— Но тогда мы еще не умели выходить на заданную мощность взрыва, и установка, после консультаций, была разобрана. Что касается расщепляющегося материала, то он в полном объеме был использован в…
— Врешь, Борода! — крикнул Берия. — Мне! Врешь! Первая модель не была разобрана! Наоборот, вы ее довели! Два месяца назад! А три дня назад ее увезли с Объекта!… — Большой Лаврентий сделал глубокий выдох, рукою разогнал верткое эхо собственного крика, а затем спросил тихо, почти ласково: — Куда увезли ее, сволочь? Кто отдал приказ? — Берия открыл верхний ящик своего стола, достал никелированный ТТ и произнес уже самым будничным тоном: — Не скажешь — застрелю. Считаю до трех. Раз. Дваа…
В этот момент что-то в кабинете мелодично звякнуло. Звяканье шло от батареи разноцветных телефонных аппаратов, расположенных на боковом столике. Хотя нет — тут же понял свою ошибку Курчатов. Голос подал одинокий аппарат без диска, стоящий на некотором удалении от остальной батареи. И, как видно, был это такой телефон, на зов которого не откликаться было нельзя. Большой Лаврентий шмякнул свой ТТ на стол, схватил трубку и прижал ее к уху, не забыв при этом погрозить побледневшему Курчатову волосатым кулаком.
Сильная мембрана позволила шефу атомного Спецкомитета услышать каждое слово невидимого собеседника Берии.
— Нэ шуми, Лаврентий, — сказал голос в трубке. — И нэ пугай товарища Курчатова. Приказ отдал я. И бомбу забрал тоже я.
— Но для чего, Коба? — с робким недоумением спросил Берия. Свободной от трубки ладонью от стал нервно водить по металлическим изгибам чернильного прибора. — И почему меня не предупредил? Я ведь все-таки отвечаю за Проект. И у тебя не было оснований пожаловаться на мою работу…
— Так надо, Лаврентий, — веско сказал голос. — И больше нэ суетись. Иначе у меня возникнут основания пожаловаться на твою работу. Ты меня хорошо понял?
— Да, товарищ Сталин, — покорно пробормотал Берия.
— Вот и молодэц, — удовлетворенно заметил голос в трубке. — А теперь отпусти товарища Курчатова. Ты разве нэ видишь, Лаврентий, что человек нэ выспался? Чуткости к научным кадрам — вот чего тебе нэ хватает. Боюсь, придется ставить вопрос на Политбюро…
— Я исправлюсь, товарищ Сталин, — жалобным голосом, как школьник-двоечник, протянул Берия. Он как-то сразу съежился за столом и из Большого Лаврентия превратился в маленького. Очень маленького, очень вежливого и очень послушного. Любо-дорого глядеть.
Глава седьмая
ЦЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ МАДАМ ПОЛЯКОВА
За спиной предостерегающе тренькнуло. Я испуганно отпрыгнул в сторону и обнаружил в непосредственной близости от себя веселый желтый трамвайный вагон. Оказалось, что я в задумчивости успел выйти на проезжую часть улицы Чапаева и почти уже достиг трамвайных путей. Вагоновожатый из-за стекла желтой кабины сперва злобно погрозил мне кулаком, однако потом, явно смягчившись, всего лишь постучал выразительно пальцем по лбу, намекая на мою умственную неполноценность. После чего он, вновь победно тренькнув, повел свой вагон дальше.
Я же остался стоять на тротуаре. По большому счету, трамвайщик был, безусловно, прав. В голове моей царила полная неразбериха. Как после хорошего обыска, когда некто, торопливо обшмонав мои извилины, кое-как запихал бы их обратно. Сказать сейчас, что настроение у меня было неважным, — означало бы существенно погрешить против истины. Какое там неважным! Настроение мое было просто хреновым. Я чувствовал себя в шкуре известного теленка, который, устав бодаться, твердо решил дать дуба.
