Объятый ужасом, он выстрелил в последний раз, почти в упор, в грудь Перли. Но остановить Перли было уже нельзя: он схватил тюремщика и свернул ему шею, как сворачивают шею цыпленку; изо рта Перли хлынула кровь, глаза затуманились и потухли, и он рухнул рядом с Гриздиком.
Белински закричал сквозь вой сирены и вопли людей, надеясь, что его услышит и поймет Хесус:
— Ворота!
И Хесус услышал и понял. Он знал, что делать.
Роки увидел, что четверо охранников дубинками избивают Белински. Роки уже разжился пистолетом и выстрелами свалил двух охранников. Двое других бросились в стороны. Подбежав к Белински, который был уже без сознания — он успел получить несколько мощных ударов по голове, — Роки взвалил его на плечи и потащил к воротам. Выстрел в спину едва не свалил его с ног. Он сделал три невероятно медленных шага и упал у самых ворот. Бесчувственный Белински распростерся рядом с умирающим Роки, который, глядя в небо, наполненное воем сирены и криками людей, шептал предсмертные слова:
“Кто в жизни много жизней слышит,
Тот много раз умрет...”
Коули поднял Белински и оттащил его к стене — с вышек по заключенным открыли пулеметный огонь. Стреляли просто в толпу, без разбору; пули косили людей. Но оставались уголки, в которых можно было укрыться от крупнокалиберных метелок, сметавших людей в мусорники смерти. И заключенные вскрыли склад с оружием. И по вышкам был открыт ответный огонь. Охранники у пулеметов погибали от метких пуль, выпущенных из винтовок людьми, которые когда-то охотились на белок; их тела, изрешеченные пулями, сваливались с вышек вниз.
Старое здание тюрьмы горело; горели помещения, где днем работали заключенные; густой дым от горящего джута сносило в сторону сильным западным ветром.
Хесус спрашивал каждого из захваченных охранников:
— Где ключи от ворот? Ты откроешь нам ворота?
Но охранники отвечали “нет” и этим выносили себе приговор. Хесус методично, не спеша, перерезал им горло. Они умирали, до последней секунды не веря, что человек может убивать так хладнокровно — и лишь для того, чтобы получить свободу.
Пятый охранник, понявший, что Хесуса уже ничто не остановит, рассказал, где ключи от ворот и даже помог их открыть. Огромные створки распахнулись.
В проход устремились сотни людей. Но сражение не прекращалось. Заключенные выносили раненых товарищей на своих плечах. Никого не бросили; оставляли только тех, кто сам об этом просил. Ослепшего Малютку Джима, все еще выкрикивавшего боевой клич, вел за руку Чарли Фоксуок. Хесус нес на плечах Белински, который все еще оставался без сознания; они продвигались по дороге, обсаженной деревьями, ухоженной их трудом и “примерным поведением”. Сирена продолжала выть и стенать, но во дворе тюрьмы живых людей уже не оставалось. Сотни тел в серой тюремной одежде и в синей форме охранников лежали вперемешку на тюремном дворе. В тюремном здании, в бараках, в пристройках бушевал огонь, и смрад догорающей тюрьмы затопил всю округу.
Гэс пришел в себя и шевельнулся. Мексиканец, который нес его, почувствовал это и спросил:
— Ты там жив, а?
— Жив, — ответил Гэс неуверенно; он плохо понимал, что происходит. Голова у него раскалывалась от невыносимой боли. — Что это творится вокруг?
— Мы подожгли тюрьму и сбежали. А теперь двинемся к границе.
— Я чего-то ничего не соображаю, — пробормотал Гэс. — Все в голове перемешалось... Ничего не понимаю...
Гэса охватил непонятный страх: его жизнь в какой-то момент остановилась, прервалась, а теперь он снова возродился, но в месте, ему неизвестном. Его пугал этот черный перерыв в его жизни.
— А далеко до границы?
— Сколько в ни было, доберемся, — сказал Хесус. — Мы будем угонять машины, мы будем сражаться! Мы соберемся в Соноре, а потом переберемся через горы. Мы создадим свою собственную страну, и никто нам уже не сможет сказать, что нам делать и чего не делать, какие книги нам читать!
— Книги? При чем тут книги? — спросил Гэс.
