Шамун сознательно отстал, но все же оказался не готов к последующим действиям преследователя. Фургон с визгом шин промчался вперед на более широкое место и резко развернулся. Теперь он несся прямо в лоб «фиесте», ослепляя Шамуна светом фар.
Шамун свернул вправо. Фургон снова зацепил его передним крылом, но промчался мимо. В зеркало он увидел, как вновь развернулся преследователь. Шамун нажал на педаль газа. Он должен уйти от этого сумасшедшего – его машина легче фургона.
Две машины неслись по дороге А355, бросая в ночь снопы белого света. Шамун сжал зубы и надавил на педаль до отказа. Ему было ясно, что происходит, поскольку во время разворотов на бортах фургона несколько раз мелькнула надпись: «Хрдгкинс и дочь – традиционные обеды».
Пока ему удается держаться впереди фургона, все будет в порядке. Это была безлюдная часть дороги, но вскоре они достигнут застроенного района Биконсфилд; тогда он либо оторвется от фургона, либо найдет полицейский участок и укроется там. Так или иначе, Шамун не сомневался, что доставит свою информацию в Лондон.
Не сомневался, пока не увидел далеко впереди другой фургон, несущийся прямо на него с ослепительно яркими фарами.

Часть 7
Воскресенье, 4 июля
Глава 26
Шорох. Что-то едва прошелестело, разбудив Неда Френча четвертого июля. Снова шорох, как дурное предзнаменование.
Он уснул, обняв Джейн. После минут упоительной близости он с трудом разместился на ее узкой кровати – едва ли даже полуторной; настоящая кровать одинокой библиотекарши. Его голова касалась ее маленькой груди; ее ноги обвили его как две лианы.
Снова шорох.
Он приподнялся на локте, уже совсем проснувшийся. Во рту было сухо. Наконец он понял, что его разбудили старые электрические часы, в которых каждую минуту переворачивался тонкий металлический прямоугольник с цифрой. Только что на часах было 04.02, но на глазах Неда пластинка перевернулась, чуть щелкнув: 04.03.
Итак, решающий день начался.
Он освободился из ее объятий так осторожно, что она не проснулась. Прошлой ночью они выпили много виски. Во всяком случае, много для Джейн. И долго занимались любовью. А он так и не позвонил Лаверн.
04.04. Легкий шорох, как далекое кукование кукушки, казалось, отсчитывал оставшиеся ему годы жизни. Смотри, как уходит твоя жизнь с шорохом осенних листьев. Смотри, как замки рассыпаются, а твои тело и мозг дряхлеют. 04.05.
Раздетый, он на цыпочках спустился в ее кухоньку позади гостиной. Как и кровать, весь ее дом не предназначался для жизни вдвоем. Он налил воды в электрический чайник, включил его в розетку и начал искать растворимый кофе. К тому времени, когда он нашел его, вода уже кипела.
Он чувствовал беспокойство, почти смятение. Неужели он оттолкнул всех, в ком нуждался, да еще в придачу и тех, кто не был ему нужен? Кофе был таким горячим, что он обжег язык. Язык принес тебе те неприятности, от которых ты сейчас пытаешься избавиться.
Решающий день. Но разве бывает командир адъютанта? Надо разбудить Шамуна. Они, конечно, уже не друзья. Надо разбудить этого сукина сына, тройного предателя. Он позвонил Шамуну домой. Через двадцать гудков он повесил трубку, снова позвонил и повесил трубку через десять гудков. О'кей. Ну, Шамун – накануне сражения где-то трахается.
Оглядев комнату, Нед увидел, что она завалена его разбросанной одеждой. Лежало и сброшенное Джейн ее темно-зеленое бархатное платье. У Джейн под ним ничего не было. И правильно. Так проще.
Итак, вечного постороннего не было дома в четыре утра. Вот она проблема посторонних – они ведут себя иначе, чем свои. Есть и еще один посторонний – Амброз Эверетт Бернсайд-третий, – притом настолько, что казался инопланетянином.
Взяв телефонный справочник, он обнаружил, что номера Бернсайда там нет, видно, такие номера не печатают. Мало ли кто захочет позвонить?
Между тем Нед одевался. Он всунул ноги в свои черные туфли и завязал галстук, глядя в маленькое зеркальце.
