Малость поартачилась, поплакала. Еще бы не плакать, когда богомолку увозят далеко от любимого монастыря. Пришлось Григорию Матвеевичу показать мужской характер — стукнуть кулаком по столу, повысить голос. Подействовало — богомолка поникла и сдалась.
И все же, что-то не заладилось — молчит, старается не показаться мужу на глаза. А если и заговорит — одними молитвами, псалмами и проповедями. И спит отдельно от супруга — запирается в комнатушке рядом с кухней. Будто она не полновластная хозяйка — кухарка или служанка. И давит, давит на сознание.
В остальном — полный семейный порядок — обстирывает, кормит, убирается. То, что спят они в разных комнатах — не беда. Во первых, уже немолодые, молодость отыграла свои песни, пора и честь знать. Во вторых, для удовлетворения физиологических потребностей организма у Мамыкина имеется любовница, которую он навещает два раза в неделю. Стукачи доложили хозяйке, поэтому она и бесится? Тоже не страшно, пусть сетует на свое поведение. Мужчина по своему предназначению — самец, бык-производитель, его удовлетворять надо, а не каяться в грехах и не направлять грешника на путь истинный.
Хороший супруг время от времени обязательно должен качать права, то есть воспитывать свою половину. Неважно за какие грехи — плохо выглажена рубашка или пересолен суп. Главное — наказать. Нет, не физически — морально.
Вот и сейчас…
На столе, накрытом для чаепития, отсутствует сахарница. Мелочь, конечно, но она, эта мелочь — повод для очередного воспитания. Безобразие! Неуважение главы семьи!
— Сахар где? — негромко осведомился Григорий Матвеевич, накачивая раздражение. — Почему на столе отсутствует сахар?
Молчание. Молится она или не хочет выходить к столу?
— Екатерина, кому говорю?
Наконец, услышала. Вошла с сахарницей в руках, черный платочек надвинут на лоб, такое же черное платье застегнуто на горле, лицо бледное, измождённое. Постится, что ли? У Мамыкина сжалось сердце, появилась несвойственная ему жалость. Все же столько лет они вместе, единственного сына похоронили…
— Не кричи, пожалуйста.
— Я вовсе не кричу. Просто не привык пить чай без сахара, — тихо оправдался Григорий Матвеевич, будто извинился перед женой за неизвестно какое преступление.
— Кричишь и не замечаешь. Смотришь на свой большой портрет, и решил, что сам такой…
Однажды Окимовск посетил известный московский художник. Сейчас не упомнить — проездом или по делам? Григорий Матвеевич заказал ему свой портрет, размером полтора на два метра. Уплатил немалый аванс. По мнению Черницына босс выглядел на портрете, как живой. Вот только не матерится и не двигает густыми, как у Брежнева, бровями. Позже Мамыкин сам увлекся живописью, изобразил на громадном полотне самого себя этаким гетманом Скоропадским, в мантии и с булавой в руке. Вместе с другим имуществом оба портрета доставили на остров и повесили в столовой, она же — гостиная.
— Разве не похож? — горделиво спросил Мамыкин глядя на портреты. — По моему один к одному…
— Похож. На злого таракана, который всех пугает своими усищами…
Странная у бабы фантазия! Григорий Матвеевич машинально ощупал верхнюю губу, начисто лишенную растительности.
—… которых на самом деле нет, — грустно улыбнувшись, закончила женщина. — Одна фикция осталась. И — фанаберия беспредельная.
— Уйди! Не зли меня!
Женщина не испугалась, не отшатнулась, наоборот, склонилась к мужу. Горячо зашептала:
— Уйдём вместе. Совсем уйдём, Гриша. И — с чистого листа. Вдруг еще не поздно, вдруг получится?
Злость исчезла, вместо нее жалость и недоумение. Окончательно у бабы поехала крыша — бормочет, сама не знает что. Вся жизнь Григория Матвеевича — в его бизнесе, в зеленных стопках, которые хранятся в потайном сейфе, в любимых собачках, в немалой недвижимости, в привычке повелевать. Бросить все это, превратиться в обычного, задолбанного житейскими проблемами обывателя?