— Ну, парень, тебя, видать, крепко жахнули по голове! Но самое главное, что ты выжил.
— А сколько у нас времени? — спросил Гэс.
— Не беспокойся, — откликнулся Чарли Фоксуок. — Теперь это не имеет никакого значения.
Но Гэс имел в виду не отдаленное будущее; его интересовало, сколько времени уйдет на организацию погони. А бойцы Национальной гвардии — в которой служили в основном те, кто не прошел медицинскую комиссию при наборе в армию, или те, которые считали, что служить легче в гвардии, — спешным маршем уже двигались к тюрьме Левенворт. Они были вооружены не только мощными пулеметами, но и пушками.
И прибыв на место, устроили бессмысленную резню. Большинство заключенных — из тех, кто бежал из тюрьмы — сбилось в одну группу, двигавшуюся по дороге. Их окружили и без предупреждения открыли по ним огонь. Спаслись лишь те немногие, кому удалось украсть легковые машины и грузовики и уехать достаточно далеко от Левенворта. Они мчались прочь от тюрьмы по всем дорогам, в разные стороны.
Хесус и еще четырнадцать человек набились в пикап. За рулем сидел Хесус, выжимая из грузовичка все что было можно. Но хотя он и приходил в библиотеку читать книги, о вождении автомобиля имел весьма смутное представление.
На одном повороте, на скорости сто километров в час, Хесус врезался в береговой устой моста; он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло.
Глава девятая
— Как вас зовут? Кто вы? Кто вы такой?
— Кто я такой?
Гэс, придя в себя, ощутил запах эфира и карболовой кислоты. Попытался пошевелиться — двигать он мог только одной рукой. Эта рука поднялась и провела по лицу — оно было покрыто толстым слоем бинтов, в которых было оставлено лишь одно отверстие для рта — чтобы он мог свободно дышать и есть.
— Как вас зовут? Мы должны знать, кто вы. Чтобы сообщить о вас вашим родственникам и друзьям. Кто вы такой?
Голос был мягкий, удивительно приятный: говорила явно молодая женщина.
— Август, Август Гилпин, — прохрипел Гэс.
— Странно. Так вы не Чарльз Белински?
— Нет, — с трудом сказал Гэс, окутанный бинтами. — А кто это, этот Чарльз Белински?
— Революционер-агитатор, заключенный тюрьмы Левенворт. Там был бунт, тюрьму сожгли. Некоторые заключенные сбежали. — В женском голосе слышалось некоторое беспокойство.
— Тюрьма? Агитатор? — Гэс был в полной растерянности. Голова болела, и снаружи и внутри.
— Да, в тюрьме Левенворт произошли страшные события. Но пускай это вас не беспокоит, мистер Гилпин. Вам лучше сейчас поспать. Вам нужно побольше отдыхать.
— Вы не могли бы связаться с мистером Морисом Фитцджеральдом? Он живет в Канзас-Сити. — И Гэс сообщил номер телефона и адрес.
— Хорошо, я попробую. А теперь поспите.
Упрашивать Гэса не пришлось. Он тут же погрузился в забытье, в котором не было боли — оставалась лишь давящая тяжесть.
Его разбудил знакомый голос — Фитцджеральд тихо разговаривал с медсестрой. И Гэс понял, что теперь все будет в порядке.
— Мистер Фитцджеральд! — позвал Гэс, чувствуя, как под повязками в глазах собираются слезы.
— О, вот и Гэс к нам вернулся! Извините, душенька, нам нужно кое-что обговорить.
— Мистер Фитцджеральд, это я, Гэс.
— Да, Гэс, я слышу, что это ты. Приветствую тебя с возвращением в мир живых! Где ты пропадал все это время?
— Не знаю, — сказал Гэс. От попытки припомнить что-нибудь просто раскалывается голова. — Помню, что Зирп, и еще кто-то, били меня по голове. Помню, как он говорил, что я теперь... Чарльз Белински! Но что было потом...
— Не волнуйся, Гэс, все в порядке. Мы уже думали, что ты, добравшись до Додж-Сити, отправился дальше, еще дальше. В путешествие, из которого не возвращаются. Мы тебе очень многим обязаны, Гэс.
— А как там Бесси? — осторожно спросил Гэс, обеспокоенный тем, что Фитцджеральд не упоминает о ней.
