Хозяина же убивали тихо, почти беззвучно. К тому времени, как я попал на место происшествия, труп уже успели увезти. Однако кресло, к которому покойник был привязан ремнями, по-прежнему стояло на видном месте в центре комнаты. По-моему, кресло было вообще единственной вещью, оставшейся целой после погрома.
Оно и понятно: убийцам оно было необходимо для работы. Судя по глубоким царапинам от ногтей, отчетливо заметным на нижней части деревянных подлокотников, покойный очень мучился перед смертью. Точнее, его мучили. За последние два-три года технология пыток во многом усовершенствовалась, сделалась простой и эффективной. Всевозможный блестящий металлический пыточный инструмент, знакомый нам по кино, и применялся только в кино. Нынешний садист-профессионал пренебрегал и громоздкой электротехникой вроде паяльника или утюга.
Может быть, на каких-то конспиративных точках, куда клиентов привозили для разборок с кляпом во рту, этот киношный инвентарь еще иногда и использовался. Но для выездной модели устрашения с убийством эта техника не годилась — не понесешь же утюг с собой и не будешь же, в самом деле, тратить время в чужой квартире, отыскивая что-нибудь из хозяйских запасов.
Зато прозрачный полиэтиленовый пакет без труда можно было отыскать в любой квартире или даже самому захватить на дело, сложив его вдесятеро и сунув в карманчик джинсов. Пакет этот при разборке легко надевался на голову крепко связанной жертве, горловина перетягивалась веревочкой. Когда воздух в пакете кончался и жертва начинала терять сознание от асфиксии, пакет снимался, и человек, приведенный в чувство, вновь мог отвечать на интересующий палача вопрос. Если, разумеется, в принципе знал ответ.
Я отвел взгляд от страшных царапин на подлокотниках и подумал, что смерть хозяина отнюдь не означает, что преступники смогли получить от него нужный ответ или что-то самостоятельно обнаружить во время своего обыска, замаскированного под буйный погром. Возможно, хозяин, наоборот, не пожелал отвечать и был убит в наказание за строптивость. Или просто, действительно не знал, что от него хотят, и был убит по причине собственной бесполезности. Отыскать нужный вариант из трех возможных можно было, лишь догадавшись, что же именно мог знать (или не знать) покойный хозяин однокомнатной квартиры улучшенной планировки, доктор технических наук господин Фролов Георгий Николаевич, 1920 года рождения, холостой и ранее не судимый.
Голос откуда-то снизу, от уровня моего колена, прервал мои размышления о покойном докторе наук, убитом на третьем этаже дома по улице Алексея Толстого.
— Позвольте… — озабоченно пробормотал голос, и я обнаружил прямо у своих ног согнутого в три погибели одного из экспертов с Петровки, который что-то такое делал с обломками разбитого сервиза. Кажется, пытался найти какие-нибудь отпечатки пальцев.
Я послушно сделал шажок назад и дал дотянуться криминалисту до очередного черепка. Всего же в комнате возилось человек пять экспертов, да еще майор Окунь дышал мне в затылок, да еще на кухне как будто поместилось не меньше двух милицейских; стоя в дверях комнаты, я одновременно слышал, как кто-то из кухни устало бормочет: «Так… Пиши дальше… Портсигар желтого металла с буквами гэ и фэ с точками, выбитыми на крышке… Две пуговицы от верхней мужской одежды, предположительно плаща… Написал?… Дальше. Плащ мужской, кожаный, производства Германии, на внутренней стороне подкладки три пятна бурого цвета, размером с пятидесятирублевую монету каждое, две верхних пуговицы отсутствуют…»
Судя по темпам работы на кухне, для запротоколирования всех подозрительных находок в квартире убитого милицейским понадобится не меньше двух суток, и то если они не будут спать и обедать. Я мысленно посочувствовал коллегам с Петровки, но не стал больше отвлекаться на кухонное бормотание. В самой комнате криминалисты пытались собрать скудную дактилоскопическую дань с красных полированных дощечек, составлявших когда-то этажерку, с корпуса распотрошенного телефона, с обрывков кожаных ремней, оставшихся на ножках и подлокотниках кресла, и с грязновато-белой пластмассы выключателей.
