Еще были хлеб и чай. А больше ничего. Телевизор с веселящимися людьми и одинокий шестидесятилетний человек на кухне с сигаретой во рту. У него не осталось ничего. По-прежнему глядели на него со стены глаза Ирины, уже даже не осуждающие его, а какие-то бессмысленные, опустошенные. Он поражался, как она меняется на своей фотографии в зависимости от того, как меняются обстоятельства его жизни. Не было ни Ирины, ни Татьяны - просто ничего...
Он вспоминал тот октябрьский вечер, когда она подошла к телефону, вздрогнула от чего-то, а потом поглядела на него как-то странно и закрыла дверь на кухню, где он пил чай. "Да? - только и слышал он ее довольно громкий голос. - Да?
Да ну? Вот это да!" Больше она ничего не говорила. "Хорошо, хорошо, я поняла, я все поняла!
Буду!" - сказала она и положила трубку. Вошла к нему на кухню и взяла дрожащими пальцами сигарету.
Никак не могла прикурить, зажигалка щелкала, но все время гасла. Дорохов дал ей прикурить, она быстро затягивалась, ходя по кухне туда-сюда.
- Что случилось? - тихо спросил он.
- Ничего, - вдруг как-то странно сверкнула она глазами. - Абсолютно ничего, все нормально...
Продолжала ходить и курить, а потом сказала:
- Что-то дочка приболела, я должна съездить на Профсоюзную. Я скоро приеду, ты без меня не ложись, Андрей.
- Таня, - тихо сказал он. - Нам надо объясниться, ты мне так ничего и не рассказала. Между нами не может продолжаться этот заговор молчания. Это ужасно, что здесь происходит. В конце концов, я должен знать правду об этом деле.
- Правду? - крикнула она. - Тебе нужна правда?.. Будет тебе правда, ты скоро все узнаешь...
- Назавтра меня вызывает следователь Николаев. И, по-моему, тебя тоже.
- Да, да, разумеется, и меня тоже, - словно во сне бормотала Таня. - И меня тоже. Я пойду, пойду, мы вместе с тобой туда поедем. Но сейчас я должна ехать к дочери. Сам понимаешь, у меня заболела дочь, и я должна поехать туда...
Она пошла в комнату и что-то стала собирать, нервно расшвыривала свои вещи, а потом опять все бросила в гардероб.
- Ладно, я поехала, - сказала она, надевая джинсы и свитер. - Я приеду, и мы поговорим.
Обо всем, Андрей, обо всем. Помни только одно, что я сказала тебе: я очень тебя люблю - это настоящая правда.
Она надела плащ, поцеловала его в лоб и вышла на улицу. Дорохов услышал шум двигателя ее машины...
А через несколько часов за ней пришли.
С тех пор минуло два с лишним месяца. Кончилась осень, наступила зима. Декабрь был очень холодным, а потом стало теплее, и зима вновь стала такой же мягкой, какой была все предыдущие годы. Дорохов ходил на работу, читал лекции, принимал зачеты, экзамены. Он ездил к следователю Николаеву, давал неохотно показания.
Жизнь превратилась для него в какой-то серый клубок, в некую фантасмагорию. Он сам не понимал, для чего живет - для того ли, чтобы ходить на работу, получать мизерную зарплату, покупать на нее убогие продукты, есть их и снова, слегка набравшись сил, ходить на работу. Круговорот скуки и безнадежности...
Ему позвонил Владимир Игоревич Лозович и предложил встретиться.
- Я прекрасно знаю, что вы скажете мне, - ответил Дорохов. - Вы будете убеждать меня, что моя жена преступница, что она организовала убийство Ирины. А я не хочу этого слушать, Владимир Игоревич, понимаете вы, я не желаю ничего этого знать! Я не верю во все это, я люблю свою жену, ее нет, она исчезла; возможно, и даже наверняка, ее нет на свете, ее убили эти страшные люди, которые за всем этим стояли, которые организовали весь этот клубок преступлений! Ее машину нашли на Кольцевой дороге, а ее там не было. Ее просто убили в ту ночь, и все. И теперь все эти ваши россказни меня совершенно не интересуют. Если вы хотите мне сообщить что-нибудь о том, где Таня сейчас, я вас выслушаю, охотно, немедленно. Вы знаете, где она?
- Нет, - ответил Лозович.
