Пошел добровольцем в вольноопределяющиеся. Был ранен, заработал солдатский Георгий, но с фронта не ушел, а поступил в полевой санитарный отряд Союза городов, опять ранение. Лично генералом Брусиловым награжден Анной четвертой степени на шашку. – Но это же военная награда.
– В том-то и дело. А генерал Брусилов счел, что Серегин ее заслужил. – Но он, видимо, вне подозрений?
– Если бы, – Кулик вздохнул, – мой агент сообщает, что Серегин ведет образ жизни весьма широкий, кабаки, пьянки, дама одна в Москве, известная Наталья Вылетаева, часто с ним бывает на людях. – Что за дама?
– Одна из самых дорогих содержанок московских. Сколько из-за нее скандалов по первопрестольной было. Не сосчитать.
Они обедали не торопясь, больше часу. Заглядывал в двери озабоченный хозяин.
Попивая чай, обсудили план завтрашних действий. Когда Бахтин полез за бумажником, Кулик закурил собственной набивки большую папиросу, сказал, усмехнувшись: – Не возьмет. – Чего не возьмет?
– Да денег, так что не старайтесь, Александр Петрович, у нас, не в столице живем, по-семейному.
Бахтин догадывался, что денег с них не возьмут или принесут смешной счет рублей в пять. Это не смущало его и не отягощало совесть. Издержки профессии. Надо сказать прямо, приятные издержки. Иногда он задумывался, можно ли считать себя порядочным человеком, принимая подобные подношения. Об этом он рассуждал и сегодня, шагая по бульвару к дому. Бахтин внутренне гордился, что никогда не брал взяток. Но между тем продукты присылали ему приставы за копейки, в некоторых ресторанах он вообще не платил. Просто не мог, хозяева наотрез отказывались брать деньги. Часы свои серебряные «Мозер» он купил за полцены.
Конечно это была скрытая форма взятки. Но именно так жила вся полиция от Варшавы до Сахалина. И не ему менять этот порядок.
Главное заключалось в другом: он никогда не обирал агентов, никому не помогал в темных делах и, если бы хозяин магазина, продавший ему часы, загремел по Уголовному уложению, то от Бахтина ему пощады бы не было. Но вместе с тем кабатчик Волков теперь имел полное право на внимательное к себе отношение, случись что с ним.
Нет, это был не подкуп, это были знаки взаимного внимания.
У самого дома перед Бахтиным вырос околоточный, поинтересовавшийся, не будет ли каких распоряжений.
Распоряжений не было, и околоточный с миром отбыл.
Чуть левее подъезда стоял городовой. При виде Бахтина он вытянулся во фрунт и гаркнул: – Здравия желаю, ваше высокоблагородие. – Здравствуй, братец. Ты чего здесь? – Пост, ваше высокоблагородие. – Ну, служи.
Бахтин вошел в подъезд мимо вытянувшегося швейцара и подумал, вот почему хозяин сдал ему квартиру по казенной цене.
За городового у входа он по-нынешним непростым временам сорвет с проживающих лишние деньжата.
Дома его встретили Луша и Мария Сергеевна. Подавая чай, старуха радостно поведала Бахтину, как хорошо ее встретили бакалейщик и зеленщик, а городовой, Игнат Петрович, помог донести покупки домой.
– Дождались, батюшка Александр Петрович, вышел ты в люди, совсем как пристав стал.
Должность пристава казалась Марии Сергеевне несбыточным человеческим счастьем.
Бахтин выпил чаю и пошел в кабинет. Убирая в шкаф парадный сюртук, висящий на спинке стула, он с тоской подумал, что ему теперь придется часто надевать форму. И порадовался, что уезжая в командировку в занятый армией Львов для налаживания там сыскной службы, получил полевое офицерское обмундирование, в котором нынче ходили почти все полицейские офицеры, имевшие армейские чины.
Бахтин попросил Марию Сергеевну достать все это из сундука, отгладить и пришить новые погоны. Вот на этом и закончился его второй день в Москве. Накинув серую офицерскую шинель, он вышел на балкон и закурил.
К ночи заметно похолодало. Под ним лежали золотистые огоньки Москвы.
