Ключ от сейфа здесь забыл, а мне сейф нужно малость почистить, освободить от ненужных бумажек. Теперь придется снова гнать в Москву. Не зря в народе говорят: от дурной головы ногам покоя нет.
Намерение самому позвонить адвокату Санчо пришлось не по душе. Он видел себя единственным спасителем Лавра, все остальные — обычные подельники, их задача — помогать, обеспечивать. А если вдуматься, какая разница, кто скажет «А», кто — «Б»? Главное — результат.
— Мотаешься по дурости, — осуждающе проговорила Клавдия. — Позвонил бы — Санчо доставил. Дело ли за столько верст киселя хлебать?
— Точно — дурость! — покорно согласился «Рыжик». — Вот только, тётечка, ключ лежит в тайнике.
Пренебрежительная улыбка, взмах пухлой рукой. Дескать, тоже мне секрет!
—Ха! А то я не знаю, где у тебя тайник! Давным-давно разведала.
Федечка изобразил досаду.
— Ну, ни малейшей интимной жизни! Все всё знают, не спрятаться.
Санчо немедленно подыграл — послал жене ехидную улыбочку. Все женщины, мол, любят разгадывать мужские тайны, не терпят закрытых дверей и заткнутых щелок. Супруга в этом смысле — женщина вдвойне. Впрочем, во всех смыслах.
Клавдия открыла рот для отповеди насмешникам, но ее прервал звонок из нагрудного кармана куртки Федечки. Совсем достали бедного парня, посочувствовал она, забыв о своем намерении достойно ответить на обидную насмешку по адресу всех женщин. Как только он выдерживает, не сломается?
— Да… Алло! Вас не слышно!… Алло! Алло! Перезвоните, пожалуйста! Ничего на дисплее не определилось. Наверно, звонили из автомата или из какого-то переговорного пункта.
Звонил Олег, сторож парковки супермаркета, по совместительству — шестерка Юраша. Он, конечно, не надеялся узнать местонахождение Лаврикова, сделать это по телефону невозможно — хотя бы услышать его голос, горестный или радостный. С тем, чтобы на этом выстроить очередное «донесение». Ничего не поделаешь, приходится крутиться-вертеться, изобретая старательность, которую босс обязан вознаградить.
— Кто это у тебя такой нищий, чтоб без мобильника? — поинтересовалась Клавдия. — Нынче даже первоклашки балуются с ним.
— Имеется такой абонент, — таинственно проинформировал Федечка. — Пока еще не королева, кандидат в нее. Девушка у меня есть, тётушка. Красавица — сил нет, умница — очуметь можно. Она вообще без всего.
— Значит любишь?
Лавриков посмотрел на потолок. Будто там, трепеща прозрачными крылышками летает ангел. Вздохнул. Люблю — не то слово: преклоняюсь, обожаю, боготворю!
Женщина всегда и во всем остается женщиной. Не в меру любопытной, немного — завистливой. Клавдия, услышав о любви племянника, немедленно нарисовала портрет нищей и хитрой девчонки, охомутавшей богатого, наивного бизнесмена.
— Она не убивается, что жених потерял состояние? Вернее сказать, что потеряла она?
— Лерка ничего не теряла, потому что не имела. Она только-только нашла. Вместе со мной.
— Не поняла!
На самом деле Клавдия все поняла, просто притворилась непонимающей дурой. Ей очень хотелось выведать все подробности окимовского романа. Для того, чтобы после отъезда племянника вволю посудачить с мужем, обсудить поведение жадной шлюхи, решившей поживиться. Не то, что она, выскочившая за немолодого мужика по любви.
— Неужели непонятно? Меня нашла!… Все, диспут на тему о любви и дружбе считаю завершенным. Давайте сейфовые ключи! Болтать попусту нет времени.
— Куда торопишься? — недовольно пробурчал Санчо. — Посидели бы, пообедали, после — почаевничали. Утром бы вместе и поехали. Я — по своим делам, ты — по своим.
