И тщётная мука понять обжигала чужой, в пространствах развеянной памятью.
Вдоволь накупавшись, Светлана вышла из воды, таща за собой спутанные гроздья саргассов, переплетённые грязно-зелёными нитями прибрежных водорослей.
— Смотри, какая прелесть! — она подбросила в воздух мокрый, янтарно просвечивающий комок, ловя рассыпающиеся лоскутья. — Как виноград! — И вдруг вскрикнула, схватясь за горло, и с жалобным стоном упала на колени.
Кирилла, как вихрем, сбросило с камня. В прыжке он успел увидеть, как она что-то оторвала от себя, бросила в сторону и повалилась на бок, взрыв ногтями песок.
— Света! — позвал он, опускаясь возле, и, осторожно перевернув на спину, приподнял ей затылок. — Что случилось?
— Как огнём обожгло, — прохрипела она, задыхаясь от боли. — Здесь, — вялым мановением пальцев показала на грудь и сомкнула веки.
Наклонившись, Кирилл заметил под ключицей небольшое пятно. Едва угадываемое на загорелой, припорошенной песчинками коже, оно медленно наливалось багровым накалом.
Ещё ничего не понимая, он сдул с неё песок и, приподнявшись с колен, осмотрелся. Среди клочков водорослей лениво отсвечивал неприметный комочек слизи. И хотя рядом не менее ярко блестела пупырчатая гроздь, Кирилл различал лишь эту желеобразную каплю, вобравшую солнечный свет. Она напоминала небольшую пуговицу из мутной пластмассы с коричневатым перекрёстьем истрёпанных ниток.
Так могла выглядеть только медуза гонионема, прозванная крестовичком. Кирилл видел её впервые, но по рассказам бывалых людей знал, что встречи с гонионемой порой заканчивались трагически. Светлану необходимо было срочно доставить в больницу. Её уже сотрясали приступы натужного сухого кашля. Жадно хватая воздух, она словно захлёбывалась им, судорожно запрокинув искажённое мукой лицо.
В минуты крайней опасности Кирилл обретал обычно не присущее ему сосредоточенное спокойствие, когда сознание работает с необыкновенной чёткостью и быстротой, а чувства напряжены и собраны в единый фокус. Действуя с автоматической размеренностью, он кое-как закутал Светлану в её лёгкое платьице, бережно поднял и понёс.
— Помоги мне, как только сможешь, — сказал он, думая только о предстоящем подъёме. — И всё будет хорошо…
— Я постараюсь, — прошептала она, борясь с наползающей одурью. — Постараюсь…
XX
Отзыв из Комитета по делам изобретений и открытий пришёл отрицательный. Основываясь на заключении кандидата технических наук А. В. Громкова, комитетский эксперт не признавал за новым способом прямого восстановления металлов, предложенным заявителями Доровским, Ланским и Ровниным, ни новизны, ни какой бы то ни было практической полезности.
Марлен хоть и настраивал себя на всевозможные осложнения, но подобного афронта никак не ждал. Его задел не столько сам факт отказа, сколько заключение, уместившееся в четыре строчки. Припомнив подробности своей встречи с Громковым, Малик расстроился ещё больше. Этот пигмей позволил себе полностью игнорировать реальные факты. Чохом отвергнув солидное теоретическое обоснование и экспериментальную часть, он просто-напросто перечеркнул всю их работу. Даже подобрать доказательств не потрудился. Надо думать, посчитал, что ходульный ярлык “лишено принципиальной новизны” полностью развязывал ему руки. Ведь коли “лишено”, то, значит, и интереса не представляет, а уж верно оно или нет — дело десятое. Солидный человек не может позволить себе снизойти до подобной чепухи. Примерно так он и рассуждал, разделавшись, что называется, одним махом с новизной, а заодно и с полезностью. Его не смутило даже очевидное противоречие с формальной логикой, из которой отнюдь не следовало, что полезными могут быть только принципиально новые истины. Да и навряд ли он утруждал свой мыслительный аппарат логическими построениями. Просто воспользовался готовой формулировкой и думать забыл.