Дирижировал четверкой криминалистов неулыбчивый, сутулый и лысоватый человек в сильных очках. Еще в первые минуты моего пребывания в разгромленной квартире мы с дирижером-криминалистом незаметно для окружающих перемигнулись. На мою удачу, место преступления посетил сам замначальника НТО на Петровке, эксперт высшей квалификации и попутно мой хороший приятель Сережа Некрасов.
Официально мы не были знакомы и на публике даже не здоровались, ибо начальство — как мое, так и Сережино — искренне полагало все несанкционированные контакты между МБР и МУРом опасными и предосудительными. Почти неприкрытое хамство того же майора Окуня было лишь профессиональной реакцией на меня — пришельца из другого муравейника. Черная кошка пробежала между Петровкой и Лубянкой в незапамятные времена; когда же в начале 80-х энергичные ребятишки из муровского отдела по борьбе с бандитизмом по ошибке шлепнули подполковника из нашего Второго главка, а наши в ответ — не будь дураки — накопали материальчик на крупную милицейскую шишку, отношения наших ведомств стали напоминать увлекательную игру по перетягиванию каната, осложненную еще бегом в мешках.
Мешков было много, они были пыльные, и ими с азартом лупили по головам. Если МУРовцы могли подстроить маленькую пакость нашим орлам с площади Дзержинского, то они не упускали такой возможности. Если же нашим комитетчикам (тройке и, особенно, девятке) удавалось натянуть нос парням с Петровки, то они всю неделю ходили гордые, как будто провернули удачную операцию. Как будто арестовали в Москве самого Джеймса Бонда при попытке выкрасть с Гостелерадио начало шестого сигнала…
Я тихонечко вздохнул, припомнив все палки, которые мы насовали в колеса друг другу. Хорошо еще, что все эти игры не отразились на качестве нашей дружбы с Некрасовым. Однако при свидетелях правила надлежало выполнять, и потому капитан МБР Максим Монтекки, как всегда, не стал афишировать своего приятельства с майором МУРа Сережей Капулетти. Дабы не нервировать отцов-командиров, его и моих.
В упор не замечая Некрасова-Капулетти, я ленивым тоном осведомился у ближайшего криминалиста, все еще собирающего черепки вблизи моих колен:
— А что, вы надеетесь… гм-гм… собрать здесь хоть какие-то отпечатки? Профессионалы… гм-гм… не станут делать таких школьных ошибок, уверяю вас…
Ползучий эксперт оторвался от своих черепков, с неприязнью поглядел на меня, потом на Некрасова как старшего по званию, но на всякий случай промолчал. Сам старший по званию Некрасов при звуках моего голоса проворно нырнул за кресло, сделав сразу вид, что его безумно заинтересовал какой-то заусенец на ножке и что его немедленно надо рассмотреть с лупой. Таким образом, вопрос мой попал к тому, кому и предназначался, — майору Окуню. Рыбий майор, собрав весь свой сарказм, осведомился у моей спины:
— А вы, господин Лаптев, что… гм-гм… крупный специалист в дактилоскопии?
Ползучий криминалист приглушенно фыркнул, поддерживая своего майора. Он-то, голубчик, был уверен, что никто, кроме асов из его научно-технического отдела, вообще и понятия не имеет, где обычно растут отпечатки пальцев и в какое время года надлежит их собирать.
— Никак нет-с, господин Окунь, — сказал я в пространство комнаты, упорно не желая показывать майору ничего, кроме тыла. — Просто я подумал, что вам может быть интересным частное мнение сотрудника Министерства безопасности… в работе которого, — кротко добавил я, — как уже было сказано, имеется еще немало организационных недостатков…
Окунь за моей спиной издал злобный булькающий звук, как будто подавился воздухом. Я догадался, что и сам он считает все манипуляции с поиском преступных отпечатков ритуальными и бессмысленными, но ему физически неприятно, что хмырь с Лубянки высказал все это вслух.