— Ну, у Бесси возникла одна небольшая проблемка, но теперь, раз ты вернулся, я думаю, все можно будет уладить. — Голос ирландца зазвучал несколько хрипловато, но в нем слышалось сочувствие. — Но пока пускай тебя ничего не беспокоит. Тебе нужно встать на ноги. Я уверен, что скоро ты снова будешь в норме. Медсестра!
Гэс услышал, как дверь в палату открылась и шаги приблизились к его кровати. Фитцджеральд уверенно сказал:
— Этот господин — Август Гилпин. Он работает в моей организации. Он должен получить самое лучшее лечение, ну, и все остальное. Сколько это будет стоить — совершенно неважно. И еще, я пришлю своего врача.
— Бесси, Бесси, Бесси, — еле слышно шептал Гэс; его очень обеспокоило то, что Фитцджеральд почти ничего не захотел о ней сказать.
А потом к Гэсу стала возвращаться память о том, что с ним произошло за минувшие месяцы. Он вспомнил о книгах, о тысячах книг, вспомнил о пылающих бараках. Неужели все книги превратились в пепел? Интересно, как отреагировал редактор Менкен на события в Левенворте? Воспоминания теперь жгли его. Он вспомнил последние минуты перед тем, как были открыты ворота. Он вспомнил огромного Перли, с головой как пушечное ядро, пытающегося освоить грамоту и применить прочитанное к своей жизни. Вспоминал Роки, который впервые в жизни — жизни, наполненной невероятной грязью и убийствами — взял в руки книгу стихов. Хесуса, который, как и многие другие, пытался приобщиться к новому знанию, пытался Понять, что такое справедливость и свобода, не забывая при этом свое индейское наследие. Вспоминал Чарли Фоксуока, который был не меньше Хесуса далек от общения с книжным словом, но все же пытался чему-то научиться и научить других... И все они мертвы. И все книги сгорели. И ни одна из этих книг не могла бы ответить на его жгучие вопросы о справедливости, сочувствии, сострадании, честности, порядочности...
На следующее утро палата была уставлена свежими розами, гладиолусами и хризантемами в горшках. Гэс ощущал запах цветов, но не видел их — его лицо по-прежнему было скрыто под слоями бинтов.
— Пожалуйста, раздайте цветы, — попросил Гэс медсестру. — Мне от них пока мало радости.
— Хорошо, сэр.
Когда пришел врач, Гэс спросил его:
— Мне еще долго придется здесь оставаться?
— Трудно сказать. Ожоги заживают хорошо. Трещина на черепе срастается нормально, никаких, осложнений здесь я не предвижу. У вас очень здоровый и сильный организм, и поэтому все заживает быстро.
— А что с глазами, что с моими глазами? — довольно резко спросил Гэс — врач явно избегал говорить о самом главном.
— Завтра снимем повязки и тогда сможем определить, насколько серьезно повреждение.
— Иначе говоря, есть вероятность того, что я потерял зрение?
— Сейчас еще ничего уверенно сказать нельзя, но спешить снимать бинты тоже нельзя. Нам риск ни к чему. Знаете, вам все-таки очень крепко досталось.
— Да, доктор, вы мастер избегать прямых ответов.
Сколько времени его жизни теперь уйдет на заживление ран? Сколько времени он провел в тюрьме? И неужели теперь, в довершение ко всему, он ослеп? Неужели он превратился в одного из тех несчастных, которые обречены до конца жизни ходить в абсолютной темноте, постукивая перед собой палочкой?
И Гэс снова заснул, ощущая запах роз.
Его разбудил другой запах — руки, обработанные стерилизующим раствором, осторожно накладывали прохладную лечебную мазь на его грудь, покрытую пузырями от ожогов. Гэс почувствовал, что в палате, кроме медсестры, есть еще какие-то люди.
Врач сказал:
— Мы сейчас будем снимать повязки с лица.
И Гэс почувствовал, как ножницы разрезают бинты.
— Пожелайте мне удачи, — сказал Гэс.
— Удачи! — И Гэс узнал голос Фитцджеральда. Господи Боже, можешь забрать у меня все, что угодно, но оставь мне глаза! А если уж суждено мне потерять глаза, забирай меня всего!