– Куда спешить? Все еще закрыто, – тихо пробормотал он себе под нос. А потом вспомнил.
Странное ощущение испытываешь, когда бредешь по тихим улицам утреннего Лондона. Ни машин, ни такси, ни грузовиков, ни пешеходов. На светофорах переключаются цвета, а транспорта нет как нет. Он дошел до Гайд-парк-Корнер около четырех пятнадцати и увидел несколько такси, несущихся по кругу с сумасшедшей скоростью. На Гросвенор-сквер он был в четыре тридцать. Ночью канцелярия заметно изменила свой вид, напоминая теперь груду камней, золотящихся при свете уличных фонарей. Охранники в канцелярии долго изучали его пропуск перед тем, как впустить.
Я же не побрился, вспомнил Нед. Это всегда делает тебя подозрительным, вызывая у охранников ассоциации с террористами, анархистами и всеми, кто ест хлеб из муки грубого помола и пьет не пастеризованное молоко. Не побрейся еще один день, и тебя пристрелят на месте.
Он отпер дверь своего кабинета и увидел записку, прикрепленную к телефону. Господи, подумал он, я же должен был оставить записку Джейн! Что за кретин! Свинья! Он развернул записку: «Уехал в больницу в Стоун-Мэндвиле. Вооруженные типы в масках на фургоне фирмы по обслуживанию торжеств пытались забрать молодого пациента-немца. Стоит посмотреть».
Шамун закончил, как обычно, без подписи. Только номер телефона больницы. Нед набрал номер. Долго никто не подходил. Наконец трубку подняла женщина.
– Нет, – ответила она, – вам лучше спросить об этом полицию, сэр.
– А есть поблизости полицейский?
– Извините, сэр, – сказала женщина, обращаясь к тому, кто был рядом с ней. – Тут джентльмен интересуется...
– Кто это? – спросил мужской голос.
– Полковник Эдвард Дж. Френч, армия США. А с кем я разговариваю?
– Я все думал, когда вы позвоните, – сказал ему Паркинс. – Откуда вы узнали?
– Узнал? Что?
– О! – Паркинс помолчал. – Полковник, вы знаете мост через Темзу у Хинли?
– Не очень. А что случилось?
– Серый «форд-фиеста» врезался в стальную конструкцию моста. Это случилось между десятью и десятью тридцатью вчера ночью. Никто не видел аварии. В это время, вы же понимаете, все добирают свое в пабах.
– А водитель? Что с водителем?
– Водителя нет. Считаем, что выбросило прямо в реку.
– Чушь! – взорвался Нед. – Шамун лучший водитель из всех, кого я знаю!
Паркинс снова помолчал.
– На автомашине вмятины и царапины, появившиеся не из-за этой аварии.
– А вы что там делаете?
– Помогаю другу. Вы могли бы подъехать?
– Я без машины.
– Скажите, где вы находитесь, и за вами через десять минут заедут.
* * *
Посторонние и свои. Жестокая игра.
Поле, на котором шла игра, было обширной территорией, застроенной старыми и новыми зданиями. Больничная территория включала отдельные строения из красного кирпича и бетонных панелей, а между ними располагались стоянки, возле которых зеленела трава и росли деревья. Как огромная шахматная доска с маленькими фигурками. Отделение несчастных случаев помещалось в современном двухэтажном здании; с воздуха оно казалось буквой "Н" с еще одной ножкой.
Нед посмотрел на Паркинса и высокого мужчину с редкими рыжими волосами и усыпанным веснушками лицом. Оба сидели недалеко от входа за письменным столом, специально выделенным для них. Они разговаривали тихо, как посвященные, не желавшие, чтобы с ними играл кто-то еще.
Очевидно, как раз у этого входа и произошла перестрелка. Большое пятно крови впиталось в бежевое ковровое покрытие недалеко от стола. Дальше по холлу под падающим сверху светом тоже была видна кровь. Мозг и внутренности размазались по стенам и ковру, словно их бросили как игральные кости.
Вход был огорожен невысокими стальными прутьями на подставках, между ними были натянуты оранжевые пластиковые ленты. Яркие полосы лент окружали места, где погибли люди, и не давали праздным посетителям ступить на них.
Хотя здесь не могло быть праздных посетителей. Неду хотелось побыстрее взглянуть на место, где произошла эта... так называемая авария.
– Извините меня, джентльмены.