Как видно, Окуню было также неприятно дискутировать с гэбэшным затылком, поэтому он вышел у меня из-за спины и, по-хозяйски перешагнув ящерицу-эксперта, повернулся ко мне. Теперь он загораживал мне вид на пыточное кресло, на Некрасова и еще на одного криминалиста, который подносил Некрасову всякие кисточки, порошочки и пакетики для манипуляций.
— В таком случае, — проговорил рыбий майор, — я попросил бы частное лицо с Лубянки удалиться вместе со своим мнением и не отсвечивать тут…
Окунь выпендривался передо мною не славы ради и даже не пользы для, но исключительно по причине ведомственного азарта. На самом деле он наверняка был бы отнюдь не против перевалить это расследование на чьи угодно плечи — МБР, ЦРУ, Моссад, дефензивы или сигуранцы. Короче, любого компетентного органа, которому не лень будет возиться в этом хламе и прикидывать, кому понадобилось сначала пытать, а затем задушить пожилого гражданина Фролова. Думаю, что пока я не появился со своим удостоверением, возможность сбагрить этого покойника Минбезу показалась бы майору неплохим фокусом. Но раз чекист пришел сам… О, тогда надо сделать все возможное, чтобы не отдавать это дельце в загребущие лапы Министерства безопасности.
— К сожалению, господин майор, — скорбно сообщило частное лицо с Лубянки (то есть я), — в данном случае я выполняю распоряжение своего начальства, которое уполномочило меня подключиться к вашему расследованию, а при необходимости…
При этих словах я неловко переступил с ноги на ногу, наступил на ближайший черепок, потерял равновесие и, взмахнув руками, брякнулся в ближайшую груду хлама, придавив ползучего эксперта и чуть не располосовав свои брюки о край ажурной рамочки для фото.
— Ай, — только и пискнул придавленный эксперт.
Майор же оказался если и сволочью, то довольно-таки умеренной. Вместо того чтобы насладиться видом падшего гэбэшника, он протянул мне руку и помог выбраться из хлама с минимальными потерями для моих брюк.
— Ноги не держат, капитан? — не преминул съехидничать при этом бравый Окунь. — Головокружение от успехов?
Помятый эксперт, освободившись от моей тяжести, с грустью глянул на раздавленный мною черепок и приступил к исследованию близлежащих экспонатов камеры пыток.
— Какие там успехи, — грустно ответил я Окуню. — По сравнению с вашими достижениями в области борьбы с организованной преступностью…
Окунь немедленно надулся и демонстративно стал отряхивать ладонь правой руки, которую якобы запачкал о гэбиста.
С достижениями у МУРа было негусто. Несмотря на то что организованная преступность была — как и все в нашей стране — плохо организована, она все же смогла оторваться на полкорпуса от МУРа, и теперь столичные орлы-сыщики неизменно запаздывали, парируя удары вместо того, чтобы бить первыми.
Другое дело, что и у Лубянки сегодня было туговато с реальными успехами. Поводов для головокружений определенно не было, и даже не ожидалось. Лично меня генерал Голубев, мой непосредственный шеф, нагрузил убийством на улице А. Толстого отнюдь не потому, что я ничем не был занят и бил баклуши в своем рабочем кабинете. Наоборот: дел было выше крыши, одно другого неприятней.
Должно быть, Голубев полагал, будто я просто обожаю заниматься чем-то подобным. По крайней мере, никаких других причин, по которым мой любимый шеф дополнительно повесил на меня аварию «Казимира Малевича», секту Лабриолы и парнишек из охранной артели «Мертвая голова», — я не знал. Наверное, во мне и вправду есть что-то такое, покорно-мазохистское: чем больше наваливают поручений, тем осмысленней кажется жизнь. Про кого, думаете, сказано: «Работа дураков любит»? Правильно, угадали.