— Теперь — осторожнее. — Голос врача звучал напряженно. — Не будем спешить. Пациенту так будет легче.
— У меня что, лицо тоже обожжено?
— Не столько обожжено, сколько изранено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Белински закричал сквозь вой сирены и вопли людей, надеясь, что его услышит и поймет Хесус:
— Ворота!
И Хесус услышал и понял. Он знал, что делать.
Роки увидел, что четверо охранников дубинками избивают Белински. Роки уже разжился пистолетом и выстрелами свалил двух охранников. Двое других бросились в стороны. Подбежав к Белински, который был уже без сознания — он успел получить несколько мощных ударов по голове, — Роки взвалил его на плечи и потащил к воротам. Выстрел в спину едва не свалил его с ног. Он сделал три невероятно медленных шага и упал у самых ворот. Бесчувственный Белински распростерся рядом с умирающим Роки, который, глядя в небо, наполненное воем сирены и криками людей, шептал предсмертные слова:
“Кто в жизни много жизней слышит,
Тот много раз умрет...”
Коули поднял Белински и оттащил его к стене — с вышек по заключенным открыли пулеметный огонь. Стреляли просто в толпу, без разбору; пули косили людей. Но оставались уголки, в которых можно было укрыться от крупнокалиберных метелок, сметавших людей в мусорники смерти. И заключенные вскрыли склад с оружием. И по вышкам был открыт ответный огонь. Охранники у пулеметов погибали от метких пуль, выпущенных из винтовок людьми, которые когда-то охотились на белок; их тела, изрешеченные пулями, сваливались с вышек вниз.
Старое здание тюрьмы горело; горели помещения, где днем работали заключенные; густой дым от горящего джута сносило в сторону сильным западным ветром.
Хесус спрашивал каждого из захваченных охранников:
— Где ключи от ворот? Ты откроешь нам ворота?
Но охранники отвечали “нет” и этим выносили себе приговор. Хесус методично, не спеша, перерезал им горло. Они умирали, до последней секунды не веря, что человек может убивать так хладнокровно — и лишь для того, чтобы получить свободу.
Пятый охранник, понявший, что Хесуса уже ничто не остановит, рассказал, где ключи от ворот и даже помог их открыть. Огромные створки распахнулись.
В проход устремились сотни людей. Но сражение не прекращалось. Заключенные выносили раненых товарищей на своих плечах. Никого не бросили; оставляли только тех, кто сам об этом просил. Ослепшего Малютку Джима, все еще выкрикивавшего боевой клич, вел за руку Чарли Фоксуок. Хесус нес на плечах Белински, который все еще оставался без сознания; они продвигались по дороге, обсаженной деревьями, ухоженной их трудом и “примерным поведением”. Сирена продолжала выть и стенать, но во дворе тюрьмы живых людей уже не оставалось. Сотни тел в серой тюремной одежде и в синей форме охранников лежали вперемешку на тюремном дворе. В тюремном здании, в бараках, в пристройках бушевал огонь, и смрад догорающей тюрьмы затопил всю округу.
Гэс пришел в себя и шевельнулся. Мексиканец, который нес его, почувствовал это и спросил:
— Ты там жив, а?
— Жив, — ответил Гэс неуверенно; он плохо понимал, что происходит. Голова у него раскалывалась от невыносимой боли. — Что это творится вокруг?
— Мы подожгли тюрьму и сбежали. А теперь двинемся к границе.
— Я чего-то ничего не соображаю, — пробормотал Гэс. — Все в голове перемешалось... Ничего не понимаю...
Гэса охватил непонятный страх: его жизнь в какой-то момент остановилась, прервалась, а теперь он снова возродился, но в месте, ему неизвестном. Его пугал этот черный перерыв в его жизни.
— А далеко до границы?
— Сколько в ни было, доберемся, — сказал Хесус. — Мы будем угонять машины, мы будем сражаться! Мы соберемся в Соноре, а потом переберемся через горы. Мы создадим свою собственную страну, и никто нам уже не сможет сказать, что нам делать и чего не делать, какие книги нам читать!
— Книги? При чем тут книги? — спросил Гэс.
— Ну, парень, тебя, видать, крепко жахнули по голове! Но самое главное, что ты выжил.
— А сколько у нас времени? — спросил Гэс.