- Тогда нам с вами не о чем говорить!
- Но вы поймите, за убийство Ирины может ответить совершенно не причастный к нему человек, Виктор Александров, наивный, прямолинейный, такой же, каким был, когда служил в Туркмении в моем взводе, попавшийся в сети преступников. Я знаю Татьяну давно, еще с восьмидесятого года, она и тогда...
- Да перестаньте же вы терзать меня! - закричал, надрывая голос, Дорохов. - Мне все это совершенно неинтересно, вы занимаетесь подробным изучением жизни моей жены, а я этого не хочу знать! Я одинок, несчастен, у меня никого нет, кроме нее, и ее теперь тоже нет.
- Я занимаюсь изучением жизни вашей жены не из праздного любопытства. У меня есть основания полагать, что она сама лишает людей жизни. Она, по всей вероятности, убила Ирину, подставила под суровый приговор Виктора Александрова, а вполне возможно, участвовала в восьмидесятом году вместе со своим другом Заславским в убийстве моего отца, писателя Игоря Лозовича.
- Вы ненормальный! - закричал Дорохов. - Вы какой-то маньяк! Вы сейчас скажете, что Татьяна убила в шестьдесят третьем году президента США Джона Кеннеди и покушалась на жизнь товарища Сталина, еще не успев появиться на свет!
- Что вы кричите? - спокойно спросил Лозович. - При чем здесь президент Кеннеди?
Если бы мы с вами встретились, я бы подробно рассказал вам о своих подозрениях. И вы бы поняли, что они не лишены оснований. Но вы сами не желаете встречаться со мной.
- Мне не нужны ваши сведения и ваши подозрения, - упрямо повторял Дорохов. - Мне нужна Таня. Понятно вам? А о своих подозрениях расскажите ведущему дело следователю Николаеву, ему это будет очень интересно.
С этими словами он положил трубку. Телефон еще несколько раз побеспокоил его, но он больше трубку не поднимал.
...И вот праздник. Новый год. Скоро наступит девяносто девятый... И он здесь один. Совершенно один. Он вспомнил праздник Нового года в детском приемнике. А потом встречи Нового года в Куйбышеве вместе с мамой, худенькой, бледной, но такой веселой, насыщающей каждую минуту радостью, что они опять вместе. И пусть у них крохотная комнатка в бараке, пусть у них на столе черствый хлеб и жидкий чай, но они вместе, и это так прекрасно. Он помнит, как на Новый год мама принесла ему огромное яблоко, порезала его на кусочки, и он ел их и был так счастлив...
И с Ириной Новый год они всегда встречали вдвоем. На столе были изысканные блюда, прекрасные вина, всевозможные фрукты. Но он обязательно закусывал шампанское большим, нарезанным на кусочки яблоком... А она весело глядела на него... А теперь на него глядит со стены ее портрет... Почему он так давно не был на ее могиле на Хованском кладбище? Почему его жизнь на седьмом десятке лет превратилась в нелепый фарс, отягощенный всей этой уголовщиной? Где точка опоры, к кому, к чему ему прислониться, что ему делать?
Он налил себе стакан водки, залпом выпил, запил отвратительным холодным чаем, закурил сигарету. Он знал, что ему делать. Он поглядел на окно. За ним кипела жизнь, мелькали веселые праздничные огоньки, там радовались жизни люди, а он сидел здесь, никому не нужный, стареющий седой человек. У него не было ни шампанского, ни яблок, не было ни мамы, ни жены, ни детей. Ну, почему у его первой жены Лиды не могло быть детей? Как ему всегда хотелось иметь сына!.. И Ирина была бездетна... Он одинок.
И он не станет встречать девяносто девятый год, он ровно в полночь выбросится из окна десятого этажа на мостовую. И закончит этим свою нелепую жизнь.
Решение обрадовало его, он отрезал себе колбасы и налил водки. Выпил еще стакан. Ему стало весело от того, что скоро его жизнь прекратится, а значит - прекратятся и страдания.
Вдруг раздался звонок в дверь. Он без лишних вопросов открыл.
На пороге стоял невысокого роста человечек в старенькой дубленке и потертой ушанке. В руках он держал целлофановый мешочек. Дорохов внимательно вгляделся в него и узнал - это был тот самый человек, который в октябре торчал целыми днями у его подъезда, а потом сопровождал их с Таней до загса. Появление такого человека мало обрадовало Дорохова, он был представителем той темной силы, что превратила последние месяцы его жизни в омерзительный фарс. Но он и не особенно огорчился - ему теперь было все равно.