— Что ты говоришь, Катя? Подумай…
— Денег на две жизни хватит, если — вдвоем, — не обращая внимания на возражения супруга, продолжила шептать Екатерина. Будто разговаривала не с мужем — с Господом. — Нам отпущено по одной жизни каждому. И той осталось совсем немного. Зачем этот непосильный груз, планы великие, какие-то придуманные задачи? Ты пустоту внутри себя заполняешь обманом. Как этот твой портрет. Который сам с себя рисуешь.
Все что сейчас говорит жена, Мамыкин и сам знает. Часто бессонными ночами кается, сам себе даёт слово изменить жизнь, но по утрам приходят совсем другие мысли, и он с насмешкой вспоминает ночные покаяния.
— Что ты прицепилась к портрету, Для удовольствия пишу.
— Нет, Гриша, опять для обмана. Иллюзию создаешь, будто ты есть. А настоящего Мамыкина уже давно нет…
Опять она озвучивает ночные мучения, с досадой подумал Григорий Матвеевич. Ведь, на самом деле, он есть и его нет. Единство противоположностей. Фантасмагория какая-то, мистика!
— Я есть, — неуверенно заявил Мамыкин. — И обет тоже есть. Отомстить за мальчика… Крест на мне…
— Крест бывает и от лукавого. Одумайся, Гриша…
— Нет!
Ярость затопила сознание. Его пытаются лишить смысла жизни? Никогда всемогущий Мама не превратится в ничтожество, никогда он не станет унижаться, выпрашивать подачки!
— Тогда я одна. Совсем одна. Ничего твоего мне не надо. Память о сыночке осталась — не запачканная идиотской местью, лютостью твоей… И этого мне хватит… Прощай, Гриша, ухожу…
Мамыкин проводил жену взглядом, в которым смешалось горечь и уверенность в своей правоте. Снова единство противоположностей. Никуда она не денется — съездит в свой любимый монастырь, помолится и, успокоенная, возвратится к мужу. И не только к нему — вернётся к богатству, к возможности тратить деньги, не считая …
Горько сладкие размышления прервало телефонное мурлыканье. Докладывал Чертило, такую кликуха приклеили юркому, ловкому гвардейцу. В городе появился рыжий бизнесмен. Новость — так себе, на тройку с двумя минусами. От кормушки так просто не отказываются, а консервное предприятие — самая настоящая кормушка. Лавриков-младший должен был появиться, вот он и приехал. Наступил последний раунд. И Мама обязательно его выиграет. Не по очкам — нокаутом.
Только одно настораживает — встреча московского бизнесмена с Сизарем. Какая там настороженность — обычное любопытство. Поджарят костоломы пятки рыжему, повыдергают ноготки — сам расскажет всё, что было и что должно было быть.
— Надоел мне рыжий пацан. Возьмите его — побазарю. Придется брать без Пашки, он у меня, не успеет подскочить…
Пока на верху происходили эти события, в подвале Кирилл занимался своим делом — изготавливал взрывпакет, с помощью которого он уничтожит этот клоповник. Под рукой — ни подходящей литературы, ни записей в тетрадях, которые он по глупости сжёг в сарае. Приходится рассчитывать на память и на смекалку.
Растирая порошки, смешивая реагенты, Кирилл думал о матери и сестре. Удалось ли им избежать пленения или они сидят в другом отсеке этого подвала? Если сидят, то он взорвет их вместе с Мамой и его гвардейцами… Нет, мать и Лерка успели сбежать, иначе их посадили бы рядом с ним. В качестве аргумента, который должен заставить «химика» запустить чёртову лабораторию.
Когда заскрипела плохо смазанная дверь, он быстро убрал колбу и коробку с порошком, растянулся на скамье. Дескать, я отдыхаю, к тому же сегодня — не приёмный день. Увидев вошедшего Черницына, Кирилл поднялся со скамьи, окинул нежданного визитера вопросительным взглядом.
— Ну?
Пашка не сел рядом, остался стоять возле стола. Он был настроен на серьёзный разговор, который должен изменить его судьбу. Без помощи Кира не обойтись, сам он ничего не сделает. Вот и пришел…
— Долго ты намерен копаться?
— Ровно столько, сколько надо. А что, приспичило?
