У вас был конкретный разговор с руководством?
— Конкретного не было, потому что я сперва с вами хотел согласовать, но в общих чертах мы с Порфирием Кузьмичом договорились. У меня создалось впечатление, что он отнесётся положительно. Даже больше того…
— Допустим. — Доровский задумчиво побарабанил пальцами по краю стола. — Но всё равно, раньше чем через год я тему взять не смогу. Надеюсь, это-то вы понимаете?
— Вполне. Я подожду, Евгений Владимирович.
— Жена-то как к вашим завихрениям относится?
— Нормально! — обрадовался Марлен, поняв, что шеф начинает сдавать позиции. — Поедет со мной! И девок возьмём!
— Завидная уверенность, — с затаённой грустью усмехнулся Евгений Владимирович. — Мои вон не поехали… И то правда, сколько мне там осталось? А здесь квартира, дача опять же — надо беречь.
— У них в городе и музыкальная школа есть!
— Ишь чему радуется! Квартира его не волнует, лишь бы музыкальная школа была. — Доровский, словно окончательно отступаясь, покачал головой.
— Для нас это очень важно, — пояснил извиняющимся тоном Марлен.
— Тогда крепись, казак. — Прислушиваясь к прибывающему гомону голосов в коридорах, Евгений Владимирович вновь взглянул на часы. — Ваша задача — продержаться без потерь материальной техники и престижа хотя бы до весны. За этот срок я жду от вас следующего: готовой диссертации в переплетённом виде и по возможности выхода на режим. Договорились?
— Договорились!
— Остальные проблемы решим к обоюдному удовольствию. — Доровский засуетился и, подхватив под мышку неразлучный портфель, бросился к дверям. — Прошу прощения, Марлен Борисович, но надо бежать! Выступаю с докладом…
XXXVI
Зима пришла в Гоби тихая и бесснежная. Днём бывало порой даже жарко, но с заходом солнца песчаные барханы цепенели в тисках лютой стужи.
Седьмая буровая расположилась поблизости от заброшенной ламаистской кумирни. Похожие на собак лохматые львы стерегли разрушенное святилище, слепо таращась на вагончики-“балки”, доставленные в песчаную глухомань вертолетом. Кроме буровиков, здесь жили трое геологов из комплексной экспедиции. На скважину возлагались большие надежды, и они остались зимовать после окончания полевого сезона. Каждую декаду из соседнего центра прилетал вертолёт со сменой. Он подвозил продовольствие, газеты, письма и жизненно важное горючее для движка. О воде, к счастью, заботиться не приходилось. За воротами древнего храма, смотревшими двумя парами супротивных арок на все стороны света, нашли занесённый песком колодец. Его очистили, углубили и поставили электронасос. Вода оказалась немного солоноватой, но вкусной, напоминающей “Ессентуки”.
Кирилл делил нары с монгольским геологом Лобсаном Дугэрсурэном. С наступлением темноты, когда выключали движок, они подолгу беседовали у раскалённой печурки, вспоминая Москву, общих знакомых, университет. Узнав, что Дугэрсурэн кончал у Корвата и Анастасии Михайловны, Кирилл сразу расположился душой к этому молодому красивому парню с утончённым и умным лицом. На третий день знакомства, раздавив по случаю воскресного дня бутылочку пшеничной архи под пельмени — бозы, они перешли на “ты”.
Собственно, от Лобсана Кирилл и узнал о некоторых примечательных особенностях храмовой архитектуры.
— Вот тут и стояли позолоченные бурханы, — показав на ступенчатое возвышение, заваленное поломанной черепицей и перегнившими брусьями обвалившейся кровли, объяснил он. — На северной стене. Хоть по компасу проверяй.
— Почему именно на северной? — Кириллу захотелось докопаться до сути. — Наверное, это имело особый символический смысл?
— Не знаю, должно быть, имело. Мне дедушка рассказывал, но я почти всё забыл. Но север для монголов — самое важное направление. Ты только представь себе, что означала Полярная звезда для кочевника! И вообще, старики всегда ждали с севера счастья.