Рыжеволосый поднял голову.
– Да?
– Когда я смог бы взглянуть на машину моего заместителя?
– Через полчаса.
– Можно поговорить с немцем?
Рыжеволосый недовольно нахмурился.
– А для чего? – сказал он с шотландским акцентом.
– Я говорю по-немецки. Если он в сознании...
Шотландец взглянул на Паркинса.
– Чтобы убить время?
Паркинс кивнул.
– А почему бы и нет?
– Хорошо, – согласился шотландец. Он ткнул большим пальцем через плечо. – Там, в интенсивной терапии.
* * *
Светает, подумал Берт. Он только что открыл глаза и увидел, где находится. Он все вспомнил. Чистая больница. Чистые бинты. Чистые доброжелательные медсестры. Покой. Безмятежность.
Как в могиле. В лесу, где много голубых цветов. Два мальчика, один из них из Штутгарта, где...
Кто этот мужчина?
Мужчина сел рядом. Знакомое лицо. Пришел пытать Берта. Откуда он знает это лицо?
– Доброе утро, как дела? – спросил мужчина.
– Вы мой друг? – наконец Берт мог говорить по-немецки. – Вы пришли мне помочь? Или вы один из них – мучитель, предатель, убийца? Я больше не выдержу пыток. Я выбрал трудный путь в жизни. Я не жду, что со мной будут обращаться лучше, чем я стал бы обращаться с моими врагами. Но есть предел выносливости.
Он внезапно перестал говорить, и Нед увидел, как от жалости к себе одна-единственная слеза скатилась по его щеке.
Только одна. Господи, да какая же в нем внутренняя сила!
– Я не враг, – сказал ему Нед по-немецки. – Быть может, я смог бы помочь тебе. Я пришел сюда не для того, чтобы причинить тебе новые страдания. Нужны месяцы, чтобы ты выздоровел. Но серьезных переломов нет, и заражения крови тоже, к счастью, нет.
Незабинтованным было только лицо Берта. Несколько зубов выбили. И все же он говорил и жил. Из-за того, что ему повезло, и благодаря фантастической стойкости.
– Ты счастливчик, Берт.
– Да, – согласился тот с готовностью. – Но вы и не подозреваете, на что способны эти предатели. А все потому, что у меня не было связи с народом. Вы понимаете. Вы умный человек и немец. Мне кажется, я знаю вас по прежней жизни, да? Поэтому вы поймете, что идеология может дать повод для измены.
– Они предали тебя, твои товарищи?
– Хефте. А за что? Вы умный человек, вы понимаете, что, когда весь мир у вас в руках, когда будущее человечества зависит от тебя, нет цены, за которую можно предать свое дело.
– Он предал тебя за деньги. Эта история стара, как мир, Берт. – Нед налил немного воды из графина в бумажный стакан и поднес к губам парня. Тот жадно глотнул, закашлялся, снова глотнул. – И кому тебя продали? Наемникам. Правильно?
– Я знал, что вы умный человек. Да, наемникам. Мы были так близки к победе. К победе во всех отношениях: и в пропаганде, и в финансах... – Он снова закашлялся.
– Эти наемники осквернили твои идеалы, – сказал ему Нед, подбираясь наконец к тому вопросу, который хотел задать. – А чем их планы лучше твоих?
– Понятия не имею. Они набросились на меня в темноте. Они... – От возбуждения он, видимо, пошевелился слишком резко. Боль перекосила его лицо. Единственной незабинтованной рукой он показал на низ живота. – Они искромсали меня там. Как бычка.
– Не может быть!
– И за это я тоже должен благодарить Хефте. Он сделал это собственным ножом.
– Врачи говорят, что ты поправишься. У тебя будут дети, Берт. Ты веришь мне?
На лице парня появилось странное выражение. Он смотрел на Неда, все еще пытаясь сосредоточиться, но взгляд его блуждал где-то далеко.
– Дети поджаривали хлеб, – сказал он. – Они клали «мюнстер» на хлеб. Тоненькие кусочки. И «мюнстер» исчезал. Никто не знал, что «мюнстер» все еще там. Это был их секрет. Только дети знали его.
– Ты хочешь иметь детей?
– В моей жизни нет места детям. – На ресницах Берта заблестела вторая слеза. Она медленно скатилась по щеке. – Вы понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72