– Мне не хотелось бы посвящать в свои дела местное управление КГБ. Они носят специфический характер, их разматывает Москва.
Чантурия умышленно говорил неправду, потому что не знал Кавтарадзе. Он заметил настороженность в его глазах. Кавтарадзе был грузин, а кто знает, чья возьмет в конфликте Грузии с Москвой? Впервые Серго прочувствовал на собственной шкуре, что могут думать о нем русские, с которыми он работает рука об руку.
– Единственное, что можно сделать, – найти кого-то, кто знает старого Тамаза, – предложил Кантарадзе. – Нужно найти посредника, которому он доверял бы. Кого-нибудь, у кого есть друзья на той стороне. Но я не знаю никого подходящего.
– В делах говорится, что его сын мотал срок в лагерях.
– А-а, это! Да, – Кавтарадзе пожал плечами. – Но, в общем-то, не за преступление – так, за изнасилование. Нетрудно было догадаться, на что он намекал: «Вы же должны понимать: парень был совсем молодым».
– Возможно, я и знаю человека, у кого есть друзья на той стороне, – подумав, ответил Чантурия.
– 24 –
Понедельник, 10 апреля 1989 года,
3 часа дня,
Дома у Микадзе
Георгий Микадзе сидел на балконе своей квартиры в центре старого Тбилиси, на скамье, обтянутой потертым зеленым бархатом. Полностью изолированный балкон являлся как бы продолжением квартиры, он немного выступал и нависал над улицей. Скамья занимала почти весь балкон, внутри обшитый темным мореным дубом, инкрустированным извилистым абстрактным узором. По бокам балкона были узкие окна, через которые просматривались оба конца тесной улочки.
Георгий сидел, опираясь на трость, изредка поворачиваясь, чтобы взглянуть на улицу, будто ожидая кого-то. Напротив него в тяжелом резном кресле сидел, утонув в нем, Серго Чантурия.
– Империи никогда ничему не учились, Серго, – говорил Микадзе. Иногда даже кажется, что они не способны усваивать уроки. Прежде в них были голодные забастовки, теперь революция. – Не дели шкуру неубитого медведя, – заметил Чантурия. – Союз так просто не рухнет.
Георгий лишь рассмеялся:
– Вай, революция здесь действительно пока не произошла, не произошла сегодня. Возможно, ее не будет и в этом году. Но уже слышна ее поступь.
– Если так, то вы ускорили ее приближение.
– Маслом каши не испортишь, – заметил Георгий. – Что ж, если ускорил, тогда, надеюсь, достиг того, чего хотел. Но вот в чем вопрос: какой она будет, эта революция? Придет ли свобода или же лишь сменятся правители?
– А вас не беспокоит, что кто-то может запомнить ваше имя и вашу роль во всех этих событиях?
– Некогда я беспокоился по этому поводу. А теперь я уже ничего не боюсь.
– На этот раз вы можете и не выжить в заключении.
– Я знаю, что выдержу любые лагеря, Серго.
– Извините меня, Георгий Георгиевич, что я ничего не сделал, чтобы вызволить вас из лагеря.
Старый битый человек лишь улыбнулся:
– Ты, лейтенант КГБ? А ты ничего и сделать-то не мог. Все было бы впустую. Возможно, только повредил бы своей карьере.
– Все равно мне следовало попытаться. Разве часто выпадает в жизни шанс сделать что-то правильное, нужное? Такой шанс упускать не следует.
– Шанс, Серго, выпадает, считай, каждый день. Просто мы не всегда можем его увидеть, распознать.
Чантурия задумался над его словами, а потом попросил:
– Мне нужна ваша помощь в одном деле.
На лице старого человека засветилась добрая, теплая улыбка.
– Если могу помочь – помогу.
– Я хочу переговорить с одним человеком, который сидел… несколько лет назад.
Чантурия произнес просьбу с некоторым колебанием. Он считал неудобным просить об этом Георгия, проведшего немало лет в лагере. Серго не хотелось напоминать ему о том времени, когда он находился в заключении.
– Он не политический, – произнес Чантурия с видимым усилием. – Но все же, может, вы знаете кого-то, кто знает еще кого-то, кто знает его…
– А кто он такой?