Уже и бежевая конторская «волга» с сочувственно-недоумевающим старлеем Коваленко на борту скрылась из глаз, и пыль от ее колес давным-давно рассеялась на ветерке, а ваш покорный слуга все стоял возле особнячка, где проживала гражданка Селиверстова, на улице имени утонувшего героя гражданской войны и тупо вертел в руках мятую копию телефонограммы из Москвы. Бумажка, без сомнения, была подлинной. При этом я, капитан МБР Макс Лаптев, будучи в здравом уме и трезвой памяти, такого идиотского и подстрекательского текста никому не отправлял. Даже если бы меня вдруг поразил острый приступ лунатизма или, допустим, кто-то на денек-другой вверг меня в состояние зомби, я не смог бы совершить этого поступка чисто физически: из купе скорого поезда N 10 Москва — Саратов такое сообщеньице да по всей форме отправить невозможно при всем желании. Стало быть, психика моя в порядке, и просто за меня расстарался кто-то другой. Такой, понимаете ли, услужливый сукин сын, который побоялся, что саратовская моя командировочка пройдет скучно, без приключений. А потому отсыпал щедрой рукой мне военных приключений. На мою голову. Он, этот весельчак, почти добился своего. Если бы не глупое «Хенде хох»… Если бы не чешская заноза в мозгах старлея Коваленко… Если бы не грузчица в сером плаще, перекрывшая всем нам сектор обстрела… Если бы все эти если не сгрудились случайно в одном месте, вышло бы интересное кино. Можно сказать, триллер с последствиями. Коваленковские орлы вполне были способны уложить опасного террориста при попытке к бегству. Да и мне, в принципе, могло бы удаться загасить трех местных гангстеров при попытке преследования. В любом случае и при любом исходе командировочные мои дела отодвинулись бы либо на время, либо навсегда.
Что и требовалось доказать.
Хотя никакое это, к чертям собачьим, не доказательство. Телефонограмма из Москвы вполне могла оказаться всего лишь дурацкой шуточкой кого-нибудь из моих дорогих коллег. В конце концов, человек десять с нашего этажа — от Филикова до самого генерала Голубева — знали про мой саратовский вояж. На трагический исход шутничок, разумеется, не рассчитывал, зато радостно воображал, как добрые молодцы из саратовского МБ берут под белы ручки ополоумевшего от неожиданности капитана Лаптева и целеустремленно тащат в свою контору, надеясь на славу и премиальные. Смешно — аж жуть! Животики надорвешь. Кто же у нас на Лубянке такой остроумный? Ну, если это Филиков! Месть моя будет ужасна. Сначала я ему дам пару раз по физиономии, для разминки. А потом сделаю так, чтобы на нашем этаже никто не угощал его сигаретами, даже тихоня Потанин. Вот тогда он, голубчик, взвоет по-настоящему. Вот тогда он, родимый, сто раз пожалеет, что устроил всю эту заваруху с фальшивой телефонограммой…
Если, конечно, это все-таки устроил действительно Филиков, спохватился я в самый разгар мстительных раздумий. Шуточка, пожалуй, грубовата для Дяди Саши. Но если не Дядя Саша, то кто? Генерал Голубев захотел мне организовать дополнительный экзамен на выживание? Но старик-то лучше других должен понимать, чем этот фокус-покус мог бы закончиться… Нет, что-то здесь у меня не вытанцовывается. Не складывается здесь что-то у Мюллера. И ладно, оборвал себя я. Надо делать дело, а в Москве уж разберемся. Выявим весельчака, будь он хоть генерал, хоть кто. И сделаем соответствующие выводы. Вплоть до.
Успокоив себя этой зловещей формулировкой, я, наконец, запихнул окаянную телефонограмму в карман и занялся особняком, возле которого уже и так топтался в раздумье минут двадцать.
При ближайшем рассмотрении дом, где обитала двоюродная сестра мавзолейного Селиверстова, оказался не только двухэтажным, но еще и разноцветным. С фасада особнячок был грязно-желтым, однако стоило мне зайти во двор, как глазам моим предстала умилительная картинка: с внутренней стороны домишко был отчасти зеленым — в деревянной своей части, отчасти красным — в том месте, где располагалась входная дверь. Вероятно, такое разнотравье действовало на жильцов этого светофора тонизирующе. Или, может, у них в свое время не нашлось достаточно краски одного цвета. А заодно — и не оказалось под рукой Тома Сойера, который бы рискнул тут поработать маляром.