Угадывались бульвары и Знаменка, его сердцу милая, световой полосочкой утыкалась в мост через Москву-реку. Прошел по бульварам трамвай, заискрил голубыми яркими вспышками.
Сколько лет минуло с той поры, когда, побывав на могиле у матушки, он с тощим чемоданом-портпледом сел в третий класс поезда Москва – Санкт-Петербург. И вот опять он здесь. За спиной Петербург, Париж, Варшава, Львов, Ковно, Женева. Это только крупные, значимые в его понимании города. А сколько небольших городков осталось в прежней жизни. Он вернулся в Москву победителем. Он сделал все, что мог, чтобы уехавший в третьем классе юноша приехал в международном вагоне. Так почему же он не чувствует острого счастья победы? Да потому, что никакой виктории не было. И погоны на шинели не любимые военные, а чиновничьи, полицейские.
Вот эти-то погоны и стали замком, навсегда запершим для него дверь в общество. О нем много писали газеты. Репортеры относились к Бахтину с симпатией, прежде всего за то, что он понимал их каторжную работу. О его успехах судачили в модных гостиных, рассказы об убийствах, крупных мошенничествах становились своеобразным острым соусом, приправой повседневным, надоевшим сплетням.
О нем говорили, но никогда не приглашали. Пробиться в общество была одна возможность – перейти в министерство. Но туда его никто не звал. Для общества он был полицейским, чем-то вроде дворника, метущего двор, или ассенизатора.
Он был сыщиком, а общество мало волновали нюансы. Для них что политический, что уголовный сыск считался делом неприличным.
Видимо, оставшись в вакууме, он так и не обзавелся теплой компанией. С сослуживцами как-то не получалось. Скучно ему было. Любовь к Лене Глебовой ушла. Вернее, не любовь, а жгучая память о ней. Видимо, действительно вечность в незаконченности, а ее последний визит к нему словно точку поставил в их отношениях.
Теперь только он начал понимать, что Ирина Нечволодова была единственной женщиной, необходимой ему. Она безропотно ждала его одного слова. А он, внутренне погруженный в воспоминания, воспринимал Иринино чувство без должного внимания.
Вот она и уехала в Лион. А он остался один. Разве все те, короткие, иногда даже яркие, связи, так свойственные одиноким мужчинам; могли заменить ему любовь и внимание Ирины.
Пришло время и остался он с кошкой Лушей и старухой Марией Сергеевной. Дометался, дочитался книжек.
А все-таки он замерз. Бахтин ушел в кабинет, сбросил шинель и начал раздеваться.
Луша уже лежала на диване в ожидании хозяина. Как смеялись все, когда он отправлял в Москву этот старый с истертой кожей диван. А он все равно притащил его за собой, потому что тело его знало каждый бугорок, каждый провал в этом старом чудовище.
Бахтин разделся и лег на прогудевшие радостно пружины.
Луша недовольно уркнула. Часы в гостиной отбили двенадцать раз. Ему показалось, что он и не спал совсем.
– Батюшка, Александр Петрович, проснись же ты, – трясла его за плечо Мария Сергеевна. – Страсти-то какие, горит Москва.
Бахтин вскочил, накинул халат и вышел на балкон. Правее, в районе Пресни плясали языки огня. Звенели где-то вдалеке пожарные повозки, трубили рожки. Пожар был сильным, значит, жди звонка.
Бахтин начал быстро одеваться в форменную полевую одежду.
Привыкшая ко всему Мария Сергеевна уже несла в кабинет кофе и бутерброды.
На столе грянул телефон. Он не зазвонил, а именно грянул, потому что глуховатому прошлому владельцу умельцы-телефонисты поставили какой-то чудо-звонок, который звучал, как колокола громкого боя на миноносце. – Бахтин.
– Господин начальник, докладывает дежурный надзиратель Комаров. Пожар первой категории на пресненских складах «Земгора». – Чьи склады?
– Я же докладывал. Земского союза, на Брестской части, авто за вами выехало, господин начальник.
– Смотрите, господин начальник, как горит-то, – сказал шофер, когда они поворачивали в сторону Пресни, – словно весь город занялся.