— Вместе не получится. Я должен заглянуть в отцовскую квартиру, проверить, как она выглядит. А то возвратится человек, а там — неизвестно что творится…
Глава 3
Вспоминая первое пребывание в следственном изоляторе, а после суда — на зоне, Лавр невольно вздрагивал. Будто видел кошмарный сон. Переполненную камеру, дощатые нары, озлобленных сидельцев, готовых за одно только обидное для них слово перерезать горло иди исполосовать бритвенным лезвием лицо, баланду, от одного запаха которой тошнит, звероподобные морды охранников, холодина — зимой, невыносимая духота — летом. И — постоянное чувство голода. К унижениям можно привыкнуть, к сосущему голоду — никогда!
Сейчас — довольно светлая комната, назвать которую камерой не поворачивается язык. Вместо запомнившихся нар — солдатские кровати. Параша отделена от «спального» помещения невысокой перегородкой. Кормят на удивление хорошо, иногда даже дают на закуску винегрет или салат. Грех жаловаться.
Народ в камере подобрался приличный — говорят на русском языке, ботать по фене категорически запрещено. Без голосования и обсуждения. Брякнет кто-нибудь матерщину — неодобрительные взгляды, осуждающее молчание. Библиотекарша приносит «умные» книги: исторические романы, философские эссе, детективы Агаты Кристи. Охранники не орут, не размахивают дубинками, ведут себя спокойно и доброжелательно. Через день арестантов навещает священник…
Не тюрьма — мужской монастырь!
Наверно, командование изолятором специально создало такую атмосферу: подобрало лучшую камеру, обставило ее приличной мебелью, заселило либо невинно осужденными, либо совершившими небольшие правонарушения. Как там не говори, недавний депутат имеет право на уважение.
Во время первой отсидки Лавр был молодым, одиноким волком, теперь у него есть любимый сын и любимая женщина. Это мешает отчаиваться и тосковать. Федечка навещает его через день, Оленька ежедневно. Следователь охотно дает согласие на частые свидания. Еще одно послабление жестких тюремных правил.
Узника просто закормили деликатесами. Сокамерники с удовольствием поглощали холодец с хреном, нахваливали пирожки с картошкой и с капустой, чаевничали с рулетами и печеньями, лакомились фруктами и дорогостоящими сырами. Все это доставлялось с наглаженными салфетками, приправами и сладостями. Клавдия старалась, не покладая рук, понимая, как важно для узника ощутить домашнее тепло.
Вчера Оленька сказала, что тюремный режим благотворно сказывается на женихе — лицо округлилось, морщины на лбу разгладились, на щеках появился сытый румянец. А все, что говорит Оленька — истина в последней инстанции, аксиома, не терпящая обсуждения.
Лавр полюбил дышать свежим воздухом в прогулочном дворике под частой сеткой. Опять же, по причине недавнего депутатства, время прогулок не ограничивается — гуляй, сиди, спи, хоть с утра до вечера. Жаль, в дворике нет ни кушетки, ни табурета.
Остальное время сокамерники под руководством «дирижера» пели. Русские народные песни, частушки, даже отрывки из опер. Общаясь с ними, Лавр забывал об опасном увлечении сына, о зловещем Маме. Во время прогулок наваливались нелегкие мысли, царапали душу — впору завыть по волчьи…
На этот раз следак не вызвал подследственного в комнату для допросов — сам пришел в прогулочный дворик. Судя по его поведению, для доверительной беседы. Благожелательно улыбается, поправляет прическу. Знакомые симптомы! Лавр не доверял этим обезьяним ужимкам, старался разгадать намерения следователя. Расслабить, заставить раскрыться? Не получится, хреновый хитрец, не откроюсь!
Внешне нормальный человек, не в милицейской униформе — в штатском костюме и одноцветном галстуке. Но это — внешне, а что таится в душе? Разгадаешь — на коне, ошибешься — под ним. Что-то было в следователе неприятное, заставляющее настораживаться. Неизменная, приклеенная к губам улыбочка или манера поправлять аккуратную прическу?
А вдруг произошло что-нибудь полезное? Санчо с Федечкой нашли деньги для залога? Или надуманные факты обвинения оказались ложными и задуманный процесс развалился, не начавшись?
Следак не пожал руку арестанта — для тюремного «этикета» это было бы уже слишком демократично — протянул открытую пачку «Президента».
