Сделаете?
— Нет ничего проще.
— И сами идите к шефу. Лучше всего в институт, потому что у него там очередная запарка и на кафедре он почти не бывает.
— Как скажете, Анастасия Михайловна.
— Но до тех пор никому ни слова! Договорились?
— Вы чего-то ещё опасаетесь?
— Всего, Кира. — Лебедева доверительно наклонилась к нему. — Фаворская, например, дорого бы дала за ваш график. Особенно после того, как вы задели её на семинаре.
— Я? Задел? — удивился он, силясь припомнить. — У меня и в мыслях не было.
— Было зато в таблицах. Показав температурные пределы существования углеводородов, вы прямо-таки фундамент выбили из-под её построений.
— Почему?
— Мадам полагает, что основные компоненты нефти сформировались в вулканах.
— Бред какой-то! Выгорят, как дважды два.
— Опять дважды два! — с ноткой торжества усмехнулась Анастасия Михайловна. — В чужом монастыре, где не совсем твёрдо усвоили таблицу умножения, следует держаться осторожнее.
— Молчать в тряпочку?
— Вовсе нет. А вот взвешивать каждое слово я вам настоятельно рекомендую. У Игнатия Сергеевича, несмотря на весь его авторитет, сложное положение. Люди, скажем прямо не совсем чистоплотные, зорко следят за каждым его шагом… Ваше появление, между прочим, не прошло незамеченным.
— И что же вы предлагаете? — спросил неприятно поражённый Кирилл.
— Ровным счётом ничего. По-моему, мы обо всём с вами договорились, — заключила Лебедева с располагающей улыбкой. — Впредь будьте осмотрительнее, Кира, я желаю вам только добра.
Записку Кирилл подготовил, подкрепив каждое положение ссылкой на авторитетный источник. Он даже нашёл подходящее место в корватовском учебнике, словно и впрямь действовал в развитие его положений. Строго говоря, так оно и выходило, потому что Игнатий Сергеевич настоятельно призывал к исследованию капиллярных сил физико-химическими методами.
Однако в “бараке”, куда он сразу же поехал, забрав с машинки отпечатанный экземпляр, его ожидала неприятная новость. За столом Корвата, углубившись в бумаги, сидел Северьянов.
— Вы, простите, по какому вопросу? — спросил он, бросив неузнающий взгляд.
— Я к Игнатию Сергеевичу, — почему-то вдруг оробел Ланской. — Он будет сегодня?
— К сожалению, нет, — Дмитрий Васильевич отвёл омрачённое лицо. — Игнатий Сергеевич болен.
— Что-нибудь серьёзное? — вырвалось у Кирилла.
— Боюсь, что да. Его увезли в больницу с острым приступом стенокардии. А вы, собственно, кто?
— Моя фамилия Ланской. Мы ещё были у вас вместе с Анастасией Михайловной и Ларисой Антоновной Постор. Помните, Дмитрий Васильевич? — Кириллу было неприятно напоминать о себе.
— Ах да, конечно! — Северьянов выключил мешавшую смотреть вдаль лампу. — Я давно собирался с вами поговорить. Присаживайтесь, пожалуйста.
Кирилл без особой охоты придвинул стул.
— Игнатий Сергеевич очень хорошо о вас отзывался, — начал Северьянов издалека. — Лично для меня это имеет большое значение. Поэтому скажу вам всё как есть, чтобы с самого начала была полная ясность. Согласны?
— Конечно, — кивнул Кирилл, ничего хорошего от такого начала не ожидая.
— Тут у нас произошли некоторые события, — Северьянов поморщился, как от зубной боли. — Собственно, вам вовсе не обязательно знать подробности. Подобные истории никому не делают чести. Даже рассказывать противно — невольно сам обмараешься… Короче говоря, Игнатий Сергеевич, человек очень впечатлительный, с обострённым, я бы даже сказал немножечко старомодным, чувством порядочности, написал заявление об отставке.
— Так, — с оборвавшимся сердцем вымолвил Кирилл.
— Министерство сперва воспротивилось, но вы знаете Корвата, он и слушать ничего не захотел. Насилу уговорили его остаться научным руководителем на общественных началах. Оно бы ещё ничего, если бы не этот приступ… Не уберегли мы Игнатия Сергеевича! — Северьянов разжал собранные в кулак пальцы.