В отблесках пожара жила какая-то мрачная красота. Казалось, что пылает весь город от Арбата до Камер-Коллежского вала.
Окна в домах стали темно-рубиновыми, желтый свет фонарей смыли яростные краски стихии, даже фартуки дворников, выскочивших на улицу, были, как у мясников, в жирных красных пятнах.
Чем ближе они подъезжали, тем отчетливее доносился шум беды: яростный треск огня, звон пожарных колоколов, бешеный стук колес по булыгам и человеческие голоса.
– Сюда нельзя… – начал было худой околоточный, командовавший оцеплением, но, признав машину сыскной полиции, отскочил почтительно.
В воротах метались пожарные и городовые. Они складывали у забора тюки, ящики, бочки.
Треск, шипенье, грохот пожарных насосов слились в одну чудовищную ноту.
Бахтин вышел из авто и, заслонив ладонью лицо, пошел к пожару.
– Я здесь, Александр Петрович, – сказал появившийся из дыма Кулик. – Где городовой? – Убит. – Как убит? – Видимо, из револьвера. – Значит, поджог? – Думаю, да. – Где труп? – Прошу со мной.
От гаснущих складских стен шел тошнотворный запах гари.
Городовой лежал на спине, чуть поодаль стоял на треноге фотоаппарат и два человека, один в форме полицейского врача, второй – с петлицами судебного следователя, что-то внимательно осматривали.
– Помощник начальника сыскной полиции, колежский советник Бахтин. – Он приложил руку к козырьку.
– Рад знакомству, судебный следователь Брестского участка коллежский советник Шабальский Ананий Николаевич. Следователь протянул руку.
– Полицейский врач, надворный советник Лямис Генрих Францевич, – представился доктор.
– А это наш чудо-фотограф, господин Тарасов, – сказал Кулик.
– Рад составить знакомство. – Бахтин всем пожал руки. – Что скажете, доктор? – Стреляли в затылок. Думаю, из браунинга. – Почему так думаете?
– Выходного отверстия нет, дырочка аккуратная. Найду пулю, решим. Бахтин наклонился к убитому, осмотрел труп. – Сыщики здесь? – Так точно, – ответил кто-то за его спиной. – Ищите шпору. – Не понял, господин начальник.
– Вторую шпору ищите. Господин Тарасов, сфотографируйте его сапоги. – Слушаюсь. – Посадите его, – скомандовал Бахтин. – Это как? – Обычно, на задницу. Два сыщика посадили труп.
Бахтин наклонился, внимательно рассмотрел мундир. – Валентин Яковлевич, где здесь был цемент? – У входа в караулку. – Она сгорела? – Да нет, караулку построили недавно из кирпича.
– Попрошу Тарасова сфотографировать крупно спину мундира и брюки покойного. – Бахтин снял шинель, протянул доктору. – Подержите-ка, будьте так добры.
Он присел на корточки и начал разглядывать землю. – Где шпора, сыщики? Никто не ответил. Бахтин поднялся и медленно пошел к караулке.
– Вот она, господин начальник. – Сыщик протянул Бахтину шпору с разорванным ремешком-креплением. – Нашли у порога караулки? – Так точно. – Где? – Пойдемте.
Сыщики светили потайными фонарями, у приступка караулки во вмятине лежал еще один обрывок ремешка. – Я специально оставил, – сказал сыщик. – Фамилия? – Полицейский надзиратель Баулин.
– Молодец. Зови фотографа и прикажи городовым стать от трупа до сторожки коридором, сажен в десять ширины, и никого не пускать. – Слушаюсь.
– Да, и свет мне нужен, много света в сторожке. Достаньте лампы, свечи.
– У нас, Александр Петрович, переносное освещение есть, как при съемке фильмы, его Кошко завел. Вы же не успели познакомиться с нашей криминалистической частью. А вот и они подоспели.
К Бахтину подошли Маршалк и два чиновника в форме.
– Наши криминалисты, – сказал начальник, – командуйте, Александр Петрович.
– Господа. – Бахтин видел этих людей вчера, когда ему представили служащих управления, но именно сегодня он собирался вплотную знакомиться со всеми. – Мне нужен свет в караулке, и видите следы?
