— Мы, — Фомин погасил сигарету, — по закону тебя в таком состоянии допрашивать не можем. Но ты же видишь что мы к тебе по-людски относимся. Так что и ты, Петя Силин, так же к нам отнесись. А разговор наш короткий будет. В Зачатьевском что взял, Петя Силин?
Силин молчал, кадык на горле его дернулся, пальцы перестали перебирать петли пиджака. Он весь напрягся, а глаза смотрели уже осмысленно и затравленно,
— Так что, Силин, — Вадим встал из-за стола, — мы можем предъявить вам доказательства…
— Не надо, — прохрипел Силин, — не надо. Товарищ начальник. Сам все скажу.
— Вот и хорошо, Петя, — Фомин выбил сигарету из мундштука, — так оно легче будет. Чистосердечно.
— Чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок, — Силин усмехнулся.
— Ты не глупи, Петя, не твои это слова. Ты же не урка ушлая. Ты человек оступившийся.
— Я сам хотел прийти, да загулял, — в голосе Силина послышалась тоска. — Получу-то сколько?
— Мы ж с тобой мужики. Врать я тебе не буду. Вот, — Фомин хлопнул по лежащему на столе УК РСФСР, — здесь все написано.
Фомин взял кодекс, полистал.
— Читай вот, статья 89. Лишение свободы на срок до трех лет или исправительные работы до года. Вот и думай, Петя Силин, что тебе выгоднее, на нарах припухать или из зарплаты отчислять государству.
— Я что, — Силин привстал, — я разве чего… Начальник… Со всей душой я… Попутало меня.
— Силин, — твердо сказал Вадим, — вы сами понимаете, что для вас лучше. Так вот, рассказывайте все по порядку.
— Как рассказывать? — Силин заерзал.
— А как было, Петя, все, как в тот вечер произошло. Откуда вы с Киреевым, покойным…
— Это как?! — Силин вскочил. — Как это?! А?.. Покойным… Погоди… Что говоришь, начальник… Витька Киреев живой был, когда я ушел… Вы что…
Силин вскочил, что-то бормоча невнятное, выкрикивая какие-то слова, но Вадим видел, как постепенно, буквально на глазах он начал трезветь.
Страх, поселившийся в нем после слов Фомина о смерти Киреева, выгнал из него алкогольный туман. Стал своеобразным допингом, заставившим работать мозг. Силин менялся на глазах.
— Хватит, Силин! — Вадим стукнул ладонью по столу. — Хватит. Здесь дело не о пьянке и воровстве, мы говорим сейчас о мертвом Кирееве. Вы последний, кто его видел живым.
Силин с ужасом смотрел на высокого человека, так несовместимого с его представлениями о милиционерах. Он разглядывал Вадима, и эта несовместимость пугала его еще больше. Силин знал, как разговаривать с участковыми, с дежурными отделений милиции и вытрезвителей, но не мог найти нужных слов для этого холодновежливого человека. И страх, заполнивший его всего, страх перед чем-то страшным, неведомым ему, становился материальным, обретал облик. В этом человеке Силин видел неотвратимость расплаты за все сразу: за пропитую жизнь, за слезы жены, за кражу. Он собрался, вдохнул глубоко воздух, задержал его.
— Нет, — сказал он, — нет. Не брал я грех на душу. Жив был Витька, жив.
— Все по порядку, — сказал Вадим, садясь.
— Я утром ручки искать пошел…
— Какие ручки?
— Дом, значит, у нас ломали… Дом, значит, три…
Старинный дом… Там добра всякого много было… Ручки со звериными мордами… Значит, бронзовые накладки всякие… Добру-то чего пропадать… Я по городу езжу, в старых домах это добро собираю.
— Зачем? — спросил Вадим.
— Так клиенты есть. Раньше это добро даром никто не брал, все помойки завалены были. А теперь люди покупают, значит… Им красота нужна… Чтоб если ручка, так с мордой.
— А кто у вас покупает?
— Пал Сергеевич, директор овощного, Нинка из бара, буфетчица, Олег Моисеевич, он песни пишет… Потом Боря-художник… Вот, значит.
Силин замолчал. Он дышал тяжело и надсадно, как человек, затащивший холодильник на седьмой этаж.
Вадим не торопил его. Он ждал. Его учитель, Игорь Дмитриевич Скорин, учил его не прерывать людей, дать им выговориться, искать главное в их рассказе, то главное, которое станет основой для будущей работы.