— И как же теперь?
— Будем молиться на медицину! Но даже если всё, стучу по дереву, чтоб не сглазить, обойдётся, Игнатий Сергеевич не скоро приступит к работе. Поэтому надо думать, как жить дальше. Для этого я вас и пригласил, — сказал Дмитрий Васильевич, позабыв, очевидно, что Ланской пришёл по собственному почину. Кирилл не стал уточнять. Он вообще мало чем интересовался, кроме собственных увлечений, и плохо представлял себе, какую роль играет Северьянов в институтской иерархии. Очевидно, важную, напрашивался вывод, иначе бы он вряд ли сидел в директорском кабинете.
Последние сомнения на сей счет рассеял сам Дмитрий Васильевич.
— Мне поручено принять институт, — объяснил он, слегка дрогнув голосом. — Не скажу, что я безумно рад, но нас, как говорится, не спрашивают. Тем более что Игнатий Сергеевич одобрил решение. Не знаю, как сумею управиться с такой махиной. Страшно даже подумать. Однако глаза боятся, а руки делают. Будем продолжать работу, дорогой товарищ Ланской. Она у нас с вами важная, и, в случае чего, по головке нас не погладят. В любом качестве — здесь ли, там ли — монгольская тема остаётся за мной. И я серьёзно рассчитываю на вашу помощь.
— Буду рад, если сумею.
— Должны суметь. Глядите, что у нас получается, — он порывисто обернулся к висевшей за спиной карте. — Сколько разведочных скважин, и ни одна, подчеркиваю, не дала пока промышленного газа. Вы хоть знаете, во что обходится скважина?
— Примерно догадываюсь.
— То-то и оно! До несколько миллионов рублей. Мы обязаны оправдать оказанное нам доверие. Вас, кажется, Кириллом зовут? Какие будут соображения, Кирилл?
— Извините, Дмитрий Васильевич, но я не совсем в курсе.
— Знаю. — Северьянов задумчиво уставился в облупившийся потолок. — Но вы же помогаете Анастасии Михайловне в изучении красноцветов?
— С физико-химической стороны. Я совершенно не представляю себе, где это можно применить.
— По вашему мнению, процесс реален? При невысоких температурах?
— Вполне. Это доказано теоретически и экспериментально.
— А в природе?
— Раньше я думал, что и в природе. Однако теперь появились сомнения. К сожалению, я был абсолютно стерилен в геологическом отношении и не учёл химического воздействия воды, а в природных условиях от него никуда не денешься.
— Поточнее, пожалуйста, — напрягся Северьянов, стараясь уловить главное.
— В реакциях восстановления вода резко сдвигает равновесие влево.
— И что это значит?
— Реакция попросту не идёт, — пожал плечами Кирилл, дивясь тому, как это люди не помнят школьной химии.
— Не идёт совсем? — Дмитрий Васильевич сделал нажим на последнем слове.
— Практически. Какие-то крохи, конечно, могут прореагировать.
— Но за миллионы лет из крох вырастают горы!
— С такой точки зрения я не рассматривал, — виновато потупился Кирилл, коря себя за узость кругозора. Только теперь он окончательно понял, что геологи, абстрагируясь от второстепенных мелочей, гораздо шире смотрели на мир. В применении к Земле, вообще к мирозданию такой их подход был во многом правилен.
— Подумайте в этом направлении, — сказал Северьянов. — Причём в пожарном порядке. В природе много чего происходит.
— Я понимаю, что нужен системный подход. Одно дело колба, другое — Вселенная. Постараюсь быстро выдать прогноз с возможным участием водной фазы.
— Совсем другой разговор! — обрадовался Северьянов. — Но на данном этапе мне этого мало. Вы бы не могли попытаться определить направление миграции? На конкретном анализе образцов.
— Попытаться можно, не знаю, получится ли.
— Когда предполагаете вылететь? — Северьянов придвинул перекидной календарь.
— Куда? — недоуменно спросил Кирилл.