«Малевич», прогулочный двухпалубный теплоходик, некогда носивший гордое имя «Энвера Ходжи», а затем долгое время прозябавший под скучным прозвищем «Первомай», скандально потерпел крушение и затонул прошлой осенью близ волжского города Углич Ярославской области — города, известного народу вовсе не благодаря заводу часовых камней, лесопилке, гидроэлектростанции и Опытному Ордена Дружбы народов сыроваренному комбинату (в ассортименте — сыр бри, сыр камамбер, сыр рокфор и ностальгический сыр степной), но, прежде всего, как место, где зарезали царевича Димитрия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Оно и понятно: убийцам оно было необходимо для работы. Судя по глубоким царапинам от ногтей, отчетливо заметным на нижней части деревянных подлокотников, покойный очень мучился перед смертью. Точнее, его мучили. За последние два-три года технология пыток во многом усовершенствовалась, сделалась простой и эффективной. Всевозможный блестящий металлический пыточный инструмент, знакомый нам по кино, и применялся только в кино. Нынешний садист-профессионал пренебрегал и громоздкой электротехникой вроде паяльника или утюга.
Может быть, на каких-то конспиративных точках, куда клиентов привозили для разборок с кляпом во рту, этот киношный инвентарь еще иногда и использовался. Но для выездной модели устрашения с убийством эта техника не годилась — не понесешь же утюг с собой и не будешь же, в самом деле, тратить время в чужой квартире, отыскивая что-нибудь из хозяйских запасов.
Зато прозрачный полиэтиленовый пакет без труда можно было отыскать в любой квартире или даже самому захватить на дело, сложив его вдесятеро и сунув в карманчик джинсов. Пакет этот при разборке легко надевался на голову крепко связанной жертве, горловина перетягивалась веревочкой. Когда воздух в пакете кончался и жертва начинала терять сознание от асфиксии, пакет снимался, и человек, приведенный в чувство, вновь мог отвечать на интересующий палача вопрос. Если, разумеется, в принципе знал ответ.
Я отвел взгляд от страшных царапин на подлокотниках и подумал, что смерть хозяина отнюдь не означает, что преступники смогли получить от него нужный ответ или что-то самостоятельно обнаружить во время своего обыска, замаскированного под буйный погром. Возможно, хозяин, наоборот, не пожелал отвечать и был убит в наказание за строптивость. Или просто, действительно не знал, что от него хотят, и был убит по причине собственной бесполезности. Отыскать нужный вариант из трех возможных можно было, лишь догадавшись, что же именно мог знать (или не знать) покойный хозяин однокомнатной квартиры улучшенной планировки, доктор технических наук господин Фролов Георгий Николаевич, 1920 года рождения, холостой и ранее не судимый.
Голос откуда-то снизу, от уровня моего колена, прервал мои размышления о покойном докторе наук, убитом на третьем этаже дома по улице Алексея Толстого.
— Позвольте… — озабоченно пробормотал голос, и я обнаружил прямо у своих ног согнутого в три погибели одного из экспертов с Петровки, который что-то такое делал с обломками разбитого сервиза. Кажется, пытался найти какие-нибудь отпечатки пальцев.
Я послушно сделал шажок назад и дал дотянуться криминалисту до очередного черепка. Всего же в комнате возилось человек пять экспертов, да еще майор Окунь дышал мне в затылок, да еще на кухне как будто поместилось не меньше двух милицейских; стоя в дверях комнаты, я одновременно слышал, как кто-то из кухни устало бормочет: «Так… Пиши дальше… Портсигар желтого металла с буквами гэ и фэ с точками, выбитыми на крышке… Две пуговицы от верхней мужской одежды, предположительно плаща… Написал?… Дальше. Плащ мужской, кожаный, производства Германии, на внутренней стороне подкладки три пятна бурого цвета, размером с пятидесятирублевую монету каждое, две верхних пуговицы отсутствуют…»
Судя по темпам работы на кухне, для запротоколирования всех подозрительных находок в квартире убитого милицейским понадобится не меньше двух суток, и то если они не будут спать и обедать. Я мысленно посочувствовал коллегам с Петровки, но не стал больше отвлекаться на кухонное бормотание. В самой комнате криминалисты пытались собрать скудную дактилоскопическую дань с красных полированных дощечек, составлявших когда-то этажерку, с корпуса распотрошенного телефона, с обрывков кожаных ремней, оставшихся на ножках и подлокотниках кресла, и с грязновато-белой пластмассы выключателей.