— Закуривайте, Федор Павлович. Думаю, завтра у вас не будет проблем с сигаретами.
Явный перебор! Клавдия переслала столько блоков «Галуаза» — на весь следственный изолятор хватит и еще останется для других московских тюрем. Очередная ментовская хитрость? Может быть и такое, у ментов в арсенале — множество ухищрений, предназначенных для воздействия на несчастных, бесправных узников.
Лавр сначала решил ограничиться понимающей гримасой. Дескать, ценю ваш тонкий юмор, вам бы — на сцену к Петросяну. Потом передумал — съязвил.
— Круглосуточная торговая палатка откроется в изоляторе? Круто! Настоящая забота о подопечных! Огромное спасибо!
Следак разгадал плохо скрытую иронию. Не обиделся, ответил серьезно.
— Не отгадали, Федор Павлович. Скорей всего, следующую ночь вы проведете дома.
Сердце у Лавра вздрогнуло и застучало сильно и быстро. Как у любого арестанта, услышавшего желанную весть об освобождении…
А вдруг очередная хитрость?
— Так быстро муссон сменился пассатом?
Следователь охотно принял шутку — благожелательно улыбнулся. Обычно строгий, неулыбчивый, сейчас он так и светился добротой, кажется, вот-вот обнимет и облобызает подследственного. Лавр насторожился. Жизнь научила его никому не доверять, во всем видеть подвох.
— Вроде того… Только что мне позвонил адвокат, господин Резников. Ваши близкие готовы внести залог.
Значит, дело еще не развалилось? Жаль. Мама с подельниками не перестали торжествовать. А Федечка ради отца лишился всего своего состояния, с жалостью и благодарностью подумал Лавр. И не только состояния — мечты об окимовской «консерве». Как он переживет это?
— Они на самом деле близкие, а не далекие, — тихо проговорил он. Не следователю — себе. Приказал пальцам не дрожать, взял из пачки очередную сигарету, закурил. По сравнению с привычным «беломором», горькая кислятина. — Не курево — слабенькая показуха.
— Такие теперь носят, — не понял следователь. Подумал, что замечание относится к его костюму или — к галстуку. — Решение суда состоится только утром. Сами понимаете, пока то да се. Поэтому ориентируйтесь на середину дня.
Лавр огорченно вздохнул. До чего же хотелось сейчас, немедленно распрощаться с сокамерниками и покинуть осточертевший изолятор. Схватить такси или частника, помчаться в коттедж Кирсановых, посмотреть в лучистые глаза обрадованной Оленьки. Потом, вместе с ней — в деревенскую избу к Санчо и Клавдии.
Господи, какое это счастье!
— Ага. Считай, весь день пропал, — недовольно пробурчал он.
— Изволите шутить?
Интересно, а как бы отреагировал ты, посмеялся или погоревал, раздраженно подумал Лавр.
— Какие там шутки-прибаутки — просто иронизирую… Как-то не солидно получается. Только-только акклиматизировался, с коллективом камерным познакомился, начал учить господ подследственных хоровому пению, и — нате вам! Гуд бай, милые, май вам, уважаемые! И не только сокамерникам — охранникам, разносчикам баланды, библиотекарем, вам, конечно… Выражаясь по фене, западло это!
Он не притворялся и не кокетничал, действительно было жалко расставаться с «хористами» и с доброй немолодой женщиной, которая разносила по камерам заказанную литературу. Об остальных упомянул, чтобы не обидеть. Не умел он обижать, не дано!
Странное состояние единства противоположностей, чудовищный коктейль, сбитый из «хочу-не хочу», «в цвет-не в цвет». Только что мечтал поскорей покинуть надоевший изолятор и тут же — жалко расставаться. Кажется, пришла пора навестить психиатра.
Лавр огорченно вздохнул и виновато посмотрел на собеседника. Заметил ли тот некоторые отклонения в психике или не обратил внимания.
Кажется, не обратил. Самолюбивый глупец внимательно выслушал исповедь собеседника и выделил из нее, конечно, упоминание о своей персоне.
— Ну, наше с вами общение на этом не закончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38