Силин говорил, называл фамилии и имена, цены и количество бутылок. Из его неуклюжих фраз, тяжелого похмельного откровения слагалась картина жизни человека, обокравшего в первую очередь себя самого.
— …Я одну дверную накладку нашел, Боре-художнику продал за трояк. У Витьки Киреева копеек восемьдесят было, он бутылки от молока у реставраторов спер… Выпили мы. Поспали потом у него в сторожке. Нас этот бородатый бригадир разбудил. Ругался он очень на Витьку. Говорил, выгоню, другого возьму. А кого за шестьдесят рублей взять-то?
Силин перевел дух, покосился на графин.
— Попить разрешите.
Фомин налил ему полный стакан. Силин выпил его и вздохнул.
— У нас еще копеек шестьдесят оставалось, мы и пошли к магазину на Кропоткинскую, там я Доктора и Лю-Лю найти хотел. Пришли, а их нет… Мы подшибить решили, разгрузить или что еще. Тут парень к нам подходит.
— Какой парень? — спросил Вадим.
— Сережа, он культурный такой, в брюках из вельвета. в куртке кожаной…
— Какого цвета куртка?
Силин задумался.
— Вроде как зеленая, — сказал он неуверенно.
— Вроде как или зеленая?
— Скорее зеленая… — неуверенно ответил Силин.
— А брюки какого цвета? — вмешался Фомин.
— Вот брюки точно помню — темные.
— А сколько было времени, когда он подошел?
— Часов-то у меня нет, но водкой уже не торговали.
— Ну что ж, достаточно точная хронография, — усмехнулся Вадим.
Человек, сидящий перед ним, измерял движение времени в зависимости от работы винных отделов и пивных палаток в районе. Исчисление суток для него начиналось с девяти утра, когда открывался первый «пивной шатер» в Зачатьевском, и заканчивалось закрытием винного отдела в магазине на Кропоткинской.
— Так, что дальше было?
— Он подошел, — Силин задумался, помолчал, — и говорит, здорово, мол, Петя, руку протягивает. Потом и Кирееву, здорово, мол, Виктор.
— Вы его видели раньше?
— Не помню… Он нам говорит, чего стоите? А мы ему: добавь рублишко. Он тогда портфель открыл и достал бутылку «Лимонной», говорит, дома поругался, где бы выпить? Витька ему и говорит, пошли, значит, ко мне… Мы пошли… А по дороге я Женю Тараскина встретил…
— Кто такой Тараскин?
— Сосед мой, мы работали раньше вместе. Я у него разводные ключи просил. Он мне сказал, что даст, если я ему мотоцикл отрегулирую.
— В какой квартире живет Тараскин?
— В шестой.
Фомин встал и вышел из кабинета.
Силин покосился на него и продолжал:
— Ну, потом мы в сторожку пришли. Сережа эту бутылку вынул, «Лимонной», колбасу, консервы какие-то. Мы по стакану выпили. Он достал еще одну большую, тоже «Лимонной». Я к Тараскину побежал, А как пришел, вижу, бутылка пустая, Витька спит, а Сережи нет.
— Сколько вы были у Тараскина?
— Часа полтора. Наладил ему карбюратор, он мне стакан налил. Я Витьку будить не стал, пошел домой, смотрю, дверь-то в особняк открыта…
Силин замолчал.
— Закурить не найдется? — спросил он.
Вадим протянул ему сигарету, взял сам. Они закурили. Несколько минут сидели молча, следя за голубоватым табачным дымком. Вошел Фомин.
— Все в порядке, Вадим Николаевич, сейчас привезут.
Силин посмотрел на Фомина, этот человек был понятнее ему, и у него он сейчас искал поддержку.
— Что, Петя, замолчал, — Фомин придвинул свой стул к Силину, — давай говорить. На полдороге останавливаться нельзя.
Силин ткнул сигарету в пепельницу.
— Значит, зашел в дом-то, гляжу, а здесь пошуровал кто-то. Я наверх. Там плитка эта лежит да железки всякие. Я домой сбегал, колеса с велосипеда снял, к тележке приспособил… Увез плитку ту да железки.
— Куда увез?
— В сарай. А утром Олегу Моисеевичу позвонил. Он все у меня купил за сто двадцать рублей.
— Телефон Олега Моисеевича.
— 153-96-16.
— Так, Силин, — Вадим встал, — сейчас приедет Тараскин, мы его пригласили. Вы с ним пойдете в лабораторию, там постарайтесь восстановить по памяти внешность Сережи, а пока подождите в коридоре.