И это было для Малика обиднее всего. Он ощущал себя незаслуженно оскорблённым и жалким. Посоветоваться и то было не с кем. Шеф пребывал в двухмесячном отпуске, который взял перед тем, как уволиться, Кира Ланской блаженствовал на далёких берегах Японского моря. Он один отдувался за всех: с утра до вечера гнал эксперимент с его бесконечными анализами, стоял над душой у лаборанток, стеклодувов, электриков, а по ночам вычерчивал графики для будущих публикаций. Одним словом, двигал науку “вбок”, потому что, если, конечно, верить Громкову, повторял зады и вообще занимался ерундой.
Но не верил Малик этому вознёсшемуся зятьку. Ни единому его лживому слову не верил и до зуда в руках жаждал драки. С праведным единоборством, однако, следовало повременить. Без Киры он не решался даже думать об официальном ответе, наивно полагая, что разделаться с наглой писулькой под грифом ИМЕТа не составит труда.
Пребывая в состоянии крайней подавленности, когда всё валится из рук, и ничто — даже интересная книга или новый фильм — не может отвлечь от мозжащей в черепе думы, Малик решился позвонить шефу. Но телефон на квартире не отвечал.
Прослонявшись до обеда по институтским коридорам, где встретил массу знакомых, с которыми во всех деталях обсудил создавшуюся ситуацию, но так ни к чему и не придя, он рванул прямиком в Петушки, надеясь застать Доровского на даче.
Калитку отворила дочь Евгения Владимировича Даша — пышная великовозрастная девица в облегающих джинсах.
— Папа отдыхает, — не слишком приветливо оповестила она, удерживая за ошейник беснующуюся овчарку. — Подождите в саду. — И надменно удалилась, играя туго обтянутыми ягодицами, по дорожке, вымощенной керамической плиткой.
Она вообще не благоволила к Марлену, которого почитала за безнадёжного плебея, зато вся так и таяла в присутствии Киры. Малик, впрочем, не обижался, безропотно снося все её выходки.
Выждав, пока собаку не привязали, он робко просеменил на участок и устроился в шезлонге возле крохотного прудика, в котором водились караси.
Доровский вышел в пижамной куртке, наброшенной прямо на голое тело. Основательно вздремнув после обеда, он был настроен приветливо и благодушно.
— Привет труженикам смычка! — Евгений Владимирович потрепал по плечу привставшего было гостя. — Сиди-сиди… Какие новости в нашей волости? — поинтересовался он, придвигая плетёное кресло.
— Честно говоря, неважнецкие, — кисло улыбнулся Марлен, нагибаясь за портфелем. — Пришёл отказ.
— Да, брат, это тебе не фуги Баха, — не теряя довольства, поморщился Доровский. — Впрочем, ничего удивительного. — Он пробежал глазами письмо с траурным уголком. — Я ведь предупреждал вас, что так оно и будет!
— А как же теперь?
— Обыкновенно. Они нас, мы их… Посмотрим, чья одолеет.
— Но ведь это филькина грамота, ни одного аргумента! — Малик был явно разочарован пассивной реакцией шефа. В глубине души он ждал куда более явных проявлений неудовольствия. — Голословное отрицание.
— Ишь чего захотели, аргументов! Он ведь не дурак, этот ваш Громков, чтоб в дискуссии ввязываться. Аргументы, если они в корне ошибочны, легко опровергнуть. Нет, он слишком тонкая бестия, чтобы так глупо подставиться.
— Да он законченный кретин! — взорвался Малик. — Расписался в полной своей некомпетентности. Это же младенцу видно!
— Кому-то, может, оно и видно, — терпеливо объяснил многоопытный Евгений Владимирович, — а вот в комитете на немощные экзерсисы нашего милого рецензента взглянули почему-то иначе.
— Они просто слово в слово повторили всю его белиберду! Формалисты несчастные…
— Правильно, формалисты. Но на это и было рассчитано! Давая вместо заключения аргументированного абсолютно бездоказательное, этот ваш Громков-Пустобрёхов превосходно учитывал механистический характер делопроизводства.
— Но ведь его ничего не стоит положить на обе лопатки!