Дирижировал четверкой криминалистов неулыбчивый, сутулый и лысоватый человек в сильных очках. Еще в первые минуты моего пребывания в разгромленной квартире мы с дирижером-криминалистом незаметно для окружающих перемигнулись. На мою удачу, место преступления посетил сам замначальника НТО на Петровке, эксперт высшей квалификации и попутно мой хороший приятель Сережа Некрасов.
Официально мы не были знакомы и на публике даже не здоровались, ибо начальство — как мое, так и Сережино — искренне полагало все несанкционированные контакты между МБР и МУРом опасными и предосудительными. Почти неприкрытое хамство того же майора Окуня было лишь профессиональной реакцией на меня — пришельца из другого муравейника. Черная кошка пробежала между Петровкой и Лубянкой в незапамятные времена; когда же в начале 80-х энергичные ребятишки из муровского отдела по борьбе с бандитизмом по ошибке шлепнули подполковника из нашего Второго главка, а наши в ответ — не будь дураки — накопали материальчик на крупную милицейскую шишку, отношения наших ведомств стали напоминать увлекательную игру по перетягиванию каната, осложненную еще бегом в мешках.
Мешков было много, они были пыльные, и ими с азартом лупили по головам. Если МУРовцы могли подстроить маленькую пакость нашим орлам с площади Дзержинского, то они не упускали такой возможности. Если же нашим комитетчикам (тройке и, особенно, девятке) удавалось натянуть нос парням с Петровки, то они всю неделю ходили гордые, как будто провернули удачную операцию. Как будто арестовали в Москве самого Джеймса Бонда при попытке выкрасть с Гостелерадио начало шестого сигнала…
Я тихонечко вздохнул, припомнив все палки, которые мы насовали в колеса друг другу. Хорошо еще, что все эти игры не отразились на качестве нашей дружбы с Некрасовым. Однако при свидетелях правила надлежало выполнять, и потому капитан МБР Максим Монтекки, как всегда, не стал афишировать своего приятельства с майором МУРа Сережей Капулетти. Дабы не нервировать отцов-командиров, его и моих.
В упор не замечая Некрасова-Капулетти, я ленивым тоном осведомился у ближайшего криминалиста, все еще собирающего черепки вблизи моих колен:
— А что, вы надеетесь… гм-гм… собрать здесь хоть какие-то отпечатки? Профессионалы… гм-гм… не станут делать таких школьных ошибок, уверяю вас…
Ползучий эксперт оторвался от своих черепков, с неприязнью поглядел на меня, потом на Некрасова как старшего по званию, но на всякий случай промолчал. Сам старший по званию Некрасов при звуках моего голоса проворно нырнул за кресло, сделав сразу вид, что его безумно заинтересовал какой-то заусенец на ножке и что его немедленно надо рассмотреть с лупой. Таким образом, вопрос мой попал к тому, кому и предназначался, — майору Окуню. Рыбий майор, собрав весь свой сарказм, осведомился у моей спины:
— А вы, господин Лаптев, что… гм-гм… крупный специалист в дактилоскопии?
Ползучий криминалист приглушенно фыркнул, поддерживая своего майора. Он-то, голубчик, был уверен, что никто, кроме асов из его научно-технического отдела, вообще и понятия не имеет, где обычно растут отпечатки пальцев и в какое время года надлежит их собирать.
— Никак нет-с, господин Окунь, — сказал я в пространство комнаты, упорно не желая показывать майору ничего, кроме тыла. — Просто я подумал, что вам может быть интересным частное мнение сотрудника Министерства безопасности… в работе которого, — кротко добавил я, — как уже было сказано, имеется еще немало организационных недостатков…
Окунь за моей спиной издал злобный булькающий звук, как будто подавился воздухом. Я догадался, что и сам он считает все манипуляции с поиском преступных отпечатков ритуальными и бессмысленными, но ему физически неприятно, что хмырь с Лубянки высказал все это вслух.
Как видно, Окуню было также неприятно дискутировать с гэбэшным затылком, поэтому он вышел у меня из-за спины и, по-хозяйски перешагнув ящерицу-эксперта, повернулся ко мне. Теперь он загораживал мне вид на пыточное кресло, на Некрасова и еще на одного криминалиста, который подносил Некрасову всякие кисточки, порошочки и пакетики для манипуляций.