— Не беспокойся, — откликнулся Чарли Фоксуок. — Теперь это не имеет никакого значения.
Но Гэс имел в виду не отдаленное будущее; его интересовало, сколько времени уйдет на организацию погони. А бойцы Национальной гвардии — в которой служили в основном те, кто не прошел медицинскую комиссию при наборе в армию, или те, которые считали, что служить легче в гвардии, — спешным маршем уже двигались к тюрьме Левенворт. Они были вооружены не только мощными пулеметами, но и пушками.
И прибыв на место, устроили бессмысленную резню. Большинство заключенных — из тех, кто бежал из тюрьмы — сбилось в одну группу, двигавшуюся по дороге. Их окружили и без предупреждения открыли по ним огонь. Спаслись лишь те немногие, кому удалось украсть легковые машины и грузовики и уехать достаточно далеко от Левенворта. Они мчались прочь от тюрьмы по всем дорогам, в разные стороны.
Хесус и еще четырнадцать человек набились в пикап. За рулем сидел Хесус, выжимая из грузовичка все что было можно. Но хотя он и приходил в библиотеку читать книги, о вождении автомобиля имел весьма смутное представление.
На одном повороте, на скорости сто километров в час, Хесус врезался в береговой устой моста; он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло.
Глава девятая
— Как вас зовут? Кто вы? Кто вы такой?
— Кто я такой?
Гэс, придя в себя, ощутил запах эфира и карболовой кислоты. Попытался пошевелиться — двигать он мог только одной рукой. Эта рука поднялась и провела по лицу — оно было покрыто толстым слоем бинтов, в которых было оставлено лишь одно отверстие для рта — чтобы он мог свободно дышать и есть.
— Как вас зовут? Мы должны знать, кто вы. Чтобы сообщить о вас вашим родственникам и друзьям. Кто вы такой?
Голос был мягкий, удивительно приятный: говорила явно молодая женщина.
— Август, Август Гилпин, — прохрипел Гэс.
— Странно. Так вы не Чарльз Белински?
— Нет, — с трудом сказал Гэс, окутанный бинтами. — А кто это, этот Чарльз Белински?
— Революционер-агитатор, заключенный тюрьмы Левенворт. Там был бунт, тюрьму сожгли. Некоторые заключенные сбежали. — В женском голосе слышалось некоторое беспокойство.
— Тюрьма? Агитатор? — Гэс был в полной растерянности. Голова болела, и снаружи и внутри.
— Да, в тюрьме Левенворт произошли страшные события. Но пускай это вас не беспокоит, мистер Гилпин. Вам лучше сейчас поспать. Вам нужно побольше отдыхать.
— Вы не могли бы связаться с мистером Морисом Фитцджеральдом? Он живет в Канзас-Сити. — И Гэс сообщил номер телефона и адрес.
— Хорошо, я попробую. А теперь поспите.
Упрашивать Гэса не пришлось. Он тут же погрузился в забытье, в котором не было боли — оставалась лишь давящая тяжесть.
Его разбудил знакомый голос — Фитцджеральд тихо разговаривал с медсестрой. И Гэс понял, что теперь все будет в порядке.
— Мистер Фитцджеральд! — позвал Гэс, чувствуя, как под повязками в глазах собираются слезы.
— О, вот и Гэс к нам вернулся! Извините, душенька, нам нужно кое-что обговорить.
— Мистер Фитцджеральд, это я, Гэс.
— Да, Гэс, я слышу, что это ты. Приветствую тебя с возвращением в мир живых! Где ты пропадал все это время?
— Не знаю, — сказал Гэс. От попытки припомнить что-нибудь просто раскалывается голова. — Помню, что Зирп, и еще кто-то, били меня по голове. Помню, как он говорил, что я теперь... Чарльз Белински! Но что было потом...
— Не волнуйся, Гэс, все в порядке. Мы уже думали, что ты, добравшись до Додж-Сити, отправился дальше, еще дальше. В путешествие, из которого не возвращаются. Мы тебе очень многим обязаны, Гэс.
— А как там Бесси? — осторожно спросил Гэс, обеспокоенный тем, что Фитцджеральд не упоминает о ней.
