Что-то раньше ему не приходилось выслушивать заботливые фразы лягавых.
— Ты чем-то озабочен? — прямо спросил Сидякин, остановившись перед калиткой. — Кажись, все прошло на высшем уровне. Сбросили в баб дурную кровь, и мы довольны и они….
— Все да не все. Похоже, Требуха что-то подозревает.
— А что ему подозревать? Ничем противозаконным мы с тобой не занимаемся, заводить уголовные дела не за что…
Федька тоже остановился, возмущенно запрыгал на бутылочном протезе. Будто подбитая пацанами ворона.
— Я уже не раз говорил, что ты либо недоумок, либо сверхнаивен! Говоришь, не нарушаем закон? Как бы не так, любое предпринимательство в Союзе карается. Это — во первых. Пойдем дальше. Ну, ладно — дань, собираемая с попрошаек Зайцем и его подручными. А как быть с горшками, набитыми драгоценностями? Тоже нищие собирают? Тому же Хмырю жалостливая старушка подала бриллиантовое ожерелье. И ты в эту чушь поверил бы?
— Нет, не верю.
Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.
Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?
— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…
— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?
— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.
— Грабежи? Убийства?
Глава подпольной фирмы засмеялся.
— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…
Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.
Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.
Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.
Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.
А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.
— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…
Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?
Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.
— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.
— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.
— Прикроем фирму?
— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…
— Так прямо и написал?
Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.
— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?
Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…
Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.
Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.
Бесово наваждение!
Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….
— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.
Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.
— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?
— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.
Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.
— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.
Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.
— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.
— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.
В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.
В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.
Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.
По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…
Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.
А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.
В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.
В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и — все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.
Последний аргумент подействовал — возница испугался и подчинился.
В пяти верстах от большака — небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.
Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик — нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.
Пригляделся Прохор. Так и есть — Заяц.
Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.
Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.
— Как успехи? — тихо спросил Федька. — Привез?
— Конечное дело, — тихо отрапортовал старший надсмотрщик. — И еще, — опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. — Подарочек от Желтка.
Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.
— Сидякина не бойся, он — в деле.
Значит, в свертке — очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?
Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке — провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.
Остается — нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.
Где заколоть Семенчука — тоже ясно. Только не в своей избе — лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет — по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.
Лучше всего — в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ты чем-то озабочен? — прямо спросил Сидякин, остановившись перед калиткой. — Кажись, все прошло на высшем уровне. Сбросили в баб дурную кровь, и мы довольны и они….
— Все да не все. Похоже, Требуха что-то подозревает.
— А что ему подозревать? Ничем противозаконным мы с тобой не занимаемся, заводить уголовные дела не за что…
Федька тоже остановился, возмущенно запрыгал на бутылочном протезе. Будто подбитая пацанами ворона.
— Я уже не раз говорил, что ты либо недоумок, либо сверхнаивен! Говоришь, не нарушаем закон? Как бы не так, любое предпринимательство в Союзе карается. Это — во первых. Пойдем дальше. Ну, ладно — дань, собираемая с попрошаек Зайцем и его подручными. А как быть с горшками, набитыми драгоценностями? Тоже нищие собирают? Тому же Хмырю жалостливая старушка подала бриллиантовое ожерелье. И ты в эту чушь поверил бы?
— Нет, не верю.
Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.
Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?
— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…
— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?
— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.
— Грабежи? Убийства?
Глава подпольной фирмы засмеялся.
— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…
Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.
Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.
Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.
Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.
А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.
— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…
Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?
Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.
— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.
— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.
— Прикроем фирму?
— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…
— Так прямо и написал?
Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.
— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?
Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…
Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.
Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.
Бесово наваждение!
Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….
— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.
Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.
— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?
— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.
Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.
— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.
Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.
— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.
— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.
В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.
В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.
Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.
По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…
Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.
А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.
В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.
В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и — все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.
Последний аргумент подействовал — возница испугался и подчинился.
В пяти верстах от большака — небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.
Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик — нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.
Пригляделся Прохор. Так и есть — Заяц.
Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.
Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.
— Как успехи? — тихо спросил Федька. — Привез?
— Конечное дело, — тихо отрапортовал старший надсмотрщик. — И еще, — опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. — Подарочек от Желтка.
Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.
— Сидякина не бойся, он — в деле.
Значит, в свертке — очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?
Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке — провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.
Остается — нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.
Где заколоть Семенчука — тоже ясно. Только не в своей избе — лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет — по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.
Лучше всего — в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73