Кирилл осторожно разгрёб руками мусор. Среди бесформенных кусков штукатурки, сохранившей первозданную чистоту минеральных красок — на продырявленном потолке, стенах и даже обвитых чешуйчатыми драконами колоннах различались фрагменты росписи, — он нашёл осколки тонкой фарфоровой посуды, огарки курительных палочек, ломкие почерневшие останки засушенных цветов.
В помещении пахло тоской запустения и прахом столетий. Бившие сверху косые лучи струями танцующей пыли ложились на заброшенный алтарь, где под кучей бесформенного хлама лежали последние жертвы, поднесённые неизвестным богам. Рассыпались цветы, выгорело коровье масло в лампадах, жадный ветер пустыни выпил последние капли воды из чаш. Умерли и сами боги.
Сохранился лишь запах. Развеянное почти до неразличимости бальзамическое дыхание курений, можжевеловой хвои и драгоценных смол, привезённых из далёкой Индии или Тибета. Оно одно не покорилось хаосу небытия, пробуждая чужую смутную память о караванах, годами ползущих по ледяным кручам, и ослепительном великолепии празднеств.
Со двора долетало жалобное позвякивание колокольчика, чудом уцелевшего на змеином языке выгнутой крыши. Как зов погребённого прошлого, разбуженного порывом ошалелого ветра и вновь ускользавшего в свои недоступные грёзы.
Кирилл подобрал обломок руки. Изящно удлинённые пальцы из древней чёрно-зелёной бронзы соединялись в колечко.
— Что это? — спросил он, любуясь неповторимым совершенством.
— Колесо закона, — объяснил Лобсан. — Вечный круговорот бытия.
— Бодхисаттва? Будда?
— Кто теперь может узнать.
Они вышли наружу. Синея к горизонту, застыли подёрнутые медной окалиной волны. Барханы вплотную подступали к полуразрушенным стенам. Львы у восточных ворот по горло увязали в песке. Засохшие лиственницы колюче топорщились сучками, спутанными посеревшими клочьями паутины.
— Отчего засохли деревья?
— Перестали поливать, вот и засохли. Дедушка говорил, что в шорохе лиственниц слышно дыхание вечности. Она пролетела, как сон. Часы остановились.
— Что же здесь всё-таки приключилось? — Кириллу уже примерещились увлекательные истории, тайны, которые захотелось немедленно распутать.
— Ничего особенного, — равнодушно ответил Лобсан. — Люди перестали кормить лам, и они разбрелись. Тут неподалёку нашли овраг с человеческими костями. Мы их бульдозером засыпали. Раньше, знаешь, как хоронили умерших? Разрубали на части и скармливали хищным птицам. Остальное бродячие собаки доедали или волки.
— Не разыгрываешь? — усомнился Кирилл. — Зачем?
— Думали, что помогают душам скорее возвратиться в круговорот рождений. Ещё мой дед так думал. А теперь нет, никто уже не верит в эти сказки. Дикость сплошная.
— Он жив?
— Дедушка? — Лобсан озарился благодарной улыбкой. — Он у нас ещё крепкий. В прошлом году рысь подстрелил. Шапку мне сделал. Тёплая!
— Всего два поколения, — Кирилл вновь принялся разглядывать свою находку, — и такие перемены! Просто не верится. Колесо закона, круговорот бытия…
— Старикам казалось, что течение жизни неизменно, и всё повторяется, как циклы лунного календаря. Вон, гляди! — Лобсан показал на позолоченное колесо на черепичной кровле ворот, поразительно напоминавшее морской штурвал. — Век за веком, оборот за оборотом. Собственно, так оно и было до революции. Зато нынче! — Лобсан запрокинул голову в небо, где радужно кружилась редкая ледяная пудра. — Как ракета! Прямо в пустыню ток привезли. В мезозой врубаемся турбобуром. Что ни день, то открытие.
— Жаль пока, что не по нашей части.
— Да есть он здесь, газ, я стопроцентно уверен. Сейсмология определённо литологические ловушки зафиксировала. Думаю, в аномальности строения дело. Может, висячие залежи? Глубже надо бурить, до самого палеозоя. Так и Корват считает, и наш профессор. Лично я верю.
— Поживём — увидим. Не знаешь, почему буровики замедлили проходку?
— Твёрдые породы пошли, гранит. Ничего, прорвёмся. Ну что, засучим рукава?