– Так точно. – Один из чиновников наклонился, зажег фонарик, рассматривая след. – Сейчас загипсуем.
Через несколько минут в сторожке зажегся свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– В том-то и дело. А генерал Брусилов счел, что Серегин ее заслужил. – Но он, видимо, вне подозрений?
– Если бы, – Кулик вздохнул, – мой агент сообщает, что Серегин ведет образ жизни весьма широкий, кабаки, пьянки, дама одна в Москве, известная Наталья Вылетаева, часто с ним бывает на людях. – Что за дама?
– Одна из самых дорогих содержанок московских. Сколько из-за нее скандалов по первопрестольной было. Не сосчитать.
Они обедали не торопясь, больше часу. Заглядывал в двери озабоченный хозяин.
Попивая чай, обсудили план завтрашних действий. Когда Бахтин полез за бумажником, Кулик закурил собственной набивки большую папиросу, сказал, усмехнувшись: – Не возьмет. – Чего не возьмет?
– Да денег, так что не старайтесь, Александр Петрович, у нас, не в столице живем, по-семейному.
Бахтин догадывался, что денег с них не возьмут или принесут смешной счет рублей в пять. Это не смущало его и не отягощало совесть. Издержки профессии. Надо сказать прямо, приятные издержки. Иногда он задумывался, можно ли считать себя порядочным человеком, принимая подобные подношения. Об этом он рассуждал и сегодня, шагая по бульвару к дому. Бахтин внутренне гордился, что никогда не брал взяток. Но между тем продукты присылали ему приставы за копейки, в некоторых ресторанах он вообще не платил. Просто не мог, хозяева наотрез отказывались брать деньги. Часы свои серебряные «Мозер» он купил за полцены.
Конечно это была скрытая форма взятки. Но именно так жила вся полиция от Варшавы до Сахалина. И не ему менять этот порядок.
Главное заключалось в другом: он никогда не обирал агентов, никому не помогал в темных делах и, если бы хозяин магазина, продавший ему часы, загремел по Уголовному уложению, то от Бахтина ему пощады бы не было. Но вместе с тем кабатчик Волков теперь имел полное право на внимательное к себе отношение, случись что с ним.
Нет, это был не подкуп, это были знаки взаимного внимания.
У самого дома перед Бахтиным вырос околоточный, поинтересовавшийся, не будет ли каких распоряжений.
Распоряжений не было, и околоточный с миром отбыл.
Чуть левее подъезда стоял городовой. При виде Бахтина он вытянулся во фрунт и гаркнул: – Здравия желаю, ваше высокоблагородие. – Здравствуй, братец. Ты чего здесь? – Пост, ваше высокоблагородие. – Ну, служи.
Бахтин вошел в подъезд мимо вытянувшегося швейцара и подумал, вот почему хозяин сдал ему квартиру по казенной цене.
За городового у входа он по-нынешним непростым временам сорвет с проживающих лишние деньжата.
Дома его встретили Луша и Мария Сергеевна. Подавая чай, старуха радостно поведала Бахтину, как хорошо ее встретили бакалейщик и зеленщик, а городовой, Игнат Петрович, помог донести покупки домой.
– Дождались, батюшка Александр Петрович, вышел ты в люди, совсем как пристав стал.
Должность пристава казалась Марии Сергеевне несбыточным человеческим счастьем.
Бахтин выпил чаю и пошел в кабинет. Убирая в шкаф парадный сюртук, висящий на спинке стула, он с тоской подумал, что ему теперь придется часто надевать форму. И порадовался, что уезжая в командировку в занятый армией Львов для налаживания там сыскной службы, получил полевое офицерское обмундирование, в котором нынче ходили почти все полицейские офицеры, имевшие армейские чины.
Бахтин попросил Марию Сергеевну достать все это из сундука, отгладить и пришить новые погоны. Вот на этом и закончился его второй день в Москве. Накинув серую офицерскую шинель, он вышел на балкон и закурил.
К ночи заметно похолодало. Под ним лежали золотистые огоньки Москвы.
Угадывались бульвары и Знаменка, его сердцу милая, световой полосочкой утыкалась в мост через Москву-реку. Прошел по бульварам трамвай, заискрил голубыми яркими вспышками.