Вообще говоря, томы сойеры в Москве уже редкость, но в провинции, по идее, должны были еще оставаться.
Где-то наверху хлопнула дверь, затопали шаги по лестнице, и на красном пороге появился, как по заказу местный Том Сойер. Юноша бледный со взором горящим. В руках он держал книгу-кирпич, раскрытую на середине. На корешке кирпича чернела надпись «История…» (дальше неразборчиво). Юноша углубленно заглядывал в эту самую середину, разве что не зубами только грыз гранит науки. Мне даже почудился звук, с которым молодые челюсти перемалывают историческую премудрость. Такой, знаете ли, скрежет зубовный.
— Добрый день! — приветливо поздоровался я с ученым мальчиком. — Ты мне не подскажешь, где я могу…
— Нигде, — равнодушно прервало меня чадо, не отрываясь от своего фолианта. — Туалета во дворе нет.
Вероятно, в этом дворе данный вопрос был настолько типичным, что юный историк научился отвечать на него чисто автоматически, не отрываясь от своих штудий. И пока я раздумывал, как бы подоходчивее растолковать молодому человеку, что ищу я тут отнюдь не сортир, а всего лишь гражданку Селиверстову, юноша бледный успел разминуться со мной и, по-прежнему углубившись в книгу-кирпич, вышел из дворика. Глаз он так и не поднимал, но в калитку прошмыгнул безошибочно. Очевидно, географию здешних мест чадо знало на память и не давало себе труда отвлекаться от книжных строчек. Мысленно я позавидовал такой целеустремленности. В раннем детстве я тоже пытался читать на ходу, но, загремев однажды в канализационный люк (к счастью, там внизу оказалась охапка листьев), больше таких попыток не предпринимал. Духу не хватило. Нынешняя молодежь, выходит, будет покрепче прежней.
С такими стариковскими мыслями я перешагнул красный порог и ступил на лестницу, которая, вероятно, когда-то была выкрашена в красный цвет. Но очень давно. Сбоку, на уровне второй ступеньки, в стене имела место дверца, и я вознамерился было сразу постучаться и выяснить диспозицию, но из-за двери так злобно и заливисто затявкала вдруг собачонка, что я резко передумал. Такая могла тяпнуть за здорово живешь, а вдобавок наверняка бы выяснилось, что хозяйка моськи — какая-нибудь безумная древняя бабка, которая не только Селиверстовой Ольги Денисовны, но даже собственной фамилии уже не знает.
Начнем сразу со второго этажа, мудро рассудил я. Тома Сойера, прошлепавшего мимо меня, должен ведь кто-нибудь родить. Значит, есть и маманя с папаней. Или, может быть, парень с книжкой — уже и так селиверстовский родственник. Двоюродный племянник, предположим…
Я преодолел два лестничных пролета и под собачий аккомпанемент постучался в дверь, обитую чем-то вроде серого ватного одеяла. По крайней мере, из прорех в обивке выглядывала именно вата.
Стука моего на фоне злого гавканья никто не услышал. Тогда я просто потянул за ручку — и дверь отворилась. Нравы были простые: входи, кто хочешь. Я хотел, вошел и очутился в кухне.
По правую руку капала вода — из крана в оцинкованное ведро. Прямо по курсу посвистывал чайник на плите, раздраженный тем обстоятельством, что о нем все совершенно забыли.
Кухня была пуста.
Я машинально выключил чайник и проследовал дальше, нарочито громко топая, чтобы предупредить обитателей коммуналки о своем приходе. Меньше всего мне бы хотелось застать врасплох здешних сеньоров, их жен и служанок, собак на лежанках и детишек на руках. Тем более что по крайней мере одну собаку я уже и так успел переполошить.
Комната, в которую я перешел из кухни, тоже, по всей видимости, была кухней. На плите парилась огромная кастрюля с непонятным варевом — то ли супом, то ли кашей, то ли с рогами и копытами для будущего холодца. Запах стоял неопределенный, но густой.
Вторая кухня тоже была никем не населена.
— Эй! — громко сказал я. — Есть здесь кто-нибудь?