— В таком случае, — проговорил рыбий майор, — я попросил бы частное лицо с Лубянки удалиться вместе со своим мнением и не отсвечивать тут…
Окунь выпендривался передо мною не славы ради и даже не пользы для, но исключительно по причине ведомственного азарта. На самом деле он наверняка был бы отнюдь не против перевалить это расследование на чьи угодно плечи — МБР, ЦРУ, Моссад, дефензивы или сигуранцы. Короче, любого компетентного органа, которому не лень будет возиться в этом хламе и прикидывать, кому понадобилось сначала пытать, а затем задушить пожилого гражданина Фролова. Думаю, что пока я не появился со своим удостоверением, возможность сбагрить этого покойника Минбезу показалась бы майору неплохим фокусом. Но раз чекист пришел сам… О, тогда надо сделать все возможное, чтобы не отдавать это дельце в загребущие лапы Министерства безопасности.
— К сожалению, господин майор, — скорбно сообщило частное лицо с Лубянки (то есть я), — в данном случае я выполняю распоряжение своего начальства, которое уполномочило меня подключиться к вашему расследованию, а при необходимости…
При этих словах я неловко переступил с ноги на ногу, наступил на ближайший черепок, потерял равновесие и, взмахнув руками, брякнулся в ближайшую груду хлама, придавив ползучего эксперта и чуть не располосовав свои брюки о край ажурной рамочки для фото.
— Ай, — только и пискнул придавленный эксперт.
Майор же оказался если и сволочью, то довольно-таки умеренной. Вместо того чтобы насладиться видом падшего гэбэшника, он протянул мне руку и помог выбраться из хлама с минимальными потерями для моих брюк.
— Ноги не держат, капитан? — не преминул съехидничать при этом бравый Окунь. — Головокружение от успехов?
Помятый эксперт, освободившись от моей тяжести, с грустью глянул на раздавленный мною черепок и приступил к исследованию близлежащих экспонатов камеры пыток.
— Какие там успехи, — грустно ответил я Окуню. — По сравнению с вашими достижениями в области борьбы с организованной преступностью…
Окунь немедленно надулся и демонстративно стал отряхивать ладонь правой руки, которую якобы запачкал о гэбиста.
С достижениями у МУРа было негусто. Несмотря на то что организованная преступность была — как и все в нашей стране — плохо организована, она все же смогла оторваться на полкорпуса от МУРа, и теперь столичные орлы-сыщики неизменно запаздывали, парируя удары вместо того, чтобы бить первыми.
Другое дело, что и у Лубянки сегодня было туговато с реальными успехами. Поводов для головокружений определенно не было, и даже не ожидалось. Лично меня генерал Голубев, мой непосредственный шеф, нагрузил убийством на улице А. Толстого отнюдь не потому, что я ничем не был занят и бил баклуши в своем рабочем кабинете. Наоборот: дел было выше крыши, одно другого неприятней.
Должно быть, Голубев полагал, будто я просто обожаю заниматься чем-то подобным. По крайней мере, никаких других причин, по которым мой любимый шеф дополнительно повесил на меня аварию «Казимира Малевича», секту Лабриолы и парнишек из охранной артели «Мертвая голова», — я не знал. Наверное, во мне и вправду есть что-то такое, покорно-мазохистское: чем больше наваливают поручений, тем осмысленней кажется жизнь. Про кого, думаете, сказано: «Работа дураков любит»? Правильно, угадали.
«Малевич», прогулочный двухпалубный теплоходик, некогда носивший гордое имя «Энвера Ходжи», а затем долгое время прозябавший под скучным прозвищем «Первомай», скандально потерпел крушение и затонул прошлой осенью близ волжского города Углич Ярославской области — города, известного народу вовсе не благодаря заводу часовых камней, лесопилке, гидроэлектростанции и Опытному Ордена Дружбы народов сыроваренному комбинату (в ассортименте — сыр бри, сыр камамбер, сыр рокфор и ностальгический сыр степной), но, прежде всего, как место, где зарезали царевича Димитрия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59