— Ну, у Бесси возникла одна небольшая проблемка, но теперь, раз ты вернулся, я думаю, все можно будет уладить. — Голос ирландца зазвучал несколько хрипловато, но в нем слышалось сочувствие. — Но пока пускай тебя ничего не беспокоит. Тебе нужно встать на ноги. Я уверен, что скоро ты снова будешь в норме. Медсестра!
Гэс услышал, как дверь в палату открылась и шаги приблизились к его кровати. Фитцджеральд уверенно сказал:
— Этот господин — Август Гилпин. Он работает в моей организации. Он должен получить самое лучшее лечение, ну, и все остальное. Сколько это будет стоить — совершенно неважно. И еще, я пришлю своего врача.
— Бесси, Бесси, Бесси, — еле слышно шептал Гэс; его очень обеспокоило то, что Фитцджеральд почти ничего не захотел о ней сказать.
А потом к Гэсу стала возвращаться память о том, что с ним произошло за минувшие месяцы. Он вспомнил о книгах, о тысячах книг, вспомнил о пылающих бараках. Неужели все книги превратились в пепел? Интересно, как отреагировал редактор Менкен на события в Левенворте? Воспоминания теперь жгли его. Он вспомнил последние минуты перед тем, как были открыты ворота. Он вспомнил огромного Перли, с головой как пушечное ядро, пытающегося освоить грамоту и применить прочитанное к своей жизни. Вспоминал Роки, который впервые в жизни — жизни, наполненной невероятной грязью и убийствами — взял в руки книгу стихов. Хесуса, который, как и многие другие, пытался приобщиться к новому знанию, пытался Понять, что такое справедливость и свобода, не забывая при этом свое индейское наследие. Вспоминал Чарли Фоксуока, который был не меньше Хесуса далек от общения с книжным словом, но все же пытался чему-то научиться и научить других... И все они мертвы. И все книги сгорели. И ни одна из этих книг не могла бы ответить на его жгучие вопросы о справедливости, сочувствии, сострадании, честности, порядочности...
На следующее утро палата была уставлена свежими розами, гладиолусами и хризантемами в горшках. Гэс ощущал запах цветов, но не видел их — его лицо по-прежнему было скрыто под слоями бинтов.
— Пожалуйста, раздайте цветы, — попросил Гэс медсестру. — Мне от них пока мало радости.
— Хорошо, сэр.
Когда пришел врач, Гэс спросил его:
— Мне еще долго придется здесь оставаться?
— Трудно сказать. Ожоги заживают хорошо. Трещина на черепе срастается нормально, никаких, осложнений здесь я не предвижу. У вас очень здоровый и сильный организм, и поэтому все заживает быстро.
— А что с глазами, что с моими глазами? — довольно резко спросил Гэс — врач явно избегал говорить о самом главном.
— Завтра снимем повязки и тогда сможем определить, насколько серьезно повреждение.
— Иначе говоря, есть вероятность того, что я потерял зрение?
— Сейчас еще ничего уверенно сказать нельзя, но спешить снимать бинты тоже нельзя. Нам риск ни к чему. Знаете, вам все-таки очень крепко досталось.
— Да, доктор, вы мастер избегать прямых ответов.
Сколько времени его жизни теперь уйдет на заживление ран? Сколько времени он провел в тюрьме? И неужели теперь, в довершение ко всему, он ослеп? Неужели он превратился в одного из тех несчастных, которые обречены до конца жизни ходить в абсолютной темноте, постукивая перед собой палочкой?
И Гэс снова заснул, ощущая запах роз.
Его разбудил другой запах — руки, обработанные стерилизующим раствором, осторожно накладывали прохладную лечебную мазь на его грудь, покрытую пузырями от ожогов. Гэс почувствовал, что в палате, кроме медсестры, есть еще какие-то люди.
Врач сказал:
— Мы сейчас будем снимать повязки с лица.
И Гэс почувствовал, как ножницы разрезают бинты.
— Пожелайте мне удачи, — сказал Гэс.
— Удачи! — И Гэс узнал голос Фитцджеральда. Господи Боже, можешь забрать у меня все, что угодно, но оставь мне глаза! А если уж суждено мне потерять глаза, забирай меня всего!
— Теперь — осторожнее. — Голос врача звучал напряженно. — Не будем спешить. Пациенту так будет легче.
— У меня что, лицо тоже обожжено?
— Не столько обожжено, сколько изранено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53