— Ага, двинем. — Кирилл бережно упрятал осколок бронзы в карман ватника. — Керны, надо полагать, уже подтащили.
Он сам делал анализы, ограничившись для быстроты степенью восстановления. Наметившаяся закономерность — по простиранию и глубине — косвенно подтверждала слова Дугэрсурэна. Бурить следовало как можно глубже.
У вагончика их действительно поджидали ящики с образцами, заляпанными глинистым раствором.
— Граниты и есть, — подтвердил Лобсан, очищая рукавом шершавую матовую поверхность. — Гляди, как чёрные зёрна сверкают. Мусковит!
— Чего?
— Слюда. Ты что, минералогию совсем не сечёшь?
— Откуда? У нас на факультете и курса такого не было. А это белое что? — Кирилл подкинул на ладони увесистую болванку.
— Ну-ка покажь! — Лобсан попробовал поковырять ногтем. — Вроде похоже на диатомовый песчаник.
— На диатомовый, говоришь? — насторожился Кирилл. — Интересно. У тебя есть микроскоп?
— Должен быть. Тут одна ваша девушка споро-пыльцевым анализом занималась. Пошли поглядим? — Лобсан кивнул на соседний “балок”. — Только в диатомах навряд ли много железа. Ты особенно не надейся.
— Мне для другого, — нетерпеливо воспламеняясь, заторопился Кирилл. — Давай по-быстрому!
Футляр с микроскопом был замкнут на ключ, но с помощью перочинного ножика легко удалось открыть хлипкий замочек. Глядя на неловкие движения Кирилла, которому редко приходилось пользоваться прибором, Лобсан молча отстранил его и взялся за дело сам. Подключив микроскоп к сети, он соскрёб с керна тонкий меловой завиток и, загнав между стёклами, поместил на предметный столик.
— Теперь гляди, — сказал он, поймав увеличение. — Если понимаешь, конечно. Лично я, как сдал эту муть, так и забыл. И вряд ли здесь отыщется атлас.
— Что так? — незаинтересованно спросил Кирилл, приникая к окулярам.
— В полевых условиях всякие там диатомы ни к чему.
Кирилл никак не откликнулся на пренебрежительное замечание Дугэрсурэна и вообще вряд ли расслышал его слова. В ярком молочном поле предстала флотилия галактических кораблей, остывших до мёртвого холода в своём бесконечном полёте. Изысканные топологические конструкции, знакомые до мельчайшей клёпки пупырышков. Каприз случайности.
Жадный накат жизненного прибоя перекинул через пространство и время тонкую шелковинку, связавшую затонувший островок и пустыню, дно океана и недра земли. И здесь, и там когда-то сверкали под солнцем озера. Закончив свой цикл, они умерли на веки вечные, запечатлев своё странное сходство. Зачем? Почему? Не ответят мёртвые камни.
Кирилл не удивился, хотя и не знал, что толкнуло его на отчаянный поиск. Это не он искал — смешно бы было искать! — тень Атлантиды. Его руками и памятью владели иные руки, иная память. Другие, зелёные очи заглядывали в окуляр через его плечо. Если и была между ними та неразрывная связь, о которой он помнил эти долгие месяцы, то это она себя проявила. Как безошибочный инстинкт, ведущий птиц в заокеанском полёте. Как неумирающая надежда.
Непонятное пугающее молчание Светланы, обрывок разговора о ней и каком-то Гончаруке, случайно подслушанный Кириллом на кафедре, вызвали в нём противоречивую реакцию. Он замкнулся в себе, перестав бросать в белый свет телеграммы, почти уверясь, что больше не ждёт и ничего не желает. Но какая-то тайная глубина всё же не поддалась омертвлению. Она и прорвалась теперь благодарной нежностью всепрощения.
— Нашёл чего? — спросил Лобсан, нарушив долгое молчание.
— Так, ничего.
— Что-то всё-таки видишь, раз прикипел?
— Фотоаппарат есть? — Кирилл нехотя оторвался от микроскопа, тронув пальцами устало сомкнувшиеся глаза.
— Не видно, — Лобсан пошарил по полкам. — Наверное, увезла.
— Достать сможешь?
— Попробую у ребят поспрошать. Почти у каждого камера.
— Мне “Зенит” нужен, зеркалка.
— Это-то ясно.
— Поищешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Конкретного не было, потому что я сперва с вами хотел согласовать, но в общих чертах мы с Порфирием Кузьмичом договорились. У меня создалось впечатление, что он отнесётся положительно. Даже больше того…
— Допустим. — Доровский задумчиво побарабанил пальцами по краю стола. — Но всё равно, раньше чем через год я тему взять не смогу. Надеюсь, это-то вы понимаете?
— Вполне. Я подожду, Евгений Владимирович.
— Жена-то как к вашим завихрениям относится?
— Нормально! — обрадовался Марлен, поняв, что шеф начинает сдавать позиции. — Поедет со мной! И девок возьмём!
— Завидная уверенность, — с затаённой грустью усмехнулся Евгений Владимирович. — Мои вон не поехали… И то правда, сколько мне там осталось? А здесь квартира, дача опять же — надо беречь.
— У них в городе и музыкальная школа есть!
— Ишь чему радуется! Квартира его не волнует, лишь бы музыкальная школа была. — Доровский, словно окончательно отступаясь, покачал головой.
— Для нас это очень важно, — пояснил извиняющимся тоном Марлен.
— Тогда крепись, казак. — Прислушиваясь к прибывающему гомону голосов в коридорах, Евгений Владимирович вновь взглянул на часы. — Ваша задача — продержаться без потерь материальной техники и престижа хотя бы до весны. За этот срок я жду от вас следующего: готовой диссертации в переплетённом виде и по возможности выхода на режим. Договорились?
— Договорились!
— Остальные проблемы решим к обоюдному удовольствию. — Доровский засуетился и, подхватив под мышку неразлучный портфель, бросился к дверям. — Прошу прощения, Марлен Борисович, но надо бежать! Выступаю с докладом…
XXXVI
Зима пришла в Гоби тихая и бесснежная. Днём бывало порой даже жарко, но с заходом солнца песчаные барханы цепенели в тисках лютой стужи.
Седьмая буровая расположилась поблизости от заброшенной ламаистской кумирни. Похожие на собак лохматые львы стерегли разрушенное святилище, слепо таращась на вагончики-“балки”, доставленные в песчаную глухомань вертолетом. Кроме буровиков, здесь жили трое геологов из комплексной экспедиции. На скважину возлагались большие надежды, и они остались зимовать после окончания полевого сезона. Каждую декаду из соседнего центра прилетал вертолёт со сменой. Он подвозил продовольствие, газеты, письма и жизненно важное горючее для движка. О воде, к счастью, заботиться не приходилось. За воротами древнего храма, смотревшими двумя парами супротивных арок на все стороны света, нашли занесённый песком колодец. Его очистили, углубили и поставили электронасос. Вода оказалась немного солоноватой, но вкусной, напоминающей “Ессентуки”.
Кирилл делил нары с монгольским геологом Лобсаном Дугэрсурэном. С наступлением темноты, когда выключали движок, они подолгу беседовали у раскалённой печурки, вспоминая Москву, общих знакомых, университет. Узнав, что Дугэрсурэн кончал у Корвата и Анастасии Михайловны, Кирилл сразу расположился душой к этому молодому красивому парню с утончённым и умным лицом. На третий день знакомства, раздавив по случаю воскресного дня бутылочку пшеничной архи под пельмени — бозы, они перешли на “ты”.
Собственно, от Лобсана Кирилл и узнал о некоторых примечательных особенностях храмовой архитектуры.
— Вот тут и стояли позолоченные бурханы, — показав на ступенчатое возвышение, заваленное поломанной черепицей и перегнившими брусьями обвалившейся кровли, объяснил он. — На северной стене. Хоть по компасу проверяй.
— Почему именно на северной? — Кириллу захотелось докопаться до сути. — Наверное, это имело особый символический смысл?
— Не знаю, должно быть, имело. Мне дедушка рассказывал, но я почти всё забыл. Но север для монголов — самое важное направление. Ты только представь себе, что означала Полярная звезда для кочевника! И вообще, старики всегда ждали с севера счастья.
Кирилл осторожно разгрёб руками мусор. Среди бесформенных кусков штукатурки, сохранившей первозданную чистоту минеральных красок — на продырявленном потолке, стенах и даже обвитых чешуйчатыми драконами колоннах различались фрагменты росписи, — он нашёл осколки тонкой фарфоровой посуды, огарки курительных палочек, ломкие почерневшие останки засушенных цветов.