Дальнейший разговор происходил шёпотом .
— Давай-ка, ускорься. Рвануть весь этот корабль дураков смог бы? Капитально рвануть, чтобы все — на дно.
— Чего это вдруг?
— Сам же советовал линять. В школе мы с тобой, вроде, в друзьях ходили… Вот и рванём вдвоём. К тому же, есть на что сваливать…
— Предаёшь, значит?
— Мечется Мама на пустом месте, ошибается без всякой нужды. Это уже клиника, Кир. А на мне — семья…. Подумай, дружан, прикинь…
Черницын вышел из подвала, запер дверь. Дружба дружбой, а про замочек не забыл, ехидно усмехнулся пленник. Прикидывать нет нужды, все уже продуманно и решено. Вот только почему не приехал рыжий дружок Лерки? Забыл о своём обещании или — в дороге?
Федечка ни о чем не забыл. Он в это время медленно шел по улице и мысленно строил планы окончательного покорения консервного завода. Он не знал, даже заподозрить не мог, что его пасут. Когда до здания администрации остался всего один квартал, рядом с ним остановилась запылённая иномарка. «Вольво» или «рено» — молодой бизнесмен слабо разбирался во множестве марок зарубежных «тачек», заполонивших российские дороги.
Он не успел позвать на помощь — марлевый тампон, пропитанный вонючей жидкостью прижат к лицу, руки связаны. Ковыляющая мимо бабуся только охнула и заспешила подальше от бандитской разборки.
Очнулся Федечка только на острове. Лежит в полутёмной каморке на полу, над ним наклонился ухмыляющийся Мамыкин. Он доволен — опасная операция прошла без сучка и задоринки. Первая победа обязательно повлечёт за собой другие, более впечатляющие.
В стороне опирается на палку Черницын. Босс окончательно сбрендил, похищение московского бизнесмена, сына бывшего авторитета и депутата так может отозваться, что волосы на башке зашевелятся.
— Что, молодёжь золотая? Оклёмываешься? Как в сказке, да? Одно мгновение — и золото оборачивается куском дерьма? Ведь изрёк твой любимый поэт довольно примитивную рекомендацию. Помнишь? «Полезней мудрость, чем глупость …». А вы глупите, глупите…
Говорит негромко, с торжеством и с наслаждением. Слова с трудом пробиваются в сознание пленника, все еще заторможенное содержимым марлевого тампона. Валяться на полу возле ног Мамы — до чего же унизительно. Федечка попытался подняться на ноги — не получилось.
— Ну? Узнал? А то здесь освещение плохое.
Узник, или заложник — не разобрать, ответил стихами любимого поэта и драматурга.
— «И всё-то дни свои он ест во тьме, и много скорбей, и болезней у него, и злобы…»
— Значит, оклемался…
Григорий Матвеевич еще раз злорадно ухмыльнулся, вышел и запер дверь…
Машина осторожно съехала с асфальта на просёлок, ведущий к кладбищу. Санчо напряжённо оглядывал придорожные кусты. За любым из них может прятаться автоматчик или «пистолетчик».
— Куда мог деваться этот паразит?
Лавр бросался из одной крайности в другую. Сына мог похитить вонючий окимовский главарь, мог захватить Сизарь…
— На стрелке объявится с пацанами, — неуверенно промолвил Санчо, стараясь не смотреть Лавру в лицо. Он был уверен, что произошло самое страшное. Сейчас за меньшее прегрешение врывают либо расстреливают, а Федечка покусился на целый завод. — Найдем паршивца.
— Почему не позвонил?
— Потерял трубку. Забыл в пивнушке…
— На него не похоже…
Тревожные вопросы и успокоительные ответы на фоне потряхивания на выбоинах и ухабах выглядели этакой детской игрой в скороговорку. Карл у Клары украл кораллы…
Пока Лавр и Санчо добирались до цели, там уже стояли парни Шаха. Решительные и угрюмые, они прятали под рубашками и блузами пистолеты и автоматы. Шах в стильном летнем костюме с белоснежным платочком в нагрудном кармашке и с неизменной шляпой-указателем на голове, равнодушно оглядывал надгробья.
Переваливаясь с боку на бок, по стариковски хрипя, подкатил старый ПАЗик.