Наоборот, пристрелил бы этот человек его, не надо было бы брать грех на душу и выбрасываться из окна. Как было бы хорошо!
- С Новым годом вас, Андрей Андреевич, - осклабился неизвестный. - Вы вряд ли помните меня...
- Я помню вас, - сказал Дорохов. - Проходите, выпьем с вами. Но у меня только водка, и не очень хорошего качества.
- Я пройду, пройду, - засуетился пришедший. - Но пить не буду, мне нельзя, у меня больная печень.
Он вошел в квартиру, и Дорохов захлопнул дверь.
- Андрей Андреевич, я раздеваться не буду, меня ждут. Скоро Новый год, сами понимаете.
Но я принес вам гостинцы. - Он вытащил из целлофанового мешочка бутылку французского шампанского и пакетик с яблоками. Дорохов остолбенело глядел на этого Деда Мороза.
- От кого это? - еле шевеля губами, спросил он.
- У меня еще есть для вас письмо. Там кое-что вложено. Проверьте содержимое, Андрей Андреевич, я сейчас только почтальон, посыльный, так сказать. Но это приятное занятие в новогоднюю ночь, если послание, принесенное мной, доставит вам хоть минутку радости.
Он протянул ему конверт. Конверт был плотен, увесист. Дорохов открыл конверт и вытащил оттуда пачку стодолларовых бумажек.
- Зачем это? От кого? Я не возьму...
- Возьмете, - вежливо, но очень твердо сказал гость. - Здесь пять тысяч долларов. Пересчитайте при мне. Не дай бог, хоть одной бумажки не хватит. Пересчитывайте, пожалуйста, мне очень некогда...
Дорохов в сомнамбулическом состоянии стал пересчитывать купюры, новенькие, хрустящие...
Ровно пять тысяч.
- Все точно, - сказал он.
- Очень хорошо. Значит, я свое поручение выполнил. Там еще есть записка, но вы, пожалуйста, прочитайте ее потом, когда я уйду. Так надо, сказал он твердо.
- Как вас зовут-то? - спросил Дорохов.
- Меня зовут Роман Ильич. Я как-нибудь позвоню вам. Или навещу. Если можно.
- Можно, разумеется...
- Тогда все. До свидания. С Новым годом вас, с новым счастьем. Я уверен, что девяносто девятый год окажется для вас счастливым, может быть, даже переломным в вашей трудной жизни.
Пусть все ваши горести останутся в старом году.
Все. До свидания.
Он вышел и хлопнул дверью. Дорохов выглянул в окно. Там стояли белый "Мерседес" и какая-то другая иномарка темного цвета. Роман вышел из подъезда, сел в "Мерседес", и машины, резко тронувшись с места, исчезли за поворотом.
Тогда он схватился за конверт и вытащил оттуда небольшой клочок бумаги. Развернул дрожащими пальцами и стал читать:
"Дорогой, любимый мой Андрей! Поздравляю тебя с Новым годом и очень прошу простить меня за то, что тогда, в октябре, я так скоропалительно исчезла. Я не могу пока сообщить тебе место своего пребывания, и не это является целью письма. Я хочу поздравить тебя - в девяносто девятом году ты станешь отцом, я беременна на третьем месяце. Плод развивается нормально, я чувствую себя хорошо. Только мне очень одиноко без тебя. Не беспокойся обо мне - я в надежном месте, окруженная заботой и вниманием.
Ни в коем случае не ищи пока встречи со мной и не организовывай никаких поисков - это очень опасно. Я сама дам о себе знать, когда это станет возможно. Навеки твоя Таня, кровавая ведьма-убийца".
Что-то нечленораздельное вырвалось из груди Дорохова. Он откупорил шампанское, налил себе огромный бокал и жадными глотками стал пить.
Шампанское лилось по подбородку, а из глаз его текли слезы. Он схватил дрожащими пальцами огромное румяное яблоко и стал резать его ножом, нож соскользнул и порезал ему палец. Не обращая внимания на кровь, Дорохов жевал кусочки этого необыкновенного вкусного яблока.