— Ошибаетесь, Марлен Борисович, категорически ошибаетесь! — Досовский вернул отзыв. — Вы видите перед собой реального, так сказать, оппонента, противника, а его нет. Это бесплотный пар, идеальный газ по Бойлю — Мариотту, подпоручик Киже. Не станете же вы боксировать с тенью? В отсутствии аргументов не слабость, но сила бюрократизма. Так-то, молодой человек…
— Что же вы предлагаете? — растерялся Малик. — Не отвечать вообще? Примириться?
— Ничуть не бывало. Надо немедленно запузырить ответ. Причём в самой категорической форме.
— Но ведь вы говорите, что бессмысленно драться с тенью! Выходит, нам и сказать по существу нечего? Они нам — “не имеет”, мы им — “имеет”? Так, что ли?
— Молодец, — удовлетворённо откликнулся Евгений Владимирович. — Усвоил. Нечего ломать голову. Учитесь у Громкова экономить силы для настоящей схватки. Выразив наше категорическое несогласие с решением за номером таким-то, повторите, не мудрствуя лукаво, все наши прежние доводы, и будет с них.
— А они опять скажут: “нет”.
— Вот и превосходно!
— Так и будем воду в ступе толочь?
— Почему? Рано или поздно мы вынудим наших, так сказать, контрагентов пойти на серьёзное обсуждение. Там-то и произнесём своё веское слово.
— Сколько времени уйдёт на такую канитель!
— И пусть! Вам-то что? Работайте себе на здоровье, спокойно делайте свою, подчёркиваю, игру. Или не согласны?
Ровнин промолчал, затаив сильные сомнения насчёт тактики шефа. Ему, члену-корреспонденту, хорошо было ждать спокойно. Ну ещё одно направление, ещё одна работа. Для него ничего не изменится от того, получит ли она признание или канет в небытие. А вот для них с Кирой дело обстоит совершенно иначе…
— Может быть, вам в инстанции обратиться, Евгений Владимирович? — сделал Малик осторожный заход. — Всё-таки не пустячная проблема.
— Не пустячная? — Доровский удивлённо раскрыл глаза и театрально выбросил руку. — Да у меня в жизни не было ничего более интересного! Архиважная, государственного значения проблема.
— Вот я и говорю…
— Глупости говорите! Имейте терпение, милый мой Паганини. Вам что, работать не дают? Тему вам закрывают? С чем вы пойдёте в инстанции?.. Борьба вокруг авторского свидетельства только завязывается, притом учтите, что это лишь эпизод в длительной эпопее. И Громков, и этот, как его?.. Пупкин-Глупкин, что подмахнул отказную, — всего лишь мелкие сошки. За ними стоят куда более весомые фигуры.
Малик понимающе кивнул.
— Тогда наберитесь терпения. Что рекомендует нам военная наука? — Доровский энергично принялся загибать пальцы: — Во-первых, не нарушать боевые порядки, во-вторых, не раскрываться преждевременно, а в-третьих, выполнять приказы начальства!.. Короче говоря, делайте, что велят, Марлен Борисович.
— Понял, — с готовностью согласился Марлен, не слишком, впрочем, разубеждённый. — Молчу.
— Что творится в лаборатории? — без особого интереса спросил Евгений Владимирович, достаточно полно осведомлённый об институтских делах.
— Ничего особенного. Народ в основном разъехался: каникулярный сезон.
— Но вы-то хоть работаете?
— Мы-то работаем, — Малик почти в точности воспроизвёл патетическую интонацию шефа. — Я вот о чём хотел посоветоваться, Евгений Владимирович… Время у нас, сами понимаете, смутное. Качаемся по волнам без руля и без ветрил. Пока назначат исполняющего обязанности, пока улягутся всяческие сомнения и страсти… В общем, вы меня понимаете.
— Разве что в общем. — Доровский насупился, давая понять, что разговор становится для него неприятным. — Сколько можно объяснять, что до сентября лаборатория остаётся за мной? Я в обычном отпуске, на который имею такое же конституционное право, как и все вы…
— Я понимаю, — поспешно заверил Малик. — Разве я про себя, Евгений Владимирович?.. Меня лично технический персонал волнует. Отпускные настроения и общая, никуда не денешься, неопределённость здорово сказываются на продуктивности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56