— Кладбище! Конечная остановка.
Кондуктор-философ, презрительно подумал сын адвоката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
И все же, что-то не заладилось — молчит, старается не показаться мужу на глаза. А если и заговорит — одними молитвами, псалмами и проповедями. И спит отдельно от супруга — запирается в комнатушке рядом с кухней. Будто она не полновластная хозяйка — кухарка или служанка. И давит, давит на сознание.
В остальном — полный семейный порядок — обстирывает, кормит, убирается. То, что спят они в разных комнатах — не беда. Во первых, уже немолодые, молодость отыграла свои песни, пора и честь знать. Во вторых, для удовлетворения физиологических потребностей организма у Мамыкина имеется любовница, которую он навещает два раза в неделю. Стукачи доложили хозяйке, поэтому она и бесится? Тоже не страшно, пусть сетует на свое поведение. Мужчина по своему предназначению — самец, бык-производитель, его удовлетворять надо, а не каяться в грехах и не направлять грешника на путь истинный.
Хороший супруг время от времени обязательно должен качать права, то есть воспитывать свою половину. Неважно за какие грехи — плохо выглажена рубашка или пересолен суп. Главное — наказать. Нет, не физически — морально.
Вот и сейчас…
На столе, накрытом для чаепития, отсутствует сахарница. Мелочь, конечно, но она, эта мелочь — повод для очередного воспитания. Безобразие! Неуважение главы семьи!
— Сахар где? — негромко осведомился Григорий Матвеевич, накачивая раздражение. — Почему на столе отсутствует сахар?
Молчание. Молится она или не хочет выходить к столу?
— Екатерина, кому говорю?
Наконец, услышала. Вошла с сахарницей в руках, черный платочек надвинут на лоб, такое же черное платье застегнуто на горле, лицо бледное, измождённое. Постится, что ли? У Мамыкина сжалось сердце, появилась несвойственная ему жалость. Все же столько лет они вместе, единственного сына похоронили…
— Не кричи, пожалуйста.
— Я вовсе не кричу. Просто не привык пить чай без сахара, — тихо оправдался Григорий Матвеевич, будто извинился перед женой за неизвестно какое преступление.
— Кричишь и не замечаешь. Смотришь на свой большой портрет, и решил, что сам такой…
Однажды Окимовск посетил известный московский художник. Сейчас не упомнить — проездом или по делам? Григорий Матвеевич заказал ему свой портрет, размером полтора на два метра. Уплатил немалый аванс. По мнению Черницына босс выглядел на портрете, как живой. Вот только не матерится и не двигает густыми, как у Брежнева, бровями. Позже Мамыкин сам увлекся живописью, изобразил на громадном полотне самого себя этаким гетманом Скоропадским, в мантии и с булавой в руке. Вместе с другим имуществом оба портрета доставили на остров и повесили в столовой, она же — гостиная.
— Разве не похож? — горделиво спросил Мамыкин глядя на портреты. — По моему один к одному…
— Похож. На злого таракана, который всех пугает своими усищами…
Странная у бабы фантазия! Григорий Матвеевич машинально ощупал верхнюю губу, начисто лишенную растительности.
—… которых на самом деле нет, — грустно улыбнувшись, закончила женщина. — Одна фикция осталась. И — фанаберия беспредельная.
— Уйди! Не зли меня!
Женщина не испугалась, не отшатнулась, наоборот, склонилась к мужу. Горячо зашептала:
— Уйдём вместе. Совсем уйдём, Гриша. И — с чистого листа. Вдруг еще не поздно, вдруг получится?
Злость исчезла, вместо нее жалость и недоумение. Окончательно у бабы поехала крыша — бормочет, сама не знает что. Вся жизнь Григория Матвеевича — в его бизнесе, в зеленных стопках, которые хранятся в потайном сейфе, в любимых собачках, в немалой недвижимости, в привычке повелевать. Бросить все это, превратиться в обычного, задолбанного житейскими проблемами обывателя?