Снова налил себе шампанского и стал запивать им яблоко, и шампанское опять текло по подбородку... Это было счастье, никогда в жизни он не был так счастлив, разве лишь тогда, когда сидел в крохотной барачной комнатке с матерью и глядел в ее веселые и в то же время печальные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Он вспоминал тот октябрьский вечер, когда она подошла к телефону, вздрогнула от чего-то, а потом поглядела на него как-то странно и закрыла дверь на кухню, где он пил чай. "Да? - только и слышал он ее довольно громкий голос. - Да?
Да ну? Вот это да!" Больше она ничего не говорила. "Хорошо, хорошо, я поняла, я все поняла!
Буду!" - сказала она и положила трубку. Вошла к нему на кухню и взяла дрожащими пальцами сигарету.
Никак не могла прикурить, зажигалка щелкала, но все время гасла. Дорохов дал ей прикурить, она быстро затягивалась, ходя по кухне туда-сюда.
- Что случилось? - тихо спросил он.
- Ничего, - вдруг как-то странно сверкнула она глазами. - Абсолютно ничего, все нормально...
Продолжала ходить и курить, а потом сказала:
- Что-то дочка приболела, я должна съездить на Профсоюзную. Я скоро приеду, ты без меня не ложись, Андрей.
- Таня, - тихо сказал он. - Нам надо объясниться, ты мне так ничего и не рассказала. Между нами не может продолжаться этот заговор молчания. Это ужасно, что здесь происходит. В конце концов, я должен знать правду об этом деле.
- Правду? - крикнула она. - Тебе нужна правда?.. Будет тебе правда, ты скоро все узнаешь...
- Назавтра меня вызывает следователь Николаев. И, по-моему, тебя тоже.
- Да, да, разумеется, и меня тоже, - словно во сне бормотала Таня. - И меня тоже. Я пойду, пойду, мы вместе с тобой туда поедем. Но сейчас я должна ехать к дочери. Сам понимаешь, у меня заболела дочь, и я должна поехать туда...
Она пошла в комнату и что-то стала собирать, нервно расшвыривала свои вещи, а потом опять все бросила в гардероб.
- Ладно, я поехала, - сказала она, надевая джинсы и свитер. - Я приеду, и мы поговорим.
Обо всем, Андрей, обо всем. Помни только одно, что я сказала тебе: я очень тебя люблю - это настоящая правда.
Она надела плащ, поцеловала его в лоб и вышла на улицу. Дорохов услышал шум двигателя ее машины...
А через несколько часов за ней пришли.
С тех пор минуло два с лишним месяца. Кончилась осень, наступила зима. Декабрь был очень холодным, а потом стало теплее, и зима вновь стала такой же мягкой, какой была все предыдущие годы. Дорохов ходил на работу, читал лекции, принимал зачеты, экзамены. Он ездил к следователю Николаеву, давал неохотно показания.
Жизнь превратилась для него в какой-то серый клубок, в некую фантасмагорию. Он сам не понимал, для чего живет - для того ли, чтобы ходить на работу, получать мизерную зарплату, покупать на нее убогие продукты, есть их и снова, слегка набравшись сил, ходить на работу. Круговорот скуки и безнадежности...
Ему позвонил Владимир Игоревич Лозович и предложил встретиться.
- Я прекрасно знаю, что вы скажете мне, - ответил Дорохов. - Вы будете убеждать меня, что моя жена преступница, что она организовала убийство Ирины. А я не хочу этого слушать, Владимир Игоревич, понимаете вы, я не желаю ничего этого знать! Я не верю во все это, я люблю свою жену, ее нет, она исчезла; возможно, и даже наверняка, ее нет на свете, ее убили эти страшные люди, которые за всем этим стояли, которые организовали весь этот клубок преступлений! Ее машину нашли на Кольцевой дороге, а ее там не было. Ее просто убили в ту ночь, и все. И теперь все эти ваши россказни меня совершенно не интересуют. Если вы хотите мне сообщить что-нибудь о том, где Таня сейчас, я вас выслушаю, охотно, немедленно. Вы знаете, где она?
- Нет, - ответил Лозович.
- Тогда нам с вами не о чем говорить!
- Но вы поймите, за убийство Ирины может ответить совершенно не причастный к нему человек, Виктор Александров, наивный, прямолинейный, такой же, каким был, когда служил в Туркмении в моем взводе, попавшийся в сети преступников. Я знаю Татьяну давно, еще с восьмидесятого года, она и тогда...
