.
– Я подполковник Бакланов, – произнес офицер по-русски. Его голос, искаженный металлом и электроникой, рокотом прокатился по площади.
– Мою дивизию внутренних войск направили сюда выполнить свой долг перед народом, – при этих словах в толпе вновь возник приглушенный шум. – Выполнить свой долг перед народом и подавить контрреволюционную угрозу Советской власти.
Шум стал принимать четкий ритм, перерастая в клич.
– … угрозу Советской власти в Грузинской Социалистической Республике.
Наконец клич на грузинском языке докатился до подполковника и, как волна, с шумом рассыпавшаяся на скалах, заглушил его голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56