Сколько лет минуло с той поры, когда, побывав на могиле у матушки, он с тощим чемоданом-портпледом сел в третий класс поезда Москва – Санкт-Петербург. И вот опять он здесь. За спиной Петербург, Париж, Варшава, Львов, Ковно, Женева. Это только крупные, значимые в его понимании города. А сколько небольших городков осталось в прежней жизни. Он вернулся в Москву победителем. Он сделал все, что мог, чтобы уехавший в третьем классе юноша приехал в международном вагоне. Так почему же он не чувствует острого счастья победы? Да потому, что никакой виктории не было. И погоны на шинели не любимые военные, а чиновничьи, полицейские.
Вот эти-то погоны и стали замком, навсегда запершим для него дверь в общество. О нем много писали газеты. Репортеры относились к Бахтину с симпатией, прежде всего за то, что он понимал их каторжную работу. О его успехах судачили в модных гостиных, рассказы об убийствах, крупных мошенничествах становились своеобразным острым соусом, приправой повседневным, надоевшим сплетням.
О нем говорили, но никогда не приглашали. Пробиться в общество была одна возможность – перейти в министерство. Но туда его никто не звал. Для общества он был полицейским, чем-то вроде дворника, метущего двор, или ассенизатора.
Он был сыщиком, а общество мало волновали нюансы. Для них что политический, что уголовный сыск считался делом неприличным.
Видимо, оставшись в вакууме, он так и не обзавелся теплой компанией. С сослуживцами как-то не получалось. Скучно ему было. Любовь к Лене Глебовой ушла. Вернее, не любовь, а жгучая память о ней. Видимо, действительно вечность в незаконченности, а ее последний визит к нему словно точку поставил в их отношениях.
Теперь только он начал понимать, что Ирина Нечволодова была единственной женщиной, необходимой ему. Она безропотно ждала его одного слова. А он, внутренне погруженный в воспоминания, воспринимал Иринино чувство без должного внимания.
Вот она и уехала в Лион. А он остался один. Разве все те, короткие, иногда даже яркие, связи, так свойственные одиноким мужчинам; могли заменить ему любовь и внимание Ирины.
Пришло время и остался он с кошкой Лушей и старухой Марией Сергеевной. Дометался, дочитался книжек.
А все-таки он замерз. Бахтин ушел в кабинет, сбросил шинель и начал раздеваться.
Луша уже лежала на диване в ожидании хозяина. Как смеялись все, когда он отправлял в Москву этот старый с истертой кожей диван. А он все равно притащил его за собой, потому что тело его знало каждый бугорок, каждый провал в этом старом чудовище.
Бахтин разделся и лег на прогудевшие радостно пружины.
Луша недовольно уркнула. Часы в гостиной отбили двенадцать раз. Ему показалось, что он и не спал совсем.
– Батюшка, Александр Петрович, проснись же ты, – трясла его за плечо Мария Сергеевна. – Страсти-то какие, горит Москва.
Бахтин вскочил, накинул халат и вышел на балкон. Правее, в районе Пресни плясали языки огня. Звенели где-то вдалеке пожарные повозки, трубили рожки. Пожар был сильным, значит, жди звонка.
Бахтин начал быстро одеваться в форменную полевую одежду.
Привыкшая ко всему Мария Сергеевна уже несла в кабинет кофе и бутерброды.
На столе грянул телефон. Он не зазвонил, а именно грянул, потому что глуховатому прошлому владельцу умельцы-телефонисты поставили какой-то чудо-звонок, который звучал, как колокола громкого боя на миноносце. – Бахтин.
– Господин начальник, докладывает дежурный надзиратель Комаров. Пожар первой категории на пресненских складах «Земгора». – Чьи склады?
– Я же докладывал. Земского союза, на Брестской части, авто за вами выехало, господин начальник.
– Смотрите, господин начальник, как горит-то, – сказал шофер, когда они поворачивали в сторону Пресни, – словно весь город занялся.
В отблесках пожара жила какая-то мрачная красота. Казалось, что пылает весь город от Арбата до Камер-Коллежского вала.