- Да перестаньте же вы терзать меня! - закричал, надрывая голос, Дорохов. - Мне все это совершенно неинтересно, вы занимаетесь подробным изучением жизни моей жены, а я этого не хочу знать! Я одинок, несчастен, у меня никого нет, кроме нее, и ее теперь тоже нет.
- Я занимаюсь изучением жизни вашей жены не из праздного любопытства. У меня есть основания полагать, что она сама лишает людей жизни. Она, по всей вероятности, убила Ирину, подставила под суровый приговор Виктора Александрова, а вполне возможно, участвовала в восьмидесятом году вместе со своим другом Заславским в убийстве моего отца, писателя Игоря Лозовича.
- Вы ненормальный! - закричал Дорохов. - Вы какой-то маньяк! Вы сейчас скажете, что Татьяна убила в шестьдесят третьем году президента США Джона Кеннеди и покушалась на жизнь товарища Сталина, еще не успев появиться на свет!
- Что вы кричите? - спокойно спросил Лозович. - При чем здесь президент Кеннеди?
Если бы мы с вами встретились, я бы подробно рассказал вам о своих подозрениях. И вы бы поняли, что они не лишены оснований. Но вы сами не желаете встречаться со мной.
- Мне не нужны ваши сведения и ваши подозрения, - упрямо повторял Дорохов. - Мне нужна Таня. Понятно вам? А о своих подозрениях расскажите ведущему дело следователю Николаеву, ему это будет очень интересно.
С этими словами он положил трубку. Телефон еще несколько раз побеспокоил его, но он больше трубку не поднимал.
...И вот праздник. Новый год. Скоро наступит девяносто девятый... И он здесь один. Совершенно один. Он вспомнил праздник Нового года в детском приемнике. А потом встречи Нового года в Куйбышеве вместе с мамой, худенькой, бледной, но такой веселой, насыщающей каждую минуту радостью, что они опять вместе. И пусть у них крохотная комнатка в бараке, пусть у них на столе черствый хлеб и жидкий чай, но они вместе, и это так прекрасно. Он помнит, как на Новый год мама принесла ему огромное яблоко, порезала его на кусочки, и он ел их и был так счастлив...
И с Ириной Новый год они всегда встречали вдвоем. На столе были изысканные блюда, прекрасные вина, всевозможные фрукты. Но он обязательно закусывал шампанское большим, нарезанным на кусочки яблоком... А она весело глядела на него... А теперь на него глядит со стены ее портрет... Почему он так давно не был на ее могиле на Хованском кладбище? Почему его жизнь на седьмом десятке лет превратилась в нелепый фарс, отягощенный всей этой уголовщиной? Где точка опоры, к кому, к чему ему прислониться, что ему делать?
Он налил себе стакан водки, залпом выпил, запил отвратительным холодным чаем, закурил сигарету. Он знал, что ему делать. Он поглядел на окно. За ним кипела жизнь, мелькали веселые праздничные огоньки, там радовались жизни люди, а он сидел здесь, никому не нужный, стареющий седой человек. У него не было ни шампанского, ни яблок, не было ни мамы, ни жены, ни детей. Ну, почему у его первой жены Лиды не могло быть детей? Как ему всегда хотелось иметь сына!.. И Ирина была бездетна... Он одинок.
И он не станет встречать девяносто девятый год, он ровно в полночь выбросится из окна десятого этажа на мостовую. И закончит этим свою нелепую жизнь.
Решение обрадовало его, он отрезал себе колбасы и налил водки. Выпил еще стакан. Ему стало весело от того, что скоро его жизнь прекратится, а значит - прекратятся и страдания.
Вдруг раздался звонок в дверь. Он без лишних вопросов открыл.
На пороге стоял невысокого роста человечек в старенькой дубленке и потертой ушанке. В руках он держал целлофановый мешочек. Дорохов внимательно вгляделся в него и узнал - это был тот самый человек, который в октябре торчал целыми днями у его подъезда, а потом сопровождал их с Таней до загса. Появление такого человека мало обрадовало Дорохова, он был представителем той темной силы, что превратила последние месяцы его жизни в омерзительный фарс. Но он и не особенно огорчился - ему теперь было все равно.