Возглас мой не имел никакого эффекта. Словно все население второго этажа разноцветного особняка, забросив свои кастрюли и чайники, оседлало метлы и щетки и вылетело на шабаш на Лысую гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Врешь, Борода! — крикнул Берия. — Мне! Врешь! Первая модель не была разобрана! Наоборот, вы ее довели! Два месяца назад! А три дня назад ее увезли с Объекта!… — Большой Лаврентий сделал глубокий выдох, рукою разогнал верткое эхо собственного крика, а затем спросил тихо, почти ласково: — Куда увезли ее, сволочь? Кто отдал приказ? — Берия открыл верхний ящик своего стола, достал никелированный ТТ и произнес уже самым будничным тоном: — Не скажешь — застрелю. Считаю до трех. Раз. Дваа…
В этот момент что-то в кабинете мелодично звякнуло. Звяканье шло от батареи разноцветных телефонных аппаратов, расположенных на боковом столике. Хотя нет — тут же понял свою ошибку Курчатов. Голос подал одинокий аппарат без диска, стоящий на некотором удалении от остальной батареи. И, как видно, был это такой телефон, на зов которого не откликаться было нельзя. Большой Лаврентий шмякнул свой ТТ на стол, схватил трубку и прижал ее к уху, не забыв при этом погрозить побледневшему Курчатову волосатым кулаком.
Сильная мембрана позволила шефу атомного Спецкомитета услышать каждое слово невидимого собеседника Берии.
— Нэ шуми, Лаврентий, — сказал голос в трубке. — И нэ пугай товарища Курчатова. Приказ отдал я. И бомбу забрал тоже я.
— Но для чего, Коба? — с робким недоумением спросил Берия. Свободной от трубки ладонью от стал нервно водить по металлическим изгибам чернильного прибора. — И почему меня не предупредил? Я ведь все-таки отвечаю за Проект. И у тебя не было оснований пожаловаться на мою работу…
— Так надо, Лаврентий, — веско сказал голос. — И больше нэ суетись. Иначе у меня возникнут основания пожаловаться на твою работу. Ты меня хорошо понял?
— Да, товарищ Сталин, — покорно пробормотал Берия.
— Вот и молодэц, — удовлетворенно заметил голос в трубке. — А теперь отпусти товарища Курчатова. Ты разве нэ видишь, Лаврентий, что человек нэ выспался? Чуткости к научным кадрам — вот чего тебе нэ хватает. Боюсь, придется ставить вопрос на Политбюро…
— Я исправлюсь, товарищ Сталин, — жалобным голосом, как школьник-двоечник, протянул Берия. Он как-то сразу съежился за столом и из Большого Лаврентия превратился в маленького. Очень маленького, очень вежливого и очень послушного. Любо-дорого глядеть.
Глава седьмая
ЦЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ МАДАМ ПОЛЯКОВА
За спиной предостерегающе тренькнуло. Я испуганно отпрыгнул в сторону и обнаружил в непосредственной близости от себя веселый желтый трамвайный вагон. Оказалось, что я в задумчивости успел выйти на проезжую часть улицы Чапаева и почти уже достиг трамвайных путей. Вагоновожатый из-за стекла желтой кабины сперва злобно погрозил мне кулаком, однако потом, явно смягчившись, всего лишь постучал выразительно пальцем по лбу, намекая на мою умственную неполноценность. После чего он, вновь победно тренькнув, повел свой вагон дальше.
Я же остался стоять на тротуаре. По большому счету, трамвайщик был, безусловно, прав. В голове моей царила полная неразбериха. Как после хорошего обыска, когда некто, торопливо обшмонав мои извилины, кое-как запихал бы их обратно. Сказать сейчас, что настроение у меня было неважным, — означало бы существенно погрешить против истины. Какое там неважным! Настроение мое было просто хреновым. Я чувствовал себя в шкуре известного теленка, который, устав бодаться, твердо решил дать дуба.