— Как куда? — в свою очередь удивился Дмитрий Васильевич. — В Монголию, конечно. Не на Марс же…
— В Монголию? — одновременно обрадовался и затосковал Кирилл. Ему очень захотелось поехать туда, но постоянное ожидание вестей от Светланы суеверно привязывало к Москве. — А когда можно?
— Не можно, а нужно! — усмехнулся Северьянов, сделав пометку. — Как оформим, так сразу и вылетите. На месте оно всегда виднее. Думаю, это будет полезно во всех отношениях, — сказал он значительно. — Вы хоть и прикомандированы к университету, но числитесь в наших штатах. Пусть в институте тоже знают, что вы не даром едите свой хлеб.
XXXV
Подлетая к Москве, Доровский испытывал приятное волнение. Впервые за шестьдесят с чем-то лет он возвращался в свой город не “навсегда” — человеку свойственно ощущать жизнь в категориях вечности, — но на короткий срок, обозначенный в командировочном удостоверении. Он прожил, в сущности, суматошную жизнь, и постоянные разъезды с их встречами-проводами стали нормой существования, привычкой.
Вызванный телеграммой Президиума на годичную сессию Академии наук, Евгений Владимирович думал о том, что впервые займёт деревянное кресло как полноправный участник собрания. Без унизительного ощущения неполноценности и, главное, без зависти, которая нет-нет да и всколыхнётся кислотным облачком при встрече с более удачливыми коллегами. Чувство тщеславия, с коим Доровский и не пытался бороться, на сей раз было полностью удовлетворено. Довольный достигнутым, он уже и в мыслях не покушался на полный академический титул.
В Академгородке ему предоставили крупный отдел в солидном, оснащённом новейшим оборудованием институте, отдельный коттедж среди мачтовых сосен и неограниченные возможности для научного поиска. О чём же ещё мечтать? Поручение выступить на сессии с десятиминутным сообщением явилось для Евгения Владимировича пусть маленьким, но необыкновенно чувствительным подарком, притом совершенно нежданным. Его бодрящий холодок пробуждал благодарные воспоминания о юношеской поре, лаская смутными отголосками былых вожделений, давным-давно перегоревшего жадного нетерпения.
Подтрунивая над собственной впечатлительностью, ещё способной воспламеняться из-за таких мелочей, Доровский размышлял о том, что всё, о чем мечталось когда-то, так или иначе осуществилось, и он должен быть благодарен судьбе. Но под убаюкивающим умиротворением подобного рода дум не угасала глубоко запрятанная уверенность в том, что внутренне он совершенно не изменился и ещё покажет себя с неожиданной стороны, ещё выкинет фортель, который заставит ахнуть сановных старцев.
С такими примерно мыслями и приехал Евгений Владимирович к себе на Чкаловскую. Торопливо расцеловавшись с Марьей Алексеевной, уже высматривавшей его с балкона, он швырнул туго набитый портфель на диван и схватился за телефон. Предстояло сделать уйму звонков и назначить дюжину самых неотложных свиданий. Марлена Ровнина он пригласил в Дом учёных, определив ему время в перерыве между утренним и вечерним заседаниями. Ничто не менялось, не смело меняться в его образе жизни. Он снова был дома, привычный распорядок незаметно облёк его, как застиранная, но тщательно выглаженная пижама.
— Опять растолстел, нехорошо. — Доровский увлёк Малика в. пустующий в обеденные часы кабинет директрисы. — Не годится. Спортом надо заниматься, берите пример с меня. — Он молодецки вздёрнул плечи, вобрав едва намечающийся живот. — Нуте-с, докладывайте, как жизнь молодая. Что нового?
— Особых новостей нет. — Малик достал из бокового кармана пакет с фотографиями готового стенда. — Возимся потихоньку.
— Ну-ка, ну-ка! — Евгений Владимирович надел очки в тонкой золочёной оправе. — А что? Очень даже солидно. Вполне.
— Правда, нравится? — польщённо порозовел Малик. — Это вам не какая-нибудь стеклянная трубочка!
— Силище! — басовито прогудел Доровский. — Что твой атомный котёл! И работает?
— С этим хуже, Евгений Владимирович. “Козлы” за “козлами”. Едва успеваем выковыривать. Главное, никак не поймёшь, в чём заковыка. Иногда шурует, как паровоз, по пять-шесть часов без перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Нет ничего проще.