— Что ты говоришь, Катя? Подумай…
— Денег на две жизни хватит, если — вдвоем, — не обращая внимания на возражения супруга, продолжила шептать Екатерина. Будто разговаривала не с мужем — с Господом. — Нам отпущено по одной жизни каждому. И той осталось совсем немного. Зачем этот непосильный груз, планы великие, какие-то придуманные задачи? Ты пустоту внутри себя заполняешь обманом. Как этот твой портрет. Который сам с себя рисуешь.
Все что сейчас говорит жена, Мамыкин и сам знает. Часто бессонными ночами кается, сам себе даёт слово изменить жизнь, но по утрам приходят совсем другие мысли, и он с насмешкой вспоминает ночные покаяния.
— Что ты прицепилась к портрету, Для удовольствия пишу.
— Нет, Гриша, опять для обмана. Иллюзию создаешь, будто ты есть. А настоящего Мамыкина уже давно нет…
Опять она озвучивает ночные мучения, с досадой подумал Григорий Матвеевич. Ведь, на самом деле, он есть и его нет. Единство противоположностей. Фантасмагория какая-то, мистика!
— Я есть, — неуверенно заявил Мамыкин. — И обет тоже есть. Отомстить за мальчика… Крест на мне…
— Крест бывает и от лукавого. Одумайся, Гриша…
— Нет!
Ярость затопила сознание. Его пытаются лишить смысла жизни? Никогда всемогущий Мама не превратится в ничтожество, никогда он не станет унижаться, выпрашивать подачки!
— Тогда я одна. Совсем одна. Ничего твоего мне не надо. Память о сыночке осталась — не запачканная идиотской местью, лютостью твоей… И этого мне хватит… Прощай, Гриша, ухожу…
Мамыкин проводил жену взглядом, в которым смешалось горечь и уверенность в своей правоте. Снова единство противоположностей. Никуда она не денется — съездит в свой любимый монастырь, помолится и, успокоенная, возвратится к мужу. И не только к нему — вернётся к богатству, к возможности тратить деньги, не считая …
Горько сладкие размышления прервало телефонное мурлыканье. Докладывал Чертило, такую кликуха приклеили юркому, ловкому гвардейцу. В городе появился рыжий бизнесмен. Новость — так себе, на тройку с двумя минусами. От кормушки так просто не отказываются, а консервное предприятие — самая настоящая кормушка. Лавриков-младший должен был появиться, вот он и приехал. Наступил последний раунд. И Мама обязательно его выиграет. Не по очкам — нокаутом.
Только одно настораживает — встреча московского бизнесмена с Сизарем. Какая там настороженность — обычное любопытство. Поджарят костоломы пятки рыжему, повыдергают ноготки — сам расскажет всё, что было и что должно было быть.
— Надоел мне рыжий пацан. Возьмите его — побазарю. Придется брать без Пашки, он у меня, не успеет подскочить…
Пока на верху происходили эти события, в подвале Кирилл занимался своим делом — изготавливал взрывпакет, с помощью которого он уничтожит этот клоповник. Под рукой — ни подходящей литературы, ни записей в тетрадях, которые он по глупости сжёг в сарае. Приходится рассчитывать на память и на смекалку.
Растирая порошки, смешивая реагенты, Кирилл думал о матери и сестре. Удалось ли им избежать пленения или они сидят в другом отсеке этого подвала? Если сидят, то он взорвет их вместе с Мамой и его гвардейцами… Нет, мать и Лерка успели сбежать, иначе их посадили бы рядом с ним. В качестве аргумента, который должен заставить «химика» запустить чёртову лабораторию.
Когда заскрипела плохо смазанная дверь, он быстро убрал колбу и коробку с порошком, растянулся на скамье. Дескать, я отдыхаю, к тому же сегодня — не приёмный день. Увидев вошедшего Черницына, Кирилл поднялся со скамьи, окинул нежданного визитера вопросительным взглядом.
— Ну?
Пашка не сел рядом, остался стоять возле стола. Он был настроен на серьёзный разговор, который должен изменить его судьбу. Без помощи Кира не обойтись, сам он ничего не сделает. Вот и пришел…
— Долго ты намерен копаться?
— Ровно столько, сколько надо. А что, приспичило?
Дальнейший разговор происходил шёпотом .
— Давай-ка, ускорься. Рвануть весь этот корабль дураков смог бы? Капитально рвануть, чтобы все — на дно.