Уже и бежевая конторская «волга» с сочувственно-недоумевающим старлеем Коваленко на борту скрылась из глаз, и пыль от ее колес давным-давно рассеялась на ветерке, а ваш покорный слуга все стоял возле особнячка, где проживала гражданка Селиверстова, на улице имени утонувшего героя гражданской войны и тупо вертел в руках мятую копию телефонограммы из Москвы. Бумажка, без сомнения, была подлинной. При этом я, капитан МБР Макс Лаптев, будучи в здравом уме и трезвой памяти, такого идиотского и подстрекательского текста никому не отправлял. Даже если бы меня вдруг поразил острый приступ лунатизма или, допустим, кто-то на денек-другой вверг меня в состояние зомби, я не смог бы совершить этого поступка чисто физически: из купе скорого поезда N 10 Москва — Саратов такое сообщеньице да по всей форме отправить невозможно при всем желании. Стало быть, психика моя в порядке, и просто за меня расстарался кто-то другой. Такой, понимаете ли, услужливый сукин сын, который побоялся, что саратовская моя командировочка пройдет скучно, без приключений. А потому отсыпал щедрой рукой мне военных приключений. На мою голову. Он, этот весельчак, почти добился своего. Если бы не глупое «Хенде хох»… Если бы не чешская заноза в мозгах старлея Коваленко… Если бы не грузчица в сером плаще, перекрывшая всем нам сектор обстрела… Если бы все эти если не сгрудились случайно в одном месте, вышло бы интересное кино. Можно сказать, триллер с последствиями. Коваленковские орлы вполне были способны уложить опасного террориста при попытке к бегству. Да и мне, в принципе, могло бы удаться загасить трех местных гангстеров при попытке преследования. В любом случае и при любом исходе командировочные мои дела отодвинулись бы либо на время, либо навсегда.
Что и требовалось доказать.
Хотя никакое это, к чертям собачьим, не доказательство. Телефонограмма из Москвы вполне могла оказаться всего лишь дурацкой шуточкой кого-нибудь из моих дорогих коллег. В конце концов, человек десять с нашего этажа — от Филикова до самого генерала Голубева — знали про мой саратовский вояж. На трагический исход шутничок, разумеется, не рассчитывал, зато радостно воображал, как добрые молодцы из саратовского МБ берут под белы ручки ополоумевшего от неожиданности капитана Лаптева и целеустремленно тащат в свою контору, надеясь на славу и премиальные. Смешно — аж жуть! Животики надорвешь. Кто же у нас на Лубянке такой остроумный? Ну, если это Филиков! Месть моя будет ужасна. Сначала я ему дам пару раз по физиономии, для разминки. А потом сделаю так, чтобы на нашем этаже никто не угощал его сигаретами, даже тихоня Потанин. Вот тогда он, голубчик, взвоет по-настоящему. Вот тогда он, родимый, сто раз пожалеет, что устроил всю эту заваруху с фальшивой телефонограммой…
Если, конечно, это все-таки устроил действительно Филиков, спохватился я в самый разгар мстительных раздумий. Шуточка, пожалуй, грубовата для Дяди Саши. Но если не Дядя Саша, то кто? Генерал Голубев захотел мне организовать дополнительный экзамен на выживание? Но старик-то лучше других должен понимать, чем этот фокус-покус мог бы закончиться… Нет, что-то здесь у меня не вытанцовывается. Не складывается здесь что-то у Мюллера. И ладно, оборвал себя я. Надо делать дело, а в Москве уж разберемся. Выявим весельчака, будь он хоть генерал, хоть кто. И сделаем соответствующие выводы. Вплоть до.
Успокоив себя этой зловещей формулировкой, я, наконец, запихнул окаянную телефонограмму в карман и занялся особняком, возле которого уже и так топтался в раздумье минут двадцать.
При ближайшем рассмотрении дом, где обитала двоюродная сестра мавзолейного Селиверстова, оказался не только двухэтажным, но еще и разноцветным. С фасада особнячок был грязно-желтым, однако стоило мне зайти во двор, как глазам моим предстала умилительная картинка: с внутренней стороны домишко был отчасти зеленым — в деревянной своей части, отчасти красным — в том месте, где располагалась входная дверь. Вероятно, такое разнотравье действовало на жильцов этого светофора тонизирующе. Или, может, у них в свое время не нашлось достаточно краски одного цвета. А заодно — и не оказалось под рукой Тома Сойера, который бы рискнул тут поработать маляром.
Вообще говоря, томы сойеры в Москве уже редкость, но в провинции, по идее, должны были еще оставаться.