— И сами идите к шефу. Лучше всего в институт, потому что у него там очередная запарка и на кафедре он почти не бывает.
— Как скажете, Анастасия Михайловна.
— Но до тех пор никому ни слова! Договорились?
— Вы чего-то ещё опасаетесь?
— Всего, Кира. — Лебедева доверительно наклонилась к нему. — Фаворская, например, дорого бы дала за ваш график. Особенно после того, как вы задели её на семинаре.
— Я? Задел? — удивился он, силясь припомнить. — У меня и в мыслях не было.
— Было зато в таблицах. Показав температурные пределы существования углеводородов, вы прямо-таки фундамент выбили из-под её построений.
— Почему?
— Мадам полагает, что основные компоненты нефти сформировались в вулканах.
— Бред какой-то! Выгорят, как дважды два.
— Опять дважды два! — с ноткой торжества усмехнулась Анастасия Михайловна. — В чужом монастыре, где не совсем твёрдо усвоили таблицу умножения, следует держаться осторожнее.
— Молчать в тряпочку?
— Вовсе нет. А вот взвешивать каждое слово я вам настоятельно рекомендую. У Игнатия Сергеевича, несмотря на весь его авторитет, сложное положение. Люди, скажем прямо не совсем чистоплотные, зорко следят за каждым его шагом… Ваше появление, между прочим, не прошло незамеченным.
— И что же вы предлагаете? — спросил неприятно поражённый Кирилл.
— Ровным счётом ничего. По-моему, мы обо всём с вами договорились, — заключила Лебедева с располагающей улыбкой. — Впредь будьте осмотрительнее, Кира, я желаю вам только добра.
Записку Кирилл подготовил, подкрепив каждое положение ссылкой на авторитетный источник. Он даже нашёл подходящее место в корватовском учебнике, словно и впрямь действовал в развитие его положений. Строго говоря, так оно и выходило, потому что Игнатий Сергеевич настоятельно призывал к исследованию капиллярных сил физико-химическими методами.
Однако в “бараке”, куда он сразу же поехал, забрав с машинки отпечатанный экземпляр, его ожидала неприятная новость. За столом Корвата, углубившись в бумаги, сидел Северьянов.
— Вы, простите, по какому вопросу? — спросил он, бросив неузнающий взгляд.
— Я к Игнатию Сергеевичу, — почему-то вдруг оробел Ланской. — Он будет сегодня?
— К сожалению, нет, — Дмитрий Васильевич отвёл омрачённое лицо. — Игнатий Сергеевич болен.
— Что-нибудь серьёзное? — вырвалось у Кирилла.
— Боюсь, что да. Его увезли в больницу с острым приступом стенокардии. А вы, собственно, кто?
— Моя фамилия Ланской. Мы ещё были у вас вместе с Анастасией Михайловной и Ларисой Антоновной Постор. Помните, Дмитрий Васильевич? — Кириллу было неприятно напоминать о себе.
— Ах да, конечно! — Северьянов выключил мешавшую смотреть вдаль лампу. — Я давно собирался с вами поговорить. Присаживайтесь, пожалуйста.
Кирилл без особой охоты придвинул стул.
— Игнатий Сергеевич очень хорошо о вас отзывался, — начал Северьянов издалека. — Лично для меня это имеет большое значение. Поэтому скажу вам всё как есть, чтобы с самого начала была полная ясность. Согласны?
— Конечно, — кивнул Кирилл, ничего хорошего от такого начала не ожидая.
— Тут у нас произошли некоторые события, — Северьянов поморщился, как от зубной боли. — Собственно, вам вовсе не обязательно знать подробности. Подобные истории никому не делают чести. Даже рассказывать противно — невольно сам обмараешься… Короче говоря, Игнатий Сергеевич, человек очень впечатлительный, с обострённым, я бы даже сказал немножечко старомодным, чувством порядочности, написал заявление об отставке.
— Так, — с оборвавшимся сердцем вымолвил Кирилл.
— Министерство сперва воспротивилось, но вы знаете Корвата, он и слушать ничего не захотел. Насилу уговорили его остаться научным руководителем на общественных началах. Оно бы ещё ничего, если бы не этот приступ… Не уберегли мы Игнатия Сергеевича! — Северьянов разжал собранные в кулак пальцы.