– Сын Тамаза Броладзе. Микадзе только улыбнулся:
– Тамаз Тамазович? Весьма вероятно, что ты повидаешься с ним, Серго.
– Вы что, знаете кого-то из его знакомых?
– А он сидел со мной несколько недель в одной камере.
– Как же так случилось? Я что-то не слышал, чтобы его обвиняли в политических преступлениях.
Уголовники обычно не сидели вместе с политзаключенными, чтобы те не оказывали бы на них разлагающего влияния.
– Нет, он не был политическим заключенным. Но пока прокурор стряпал дело против меня, я сидел до суда в местной тюрьме, в Тбилиси, – он рассмеялся. – Процесс, надо сказать, был интересным: я просидел под стражей целый год в ожидании суда, а он длился всего полчаса. Так вот, в мою камеру подсадили молодого Тамаза, который тоже ждал суда. Просидел он всего несколько недель, а потом его перевели. Суд над ним затянулся на целый день. Дело, без всякого сомнения, было очень сложным. Его обвиняли в изнасиловании некой молодой особы, а он наотрез отрицал это. Она была женщиной с далеко не безупречной репутацией, а если говорить прямо – известной проституткой. И все же его признали виновным, но дали небольшой срок. Тамаз Тамазович говорил мне: истинная причина заключалась в том, что он находился в слишком теплых отношениях с одной девушкой, другого поля ягодкой – дочерью секретаря райкома партии. Ее отец счел, что Тамаз – неподходящая пара для нее.
На минутку он замолчал, раздумывал.
– Ее отец вскоре после суда отправился на тот свет. Видишь, как щепетильно некоторые отцы выбирают друзей для своих детей. – Он снова улыбнулся. – Ну что ж. Я могу помочь тебе встретиться с маленьким Тамазом.
– 25 –
Вторник, 11 апреля 1989 года,
2 часа дня,
Ресторан «Рица»
К ресторану «Рица», который находился в переулке вблизи проспекта Руставели, на скорости подкатила кавалькада из трех автомашин «Волга». На радиоантенне одной красовался красный флаг с черной и белой полосками. Прохожая старушка засуетилась и постаралась побыстрее убраться – на всякий случай. Из первой и последней машины выскочили по трое молодцев и разбежались в стороны – одна тройка вниз, другая вверх по улице. Из средней «Волги» вышли двое мужчин. Не оглядываясь, они направились прямо к дверям ресторана. Один открыл дверь и заглянул внутрь, потом придержал дверь, пока не вошел другой, и остался около нее. Вошедший подошел к столику, за которым уже сидели Чантурия и Георгий Микадзе.
– Тамаз, – обратился к нему Георгий, – спасибо, что пришел. Я вообще-то ожидал, что придет твой сын.
– К сожалению, сына вызвали из города, – ответил Тамаз Броладзе. – Вместо извинений за его отсутствие я решил явиться сам. Много воды утекло в тех пор, как мы виделись в последний раз.
Он представился Чантурия и добавил:
– А вы, капитан, храбро действовали на проспекте Руставели в позапрошлую ночь.
– Весьма удивлен, что вам известно об этом.
Чантурия не говорил ни Георгию, ни кому-либо другому, кроме Ираклия, что был на площади, когда там бесчинствовали военные. Георгий никому не говорил, что он офицер госбезопасности. Раз Броладзе назвал его капитаном – это могло означать, что у него имеются собственные источники информации.
– Удивительно многое можно услышать, если слушать внимательно, – начал разговор Броладзе.
Он подсел к столу и, даже не глядя, стоит ли кто из обслуги позади, щелкнул пальцами, подзывая официанта.
– Бутылочку вина перед обедом? – предложил он и, не дожидаясь ответа, отправил официанта выполнять заказ.
Локти Броладзе удобно положил на стол. Руки у него были толстыми, сильными, как будто он до сих пор водит тяжелый грузовик, а ладони мощными, но не мозолистыми. На нем была светло-голубая полотняная рубашка с расстегнутым воротом, поверх рубашки – легкая шелковая куртка кремового цвета, подобно которой не сыскать ни в одном универмаге Советского Союза. На вид Броладзе больше шестидесяти не дашь, волосы все еще густые и вьющиеся, а лицо, хотя и в наметившихся морщинках, но все еще привлекательно. Вид невозмутимый, а глаза сохраняют блеск и живость.