— Чего это вдруг?
— Сам же советовал линять. В школе мы с тобой, вроде, в друзьях ходили… Вот и рванём вдвоём. К тому же, есть на что сваливать…
— Предаёшь, значит?
— Мечется Мама на пустом месте, ошибается без всякой нужды. Это уже клиника, Кир. А на мне — семья…. Подумай, дружан, прикинь…
Черницын вышел из подвала, запер дверь. Дружба дружбой, а про замочек не забыл, ехидно усмехнулся пленник. Прикидывать нет нужды, все уже продуманно и решено. Вот только почему не приехал рыжий дружок Лерки? Забыл о своём обещании или — в дороге?
Федечка ни о чем не забыл. Он в это время медленно шел по улице и мысленно строил планы окончательного покорения консервного завода. Он не знал, даже заподозрить не мог, что его пасут. Когда до здания администрации остался всего один квартал, рядом с ним остановилась запылённая иномарка. «Вольво» или «рено» — молодой бизнесмен слабо разбирался во множестве марок зарубежных «тачек», заполонивших российские дороги.
Он не успел позвать на помощь — марлевый тампон, пропитанный вонючей жидкостью прижат к лицу, руки связаны. Ковыляющая мимо бабуся только охнула и заспешила подальше от бандитской разборки.
Очнулся Федечка только на острове. Лежит в полутёмной каморке на полу, над ним наклонился ухмыляющийся Мамыкин. Он доволен — опасная операция прошла без сучка и задоринки. Первая победа обязательно повлечёт за собой другие, более впечатляющие.
В стороне опирается на палку Черницын. Босс окончательно сбрендил, похищение московского бизнесмена, сына бывшего авторитета и депутата так может отозваться, что волосы на башке зашевелятся.
— Что, молодёжь золотая? Оклёмываешься? Как в сказке, да? Одно мгновение — и золото оборачивается куском дерьма? Ведь изрёк твой любимый поэт довольно примитивную рекомендацию. Помнишь? «Полезней мудрость, чем глупость …». А вы глупите, глупите…
Говорит негромко, с торжеством и с наслаждением. Слова с трудом пробиваются в сознание пленника, все еще заторможенное содержимым марлевого тампона. Валяться на полу возле ног Мамы — до чего же унизительно. Федечка попытался подняться на ноги — не получилось.
— Ну? Узнал? А то здесь освещение плохое.
Узник, или заложник — не разобрать, ответил стихами любимого поэта и драматурга.
— «И всё-то дни свои он ест во тьме, и много скорбей, и болезней у него, и злобы…»
— Значит, оклемался…
Григорий Матвеевич еще раз злорадно ухмыльнулся, вышел и запер дверь…
Машина осторожно съехала с асфальта на просёлок, ведущий к кладбищу. Санчо напряжённо оглядывал придорожные кусты. За любым из них может прятаться автоматчик или «пистолетчик».
— Куда мог деваться этот паразит?
Лавр бросался из одной крайности в другую. Сына мог похитить вонючий окимовский главарь, мог захватить Сизарь…
— На стрелке объявится с пацанами, — неуверенно промолвил Санчо, стараясь не смотреть Лавру в лицо. Он был уверен, что произошло самое страшное. Сейчас за меньшее прегрешение врывают либо расстреливают, а Федечка покусился на целый завод. — Найдем паршивца.
— Почему не позвонил?
— Потерял трубку. Забыл в пивнушке…
— На него не похоже…
Тревожные вопросы и успокоительные ответы на фоне потряхивания на выбоинах и ухабах выглядели этакой детской игрой в скороговорку. Карл у Клары украл кораллы…
Пока Лавр и Санчо добирались до цели, там уже стояли парни Шаха. Решительные и угрюмые, они прятали под рубашками и блузами пистолеты и автоматы. Шах в стильном летнем костюме с белоснежным платочком в нагрудном кармашке и с неизменной шляпой-указателем на голове, равнодушно оглядывал надгробья.
Переваливаясь с боку на бок, по стариковски хрипя, подкатил старый ПАЗик.
— Кладбище! Конечная остановка.
Кондуктор-философ, презрительно подумал сын адвоката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38