Наоборот, пристрелил бы этот человек его, не надо было бы брать грех на душу и выбрасываться из окна. Как было бы хорошо!
- С Новым годом вас, Андрей Андреевич, - осклабился неизвестный. - Вы вряд ли помните меня...
- Я помню вас, - сказал Дорохов. - Проходите, выпьем с вами. Но у меня только водка, и не очень хорошего качества.
- Я пройду, пройду, - засуетился пришедший. - Но пить не буду, мне нельзя, у меня больная печень.
Он вошел в квартиру, и Дорохов захлопнул дверь.
- Андрей Андреевич, я раздеваться не буду, меня ждут. Скоро Новый год, сами понимаете.
Но я принес вам гостинцы. - Он вытащил из целлофанового мешочка бутылку французского шампанского и пакетик с яблоками. Дорохов остолбенело глядел на этого Деда Мороза.
- От кого это? - еле шевеля губами, спросил он.
- У меня еще есть для вас письмо. Там кое-что вложено. Проверьте содержимое, Андрей Андреевич, я сейчас только почтальон, посыльный, так сказать. Но это приятное занятие в новогоднюю ночь, если послание, принесенное мной, доставит вам хоть минутку радости.
Он протянул ему конверт. Конверт был плотен, увесист. Дорохов открыл конверт и вытащил оттуда пачку стодолларовых бумажек.
- Зачем это? От кого? Я не возьму...
- Возьмете, - вежливо, но очень твердо сказал гость. - Здесь пять тысяч долларов. Пересчитайте при мне. Не дай бог, хоть одной бумажки не хватит. Пересчитывайте, пожалуйста, мне очень некогда...
Дорохов в сомнамбулическом состоянии стал пересчитывать купюры, новенькие, хрустящие...
Ровно пять тысяч.
- Все точно, - сказал он.
- Очень хорошо. Значит, я свое поручение выполнил. Там еще есть записка, но вы, пожалуйста, прочитайте ее потом, когда я уйду. Так надо, сказал он твердо.
- Как вас зовут-то? - спросил Дорохов.
- Меня зовут Роман Ильич. Я как-нибудь позвоню вам. Или навещу. Если можно.
- Можно, разумеется...
- Тогда все. До свидания. С Новым годом вас, с новым счастьем. Я уверен, что девяносто девятый год окажется для вас счастливым, может быть, даже переломным в вашей трудной жизни.
Пусть все ваши горести останутся в старом году.
Все. До свидания.
Он вышел и хлопнул дверью. Дорохов выглянул в окно. Там стояли белый "Мерседес" и какая-то другая иномарка темного цвета. Роман вышел из подъезда, сел в "Мерседес", и машины, резко тронувшись с места, исчезли за поворотом.
Тогда он схватился за конверт и вытащил оттуда небольшой клочок бумаги. Развернул дрожащими пальцами и стал читать:
"Дорогой, любимый мой Андрей! Поздравляю тебя с Новым годом и очень прошу простить меня за то, что тогда, в октябре, я так скоропалительно исчезла. Я не могу пока сообщить тебе место своего пребывания, и не это является целью письма. Я хочу поздравить тебя - в девяносто девятом году ты станешь отцом, я беременна на третьем месяце. Плод развивается нормально, я чувствую себя хорошо. Только мне очень одиноко без тебя. Не беспокойся обо мне - я в надежном месте, окруженная заботой и вниманием.
Ни в коем случае не ищи пока встречи со мной и не организовывай никаких поисков - это очень опасно. Я сама дам о себе знать, когда это станет возможно. Навеки твоя Таня, кровавая ведьма-убийца".
Что-то нечленораздельное вырвалось из груди Дорохова. Он откупорил шампанское, налил себе огромный бокал и жадными глотками стал пить.
Шампанское лилось по подбородку, а из глаз его текли слезы. Он схватил дрожащими пальцами огромное румяное яблоко и стал резать его ножом, нож соскользнул и порезал ему палец. Не обращая внимания на кровь, Дорохов жевал кусочки этого необыкновенного вкусного яблока.
Снова налил себе шампанского и стал запивать им яблоко, и шампанское опять текло по подбородку... Это было счастье, никогда в жизни он не был так счастлив, разве лишь тогда, когда сидел в крохотной барачной комнатке с матерью и глядел в ее веселые и в то же время печальные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46