Окна в домах стали темно-рубиновыми, желтый свет фонарей смыли яростные краски стихии, даже фартуки дворников, выскочивших на улицу, были, как у мясников, в жирных красных пятнах.
Чем ближе они подъезжали, тем отчетливее доносился шум беды: яростный треск огня, звон пожарных колоколов, бешеный стук колес по булыгам и человеческие голоса.
– Сюда нельзя… – начал было худой околоточный, командовавший оцеплением, но, признав машину сыскной полиции, отскочил почтительно.
В воротах метались пожарные и городовые. Они складывали у забора тюки, ящики, бочки.
Треск, шипенье, грохот пожарных насосов слились в одну чудовищную ноту.
Бахтин вышел из авто и, заслонив ладонью лицо, пошел к пожару.
– Я здесь, Александр Петрович, – сказал появившийся из дыма Кулик. – Где городовой? – Убит. – Как убит? – Видимо, из револьвера. – Значит, поджог? – Думаю, да. – Где труп? – Прошу со мной.
От гаснущих складских стен шел тошнотворный запах гари.
Городовой лежал на спине, чуть поодаль стоял на треноге фотоаппарат и два человека, один в форме полицейского врача, второй – с петлицами судебного следователя, что-то внимательно осматривали.
– Помощник начальника сыскной полиции, колежский советник Бахтин. – Он приложил руку к козырьку.
– Рад знакомству, судебный следователь Брестского участка коллежский советник Шабальский Ананий Николаевич. Следователь протянул руку.
– Полицейский врач, надворный советник Лямис Генрих Францевич, – представился доктор.
– А это наш чудо-фотограф, господин Тарасов, – сказал Кулик.
– Рад составить знакомство. – Бахтин всем пожал руки. – Что скажете, доктор? – Стреляли в затылок. Думаю, из браунинга. – Почему так думаете?
– Выходного отверстия нет, дырочка аккуратная. Найду пулю, решим. Бахтин наклонился к убитому, осмотрел труп. – Сыщики здесь? – Так точно, – ответил кто-то за его спиной. – Ищите шпору. – Не понял, господин начальник.
– Вторую шпору ищите. Господин Тарасов, сфотографируйте его сапоги. – Слушаюсь. – Посадите его, – скомандовал Бахтин. – Это как? – Обычно, на задницу. Два сыщика посадили труп.
Бахтин наклонился, внимательно рассмотрел мундир. – Валентин Яковлевич, где здесь был цемент? – У входа в караулку. – Она сгорела? – Да нет, караулку построили недавно из кирпича.
– Попрошу Тарасова сфотографировать крупно спину мундира и брюки покойного. – Бахтин снял шинель, протянул доктору. – Подержите-ка, будьте так добры.
Он присел на корточки и начал разглядывать землю. – Где шпора, сыщики? Никто не ответил. Бахтин поднялся и медленно пошел к караулке.
– Вот она, господин начальник. – Сыщик протянул Бахтину шпору с разорванным ремешком-креплением. – Нашли у порога караулки? – Так точно. – Где? – Пойдемте.
Сыщики светили потайными фонарями, у приступка караулки во вмятине лежал еще один обрывок ремешка. – Я специально оставил, – сказал сыщик. – Фамилия? – Полицейский надзиратель Баулин.
– Молодец. Зови фотографа и прикажи городовым стать от трупа до сторожки коридором, сажен в десять ширины, и никого не пускать. – Слушаюсь.
– Да, и свет мне нужен, много света в сторожке. Достаньте лампы, свечи.
– У нас, Александр Петрович, переносное освещение есть, как при съемке фильмы, его Кошко завел. Вы же не успели познакомиться с нашей криминалистической частью. А вот и они подоспели.
К Бахтину подошли Маршалк и два чиновника в форме.
– Наши криминалисты, – сказал начальник, – командуйте, Александр Петрович.
– Господа. – Бахтин видел этих людей вчера, когда ему представили служащих управления, но именно сегодня он собирался вплотную знакомиться со всеми. – Мне нужен свет в караулке, и видите следы?
– Так точно. – Один из чиновников наклонился, зажег фонарик, рассматривая след. – Сейчас загипсуем.
Через несколько минут в сторожке зажегся свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60