— И как же теперь?
— Будем молиться на медицину! Но даже если всё, стучу по дереву, чтоб не сглазить, обойдётся, Игнатий Сергеевич не скоро приступит к работе. Поэтому надо думать, как жить дальше. Для этого я вас и пригласил, — сказал Дмитрий Васильевич, позабыв, очевидно, что Ланской пришёл по собственному почину. Кирилл не стал уточнять. Он вообще мало чем интересовался, кроме собственных увлечений, и плохо представлял себе, какую роль играет Северьянов в институтской иерархии. Очевидно, важную, напрашивался вывод, иначе бы он вряд ли сидел в директорском кабинете.
Последние сомнения на сей счет рассеял сам Дмитрий Васильевич.
— Мне поручено принять институт, — объяснил он, слегка дрогнув голосом. — Не скажу, что я безумно рад, но нас, как говорится, не спрашивают. Тем более что Игнатий Сергеевич одобрил решение. Не знаю, как сумею управиться с такой махиной. Страшно даже подумать. Однако глаза боятся, а руки делают. Будем продолжать работу, дорогой товарищ Ланской. Она у нас с вами важная, и, в случае чего, по головке нас не погладят. В любом качестве — здесь ли, там ли — монгольская тема остаётся за мной. И я серьёзно рассчитываю на вашу помощь.
— Буду рад, если сумею.
— Должны суметь. Глядите, что у нас получается, — он порывисто обернулся к висевшей за спиной карте. — Сколько разведочных скважин, и ни одна, подчеркиваю, не дала пока промышленного газа. Вы хоть знаете, во что обходится скважина?
— Примерно догадываюсь.
— То-то и оно! До несколько миллионов рублей. Мы обязаны оправдать оказанное нам доверие. Вас, кажется, Кириллом зовут? Какие будут соображения, Кирилл?
— Извините, Дмитрий Васильевич, но я не совсем в курсе.
— Знаю. — Северьянов задумчиво уставился в облупившийся потолок. — Но вы же помогаете Анастасии Михайловне в изучении красноцветов?
— С физико-химической стороны. Я совершенно не представляю себе, где это можно применить.
— По вашему мнению, процесс реален? При невысоких температурах?
— Вполне. Это доказано теоретически и экспериментально.
— А в природе?
— Раньше я думал, что и в природе. Однако теперь появились сомнения. К сожалению, я был абсолютно стерилен в геологическом отношении и не учёл химического воздействия воды, а в природных условиях от него никуда не денешься.
— Поточнее, пожалуйста, — напрягся Северьянов, стараясь уловить главное.
— В реакциях восстановления вода резко сдвигает равновесие влево.
— И что это значит?
— Реакция попросту не идёт, — пожал плечами Кирилл, дивясь тому, как это люди не помнят школьной химии.
— Не идёт совсем? — Дмитрий Васильевич сделал нажим на последнем слове.
— Практически. Какие-то крохи, конечно, могут прореагировать.
— Но за миллионы лет из крох вырастают горы!
— С такой точки зрения я не рассматривал, — виновато потупился Кирилл, коря себя за узость кругозора. Только теперь он окончательно понял, что геологи, абстрагируясь от второстепенных мелочей, гораздо шире смотрели на мир. В применении к Земле, вообще к мирозданию такой их подход был во многом правилен.
— Подумайте в этом направлении, — сказал Северьянов. — Причём в пожарном порядке. В природе много чего происходит.
— Я понимаю, что нужен системный подход. Одно дело колба, другое — Вселенная. Постараюсь быстро выдать прогноз с возможным участием водной фазы.
— Совсем другой разговор! — обрадовался Северьянов. — Но на данном этапе мне этого мало. Вы бы не могли попытаться определить направление миграции? На конкретном анализе образцов.
— Попытаться можно, не знаю, получится ли.
— Когда предполагаете вылететь? — Северьянов придвинул перекидной календарь.
— Куда? — недоуменно спросил Кирилл.