– Ну так что же? Каково же ваше впечатление, капитан, от военных действий той ночью? – спросил Броладзе.
– Боюсь, мне нечего сказать. Я не военный.
– А я спрашиваю не как у военного, просто как у грузина. Вот перед нами газеты: грузинские кричат, что было убийство, а союзные талдычат, что это одурманенные вином и наркотиками грузины напали на беззащитное войско. Но вы же были там. Что скажете?
– Была мирная толпа, на которую напали, потому что власти перепугались.
– Перепугались? Чего?
Чантурия посмотрел Броладзе прямо в глаза и ответил:
– Они перепугались, как бы узники не вырвались на свободу.
– Вы, капитан, довольно необычный офицер КГБ.
В этот момент появился официант с вином. Броладзе разлил его по бокалам.
– Это вино вам понравится, – стал объяснять Тамаз. – Оно предназначено для важных партийных шишек. Такого не найти ни в одном ресторане, но здесь его держат специально для меня. За нашу встречу!
Он опорожнил бокал залпом и снова налил. А Чантурия смаковал вино, медленно отпивая маленькими глоточками.
Броладзе рассмеялся, глядя на него:
– Что, слишком хорошо для партийных рабочих лошадок, а? Давайте-ка по второй, – и с этими словами он наполнил до краев бокалы Серго и Георгия. Потом снова поманил к себе официанта и принялся обсуждать с ним тонкости заказываемых блюд.
По его заказу стало ясно, что это был не обычный советский ресторан, – в любом другом заведении его подняли бы на смех. Он заказал прозрачный суп со сметаной, местные маринованные грибочки, жареного фазана в винном соусе с отварным рисом, перцем, луком и тертым сыром, а на десерт – свежую клубнику со сливками. Закончилось все еще бутылкой доброго вина.
– Простенький обед, но снимает головную боль, не правда ли? – заметил Броладзе, заговорщически подмигнув Чантурия, будто у них был какой-то свой секрет.
Весь обед они с Георгием проговорили о грузинской литературе. Оказалось, что он знал наизусть многое из грузинской народной поэзии, хотя к русской поэзии не выказал никакого интереса. Чантурия весьма удивился, услышав, как Тамаз свободно цитирует по двадцать и более строк подряд из любой поэмы, упомянутой Георгием.
– Когда я работал шофером, – пояснил Броладзе, – наши грузинские поэты не раз сохраняли мне жизнь, когда я чуть было не засыпал за рулем и мог свалиться в канаву. Они не позволяли мне скучать. В те времена в кабинах машин не было западных магнитол.
Обед закончился бокалом армянского коньяка, «гладкого и приятного, как задница у целки», – сказал Броладзе и добавил:
– Кто пьет этот коньяк, никогда не таит зла на своих соседей.
После обеда Броладзе подвинулся к Чантурия и заговорил с ним вполголоса – не так уж тихо, чтобы не слышал Георгий, а просто чтобы подчеркнуть конфиденциальность разговора.
– Извините, – сказал он, – что мой сын не смог выполнить вашу просьбу о встрече. До вашего отъезда его здесь не будет.
Чантурия никому не говорил, когда намеревается уехать из Тбилиси, но не прореагировал на слова Броладзе.
– И несмотря на это, – продолжал тот, но уже погромче, – мне доставило удовольствие познакомиться с вами. Я знавал вашего отца. Никчемный был человек. Откровенно говоря, мне доводилось встречаться лишь с очень немногими офицерами КГБ. Мало с кем из них я беседовал с удовольствием. Поэтому и от встречи с вами ничего особенного не ожидал. Теперь рад, что ошибся. Спасибо Георгию, что он позволил мне разделить с вами компанию и все так быстро устроил. Мне было бы приятно пригласить вас к себе домой на ужин, пока вы в Тбилиси и располагаете временем. Вы могли бы прийти завтра?
– Был бы весьма польщен.
Выходя из ресторана, Георгий сказал Чантурия:
– Итак, первое испытание ты выдержал. Не знаю, повидаешь ли ты Тамаза-сына, но без отцовского позволения тебе его никогда не видать.
– А что меня ждет, когда я встречу его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56