В помещении пахло тоской запустения и прахом столетий. Бившие сверху косые лучи струями танцующей пыли ложились на заброшенный алтарь, где под кучей бесформенного хлама лежали последние жертвы, поднесённые неизвестным богам. Рассыпались цветы, выгорело коровье масло в лампадах, жадный ветер пустыни выпил последние капли воды из чаш. Умерли и сами боги.
Сохранился лишь запах. Развеянное почти до неразличимости бальзамическое дыхание курений, можжевеловой хвои и драгоценных смол, привезённых из далёкой Индии или Тибета. Оно одно не покорилось хаосу небытия, пробуждая чужую смутную память о караванах, годами ползущих по ледяным кручам, и ослепительном великолепии празднеств.
Со двора долетало жалобное позвякивание колокольчика, чудом уцелевшего на змеином языке выгнутой крыши. Как зов погребённого прошлого, разбуженного порывом ошалелого ветра и вновь ускользавшего в свои недоступные грёзы.
Кирилл подобрал обломок руки. Изящно удлинённые пальцы из древней чёрно-зелёной бронзы соединялись в колечко.
— Что это? — спросил он, любуясь неповторимым совершенством.
— Колесо закона, — объяснил Лобсан. — Вечный круговорот бытия.
— Бодхисаттва? Будда?
— Кто теперь может узнать.
Они вышли наружу. Синея к горизонту, застыли подёрнутые медной окалиной волны. Барханы вплотную подступали к полуразрушенным стенам. Львы у восточных ворот по горло увязали в песке. Засохшие лиственницы колюче топорщились сучками, спутанными посеревшими клочьями паутины.
— Отчего засохли деревья?
— Перестали поливать, вот и засохли. Дедушка говорил, что в шорохе лиственниц слышно дыхание вечности. Она пролетела, как сон. Часы остановились.
— Что же здесь всё-таки приключилось? — Кириллу уже примерещились увлекательные истории, тайны, которые захотелось немедленно распутать.
— Ничего особенного, — равнодушно ответил Лобсан. — Люди перестали кормить лам, и они разбрелись. Тут неподалёку нашли овраг с человеческими костями. Мы их бульдозером засыпали. Раньше, знаешь, как хоронили умерших? Разрубали на части и скармливали хищным птицам. Остальное бродячие собаки доедали или волки.
— Не разыгрываешь? — усомнился Кирилл. — Зачем?
— Думали, что помогают душам скорее возвратиться в круговорот рождений. Ещё мой дед так думал. А теперь нет, никто уже не верит в эти сказки. Дикость сплошная.
— Он жив?
— Дедушка? — Лобсан озарился благодарной улыбкой. — Он у нас ещё крепкий. В прошлом году рысь подстрелил. Шапку мне сделал. Тёплая!
— Всего два поколения, — Кирилл вновь принялся разглядывать свою находку, — и такие перемены! Просто не верится. Колесо закона, круговорот бытия…
— Старикам казалось, что течение жизни неизменно, и всё повторяется, как циклы лунного календаря. Вон, гляди! — Лобсан показал на позолоченное колесо на черепичной кровле ворот, поразительно напоминавшее морской штурвал. — Век за веком, оборот за оборотом. Собственно, так оно и было до революции. Зато нынче! — Лобсан запрокинул голову в небо, где радужно кружилась редкая ледяная пудра. — Как ракета! Прямо в пустыню ток привезли. В мезозой врубаемся турбобуром. Что ни день, то открытие.
— Жаль пока, что не по нашей части.
— Да есть он здесь, газ, я стопроцентно уверен. Сейсмология определённо литологические ловушки зафиксировала. Думаю, в аномальности строения дело. Может, висячие залежи? Глубже надо бурить, до самого палеозоя. Так и Корват считает, и наш профессор. Лично я верю.
— Поживём — увидим. Не знаешь, почему буровики замедлили проходку?
— Твёрдые породы пошли, гранит. Ничего, прорвёмся. Ну что, засучим рукава?
— Ага, двинем. — Кирилл бережно упрятал осколок бронзы в карман ватника. — Керны, надо полагать, уже подтащили.