Силин вышел.
— Он не брал Лимарева. Вы, Павел Степанович, постарайтесь восстановить фоторобот, я композитором займусь.
Лейтенанту Крылову повезло. Прямо сразу. Во-первых, диспетчерша, видимо, пожалев интересного парня, нашла телефон Светланы, звонившей Кудину; во-вторых, сменщик Олега, Кухарский, крепенький, квадратный мужчина лет сорока-сорока пяти, только что вернулся с линии. Он подошел к Крылову валкой походкой знающего себе цену человека, протянул широкую твердую ладонь.
— Кухарский Андрей Степанович.
— Лейтенант Крылов.
— А по отчеству?
— Александр Петрович.
— Я само внимание, — Кухарский достал трубку, резиновый кисет, закурил.
В воздухе повис сладковатый дымок.
— Мне Надя-диспетчер сказала, что вы моим бывшим сменщиком интересовались. Так?
Крылов кивнул. Кухарский держался спокойно, говорил насмешливо. И весь он, в дорогих джинсах, рубашке с погонами и множеством карманов, не нравился Крылову, вызывал в нем еще не осознанное недоверие.
— Я что об Олеге сказать могу, машину он любил, в спортивной команде, гоночной, участвовал. Работал хорошо. Жалоб на него не было. Да это вы, наверное, сами узнали. Я его поначалу встретил плохо. Дважды судимый, блатной, кто такому поверит. А он парнем оказался настоящим. Конечно, копейку любил. Да кто ее не любит?
— Я не об этом хотел вас спросить. Я…
— Нет, об этом, — перебил Крылова Кухарский, — вы, лейтенант, должны спрашивать меня об этом. Кудин ушел из парка после того, как его задержали ваши коллеги прямо у проходной. Взяли, а потом отпустили. Я это говорю вам не просто как водитель Кухарский, а как депутат Моссовета.
— Депутат Моссовета? — удивленно переспросил Крылов.
— Именно, — Кухарский расстегнул карман рубашки, вынул синюю депутатскую книжку.
Крылов взял ее, прочел. Звание депутата Моссовета никак не вязалось с внешним видом этого человека. Кухарский был одет с показным эстрадно-киношным шиком. Так обычно любят одеваться завсегдатаи загородных кабаков.
— Давайте отойдем, — предложил Кухарский, — вон там, на пустыре, лавочка есть.
Они уселись на лавочку прямо на пустыре, у рубчатого металлического гаража.
Рядом с лавочкой валялись разбитые бутылки, пустые консервные банки. Кухарский ударил носком начищенного мокасина банку, и она с грохотом покатилась по земле.
— Все загадили, пьянюги, — он опустился на лавку, хлопнул по доске ладонью, приглашая Крылова сесть рядом.
— Ну, на чем мы остановились, лейтенант Александр Петрович?
— Вы, Андрей Степанович, были недовольны моими коллегами.
— Да, недоволен, очень недоволен. Пришли, забрали и увезли. Но потом выпустили. Как один из ваших сказал, «за недоказанностью».
— Выпустили или отпустили?
— Какая разница?
— Большая. Выпустили из-под стражи, а отпустили просто так.
— Дело не в этом, лейтенант. У Кудина жизнь была не сахар…
— Никто не виноват в том, что он дважды судим за соучастие в квартирных кражах, — жестко сказал Крылов. — Вы на милицию обижаетесь, но ведь не мы сажали его за руль машины, на которой перевозили краденое.
— Твоя правда, — Кухарский выбил трубку о каблук.
— Зря вы так выбиваете.
— Почему?
— Трубка у вас хорошая, из вереска, можно мундштук сломать.
— Привычка дурацкая. Но все-таки…
— А все-таки, может быть, кто-то из моих коллег был не прав, я не отрицаю. Но ведь не просто так взяли Олега Кудина, значит, что-то заставило предположить, что он был замешан в преступлении.
— Я, лейтенант, не знаю, для чего ты его ищешь.
Одно скажу, мы, конечно, таксисты, народ разный. И чаевые берем, и всякое такое. Только ты в «Литературке» письмо таксиста читал, наверное? Крылов утвердительно кивнул головой.
— У нас всякие есть. И мастера, которые в аэропортах и у вокзалов пассажиров обирают, и те, кто «катал» — картежников возит, есть мастера, катают по городу девиц, подбирающих кавалеров. Все у нас есть. Поборы на мойке, взятки механикам и диспетчерам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39