— Как куда? — в свою очередь удивился Дмитрий Васильевич. — В Монголию, конечно. Не на Марс же…
— В Монголию? — одновременно обрадовался и затосковал Кирилл. Ему очень захотелось поехать туда, но постоянное ожидание вестей от Светланы суеверно привязывало к Москве. — А когда можно?
— Не можно, а нужно! — усмехнулся Северьянов, сделав пометку. — Как оформим, так сразу и вылетите. На месте оно всегда виднее. Думаю, это будет полезно во всех отношениях, — сказал он значительно. — Вы хоть и прикомандированы к университету, но числитесь в наших штатах. Пусть в институте тоже знают, что вы не даром едите свой хлеб.
XXXV
Подлетая к Москве, Доровский испытывал приятное волнение. Впервые за шестьдесят с чем-то лет он возвращался в свой город не “навсегда” — человеку свойственно ощущать жизнь в категориях вечности, — но на короткий срок, обозначенный в командировочном удостоверении. Он прожил, в сущности, суматошную жизнь, и постоянные разъезды с их встречами-проводами стали нормой существования, привычкой.
Вызванный телеграммой Президиума на годичную сессию Академии наук, Евгений Владимирович думал о том, что впервые займёт деревянное кресло как полноправный участник собрания. Без унизительного ощущения неполноценности и, главное, без зависти, которая нет-нет да и всколыхнётся кислотным облачком при встрече с более удачливыми коллегами. Чувство тщеславия, с коим Доровский и не пытался бороться, на сей раз было полностью удовлетворено. Довольный достигнутым, он уже и в мыслях не покушался на полный академический титул.
В Академгородке ему предоставили крупный отдел в солидном, оснащённом новейшим оборудованием институте, отдельный коттедж среди мачтовых сосен и неограниченные возможности для научного поиска. О чём же ещё мечтать? Поручение выступить на сессии с десятиминутным сообщением явилось для Евгения Владимировича пусть маленьким, но необыкновенно чувствительным подарком, притом совершенно нежданным. Его бодрящий холодок пробуждал благодарные воспоминания о юношеской поре, лаская смутными отголосками былых вожделений, давным-давно перегоревшего жадного нетерпения.
Подтрунивая над собственной впечатлительностью, ещё способной воспламеняться из-за таких мелочей, Доровский размышлял о том, что всё, о чем мечталось когда-то, так или иначе осуществилось, и он должен быть благодарен судьбе. Но под убаюкивающим умиротворением подобного рода дум не угасала глубоко запрятанная уверенность в том, что внутренне он совершенно не изменился и ещё покажет себя с неожиданной стороны, ещё выкинет фортель, который заставит ахнуть сановных старцев.
С такими примерно мыслями и приехал Евгений Владимирович к себе на Чкаловскую. Торопливо расцеловавшись с Марьей Алексеевной, уже высматривавшей его с балкона, он швырнул туго набитый портфель на диван и схватился за телефон. Предстояло сделать уйму звонков и назначить дюжину самых неотложных свиданий. Марлена Ровнина он пригласил в Дом учёных, определив ему время в перерыве между утренним и вечерним заседаниями. Ничто не менялось, не смело меняться в его образе жизни. Он снова был дома, привычный распорядок незаметно облёк его, как застиранная, но тщательно выглаженная пижама.
— Опять растолстел, нехорошо. — Доровский увлёк Малика в. пустующий в обеденные часы кабинет директрисы. — Не годится. Спортом надо заниматься, берите пример с меня. — Он молодецки вздёрнул плечи, вобрав едва намечающийся живот. — Нуте-с, докладывайте, как жизнь молодая. Что нового?
— Особых новостей нет. — Малик достал из бокового кармана пакет с фотографиями готового стенда. — Возимся потихоньку.
— Ну-ка, ну-ка! — Евгений Владимирович надел очки в тонкой золочёной оправе. — А что? Очень даже солидно. Вполне.
— Правда, нравится? — польщённо порозовел Малик. — Это вам не какая-нибудь стеклянная трубочка!
— Силище! — басовито прогудел Доровский. — Что твой атомный котёл! И работает?
— С этим хуже, Евгений Владимирович. “Козлы” за “козлами”. Едва успеваем выковыривать. Главное, никак не поймёшь, в чём заковыка. Иногда шурует, как паровоз, по пять-шесть часов без перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56