Он сам делал анализы, ограничившись для быстроты степенью восстановления. Наметившаяся закономерность — по простиранию и глубине — косвенно подтверждала слова Дугэрсурэна. Бурить следовало как можно глубже.
У вагончика их действительно поджидали ящики с образцами, заляпанными глинистым раствором.
— Граниты и есть, — подтвердил Лобсан, очищая рукавом шершавую матовую поверхность. — Гляди, как чёрные зёрна сверкают. Мусковит!
— Чего?
— Слюда. Ты что, минералогию совсем не сечёшь?
— Откуда? У нас на факультете и курса такого не было. А это белое что? — Кирилл подкинул на ладони увесистую болванку.
— Ну-ка покажь! — Лобсан попробовал поковырять ногтем. — Вроде похоже на диатомовый песчаник.
— На диатомовый, говоришь? — насторожился Кирилл. — Интересно. У тебя есть микроскоп?
— Должен быть. Тут одна ваша девушка споро-пыльцевым анализом занималась. Пошли поглядим? — Лобсан кивнул на соседний “балок”. — Только в диатомах навряд ли много железа. Ты особенно не надейся.
— Мне для другого, — нетерпеливо воспламеняясь, заторопился Кирилл. — Давай по-быстрому!
Футляр с микроскопом был замкнут на ключ, но с помощью перочинного ножика легко удалось открыть хлипкий замочек. Глядя на неловкие движения Кирилла, которому редко приходилось пользоваться прибором, Лобсан молча отстранил его и взялся за дело сам. Подключив микроскоп к сети, он соскрёб с керна тонкий меловой завиток и, загнав между стёклами, поместил на предметный столик.
— Теперь гляди, — сказал он, поймав увеличение. — Если понимаешь, конечно. Лично я, как сдал эту муть, так и забыл. И вряд ли здесь отыщется атлас.
— Что так? — незаинтересованно спросил Кирилл, приникая к окулярам.
— В полевых условиях всякие там диатомы ни к чему.
Кирилл никак не откликнулся на пренебрежительное замечание Дугэрсурэна и вообще вряд ли расслышал его слова. В ярком молочном поле предстала флотилия галактических кораблей, остывших до мёртвого холода в своём бесконечном полёте. Изысканные топологические конструкции, знакомые до мельчайшей клёпки пупырышков. Каприз случайности.
Жадный накат жизненного прибоя перекинул через пространство и время тонкую шелковинку, связавшую затонувший островок и пустыню, дно океана и недра земли. И здесь, и там когда-то сверкали под солнцем озера. Закончив свой цикл, они умерли на веки вечные, запечатлев своё странное сходство. Зачем? Почему? Не ответят мёртвые камни.
Кирилл не удивился, хотя и не знал, что толкнуло его на отчаянный поиск. Это не он искал — смешно бы было искать! — тень Атлантиды. Его руками и памятью владели иные руки, иная память. Другие, зелёные очи заглядывали в окуляр через его плечо. Если и была между ними та неразрывная связь, о которой он помнил эти долгие месяцы, то это она себя проявила. Как безошибочный инстинкт, ведущий птиц в заокеанском полёте. Как неумирающая надежда.
Непонятное пугающее молчание Светланы, обрывок разговора о ней и каком-то Гончаруке, случайно подслушанный Кириллом на кафедре, вызвали в нём противоречивую реакцию. Он замкнулся в себе, перестав бросать в белый свет телеграммы, почти уверясь, что больше не ждёт и ничего не желает. Но какая-то тайная глубина всё же не поддалась омертвлению. Она и прорвалась теперь благодарной нежностью всепрощения.
— Нашёл чего? — спросил Лобсан, нарушив долгое молчание.
— Так, ничего.
— Что-то всё-таки видишь, раз прикипел?
— Фотоаппарат есть? — Кирилл нехотя оторвался от микроскопа, тронув пальцами устало сомкнувшиеся глаза.
— Не видно, — Лобсан пошарил по полкам. — Наверное, увезла.
— Достать сможешь?
— Попробую у ребят поспрошать. Почти у каждого камера.
— Мне “Зенит” нужен, зеркалка.
— Это-то ясно.
— Поищешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56