Где-то наверху хлопнула дверь, затопали шаги по лестнице, и на красном пороге появился, как по заказу местный Том Сойер. Юноша бледный со взором горящим. В руках он держал книгу-кирпич, раскрытую на середине. На корешке кирпича чернела надпись «История…» (дальше неразборчиво). Юноша углубленно заглядывал в эту самую середину, разве что не зубами только грыз гранит науки. Мне даже почудился звук, с которым молодые челюсти перемалывают историческую премудрость. Такой, знаете ли, скрежет зубовный.
— Добрый день! — приветливо поздоровался я с ученым мальчиком. — Ты мне не подскажешь, где я могу…
— Нигде, — равнодушно прервало меня чадо, не отрываясь от своего фолианта. — Туалета во дворе нет.
Вероятно, в этом дворе данный вопрос был настолько типичным, что юный историк научился отвечать на него чисто автоматически, не отрываясь от своих штудий. И пока я раздумывал, как бы подоходчивее растолковать молодому человеку, что ищу я тут отнюдь не сортир, а всего лишь гражданку Селиверстову, юноша бледный успел разминуться со мной и, по-прежнему углубившись в книгу-кирпич, вышел из дворика. Глаз он так и не поднимал, но в калитку прошмыгнул безошибочно. Очевидно, географию здешних мест чадо знало на память и не давало себе труда отвлекаться от книжных строчек. Мысленно я позавидовал такой целеустремленности. В раннем детстве я тоже пытался читать на ходу, но, загремев однажды в канализационный люк (к счастью, там внизу оказалась охапка листьев), больше таких попыток не предпринимал. Духу не хватило. Нынешняя молодежь, выходит, будет покрепче прежней.
С такими стариковскими мыслями я перешагнул красный порог и ступил на лестницу, которая, вероятно, когда-то была выкрашена в красный цвет. Но очень давно. Сбоку, на уровне второй ступеньки, в стене имела место дверца, и я вознамерился было сразу постучаться и выяснить диспозицию, но из-за двери так злобно и заливисто затявкала вдруг собачонка, что я резко передумал. Такая могла тяпнуть за здорово живешь, а вдобавок наверняка бы выяснилось, что хозяйка моськи — какая-нибудь безумная древняя бабка, которая не только Селиверстовой Ольги Денисовны, но даже собственной фамилии уже не знает.
Начнем сразу со второго этажа, мудро рассудил я. Тома Сойера, прошлепавшего мимо меня, должен ведь кто-нибудь родить. Значит, есть и маманя с папаней. Или, может быть, парень с книжкой — уже и так селиверстовский родственник. Двоюродный племянник, предположим…
Я преодолел два лестничных пролета и под собачий аккомпанемент постучался в дверь, обитую чем-то вроде серого ватного одеяла. По крайней мере, из прорех в обивке выглядывала именно вата.
Стука моего на фоне злого гавканья никто не услышал. Тогда я просто потянул за ручку — и дверь отворилась. Нравы были простые: входи, кто хочешь. Я хотел, вошел и очутился в кухне.
По правую руку капала вода — из крана в оцинкованное ведро. Прямо по курсу посвистывал чайник на плите, раздраженный тем обстоятельством, что о нем все совершенно забыли.
Кухня была пуста.
Я машинально выключил чайник и проследовал дальше, нарочито громко топая, чтобы предупредить обитателей коммуналки о своем приходе. Меньше всего мне бы хотелось застать врасплох здешних сеньоров, их жен и служанок, собак на лежанках и детишек на руках. Тем более что по крайней мере одну собаку я уже и так успел переполошить.
Комната, в которую я перешел из кухни, тоже, по всей видимости, была кухней. На плите парилась огромная кастрюля с непонятным варевом — то ли супом, то ли кашей, то ли с рогами и копытами для будущего холодца. Запах стоял неопределенный, но густой.
Вторая кухня тоже была никем не населена.
— Эй! — громко сказал я. — Есть здесь кто-нибудь?
Возглас мой не имел никакого эффекта. Словно все население второго этажа разноцветного особняка, забросив свои кастрюли и чайники, оседлало метлы и щетки и вылетело на шабаш на Лысую гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59