“Чугун, сталь, прокат”. — Или конфликтная ситуация?
— Нет, я его спрашивал: никакого конфликта, просто не справляется с новыми обязанностями. “Тоска заела”, — говорит. Видимо, устаёт и физически и морально.
— Тогда какой разговор? Значит, надо проводить с надлежащей торжественностью на заслуженный отдых. Не вижу трагедии. Вполне нормальный процесс. Я и по себе чувствую, что сроки подходят. Ведь не случайно нам так рано пенсию назначают? Как полагаете?
— Конечно, не случайно… Но ведь какой человек, Порфирий Кузьмич! Мальчишкой в цех пришёл, учеником. И в какое время! Когда война кончилась, ему только восемнадцать исполнилось. Ордена, медали… Полный набор.
— Да знаю я Суховерха! — Директор непроизвольно повысил голос. — Думаете, не болит у меня сердце? Очень даже болит. Однако разумного выхода не вижу. У вас есть конкретные предложения?
— Может, ещё какую должность ему подыскать?
— Какую, хотелось бы знать? Сталевар, особенно такой сталевар, везде себя неуютно чувствовать будет. Нет второй подобной профессии, и баста. Что тут поделаешь?
— Я понимаю…
— Да ничего вы не понимаете! Чтобы понимать, надо самому сорок лет простоять у мартена. Я ещё застал таких мастеров, которые вам, молодым, и не снились. Ладонью могли зачерпнуть сталь из ковша и не обжечься. По кипению определяли, как сварена. Без всяких анализов. Лаврентич из этого корня. Он думать привык, больше глазу доверяя, чем лаборатории. А вы его куда посадили? В стеклянную клетушку? На телефон?
— Я его туда не сажал, Порфирий Кузьмич.
— Не вы, так я! Какая разница?
— А что, если его на рационализацию направить? Там именно думать надо. По-моему, он очень на месте окажется.
— Переговорите с ним, я поддерживаю.
— Я уже ему предлагал, — виновато улыбнулся инспектор. — Только он ни в какую. Упёрся, и всё тут. “Постарел, — говорит, — не тяну больше”. А с виду богатырь.
— С виду! Балерины вон намного раньше нас на покой уходят. И вид у них будь здоров! Не чета нам.
— Не на покой, Порфирий Кузьмич, на другую работу. Молодёжь, я слышал, обучают, опыт передают.
— Это уж кто как может. Лично я у себя в садочке копаться намерен. С радостью думаю о том времени, когда яблонями и всякими там пионами займусь. — Директор сумрачно глянул на инспектора. — Вы вот что, — решил он, раздражённо откладывая трубку зазуммерившего телефона. — Пригласите ко мне Александра Лаврентьевича.
— Когда прикажете?
— Это уж как ему удобно. Только заранее предупредите меня.
На опытном стенде, куда после долгих уговоров определили наконец Суховерха, он занял ведущее положение. Произошло это тихо, незаметно и как-то очень естественно. Вскоре не только Малик Ровнин, но и заместитель главного конструктора Кондырев фактически ходили у него под началом. Причём к общему удовлетворению, потому что с приходом Александра Лаврентьевича в маленьком коллективе, издёрганном неудачами, установилась намного более спокойная атмосфера. Даже неуравновешенный и вечно суетящийся Кондырев, пуще всего боящийся навлечь на себя начальственный гнев, уловил благотворную перемену. Перестав метаться в мыслях между установкой и КБ, где его подгоняли сроки реконструкции цеха электрометаллургии, он получил столь недостававшую ему возможность сосредоточиться на чём-то одном. Само собой разумеется, электрометаллургия стояла на первом месте. Реактором он занимался лишь в часы досуга. Это стало для него средством отвлечения и разрядки, нечто вроде своеобразного хобби. Избавившись от гнёта единоличной ответственности, он вновь обрёл присущую ему оригинальность мышления. На поведении реактора, который по-прежнему не удавалось вывести на стабильный режим, это, правда, существенно не сказалось. Зато появилась надежда, что рано или поздно всё же удастся обнаружить тайный дефект конструкции, злокозненно сводивший на нет любые математические выкладки.
И потому так неожиданно, почти как гром с ясного неба, прозвучал для всех голос Суховерха.
— Не пойдёт эта штуковина, и всё тут, — уверенно заявил старый мастер, когда вышел из строя пятый вариант модели. — Надо её совершенно переиначить!
— Но почему? — запротестовал Марлен, стойко державшийся первоначальной конструкции. Он хоть и знал, что она была взята почти с потолка, но так сжился с её образом, что незаметно уверовал в непогрешимость. — Ведь шла же до сих пор? Худо-бедно, но шла. Просто где-то скрывается неполадка. Найти бы её, Александр Лаврентьевич!
— Шла, да не дошла. Вы чего-то самого главного недопонимаете, парни. — Суховерх объяснял со знанием дела, но не высказывал превосходства, словно бы наставлял оплошавших подручных, в чём-то погрешивших против непреложных законов высокого огненного искусства. — При такой температуре ничего хорошего ждать не приходится. Металл почему спекается? Потому что бунтует. Его ваши большие молекулы изнутри рвут, а в объёме-то он и выхолаживается. Я так это понимаю. Скорости вам не хватает. Газ из реактора ещё очень богатым уходит. Не сделал он всей ещё нужной работы, газ-то. Его обратно вертать требуется либо ещё чего делать.
— Температуру повысить? — подсказал Марлен.
— Именно! Металлу плавка требуется, нутряной жар. Он же в огне родится. Как иначе-то?
— Но тогда совсем иной процесс будет, — возразил Кондырев. — Зачем, спрашивается, было огород городить?
— А вам чего, собственно, надобно: новый процесс или же качественный металл? Я полагаю, металл вам нужен, а не процесс?
— Конечно, металл, Александр Лаврентьевич, — удручённо кивнул Малик. Опять приходилось начинать заново, и уже не хватало веры в успешный исход.
— Мета-алл, — раскатисто протянул Суховерх. — Тогда почему дурочку валяете? Я сразу приметил, что у вас в самой основе гнильцо заложено. Словно нарочно сговорились сделать как похуже, чтоб потом кто-то за вас отдувался, от мусора очищал. Или не так? Я сперва промолчал, дай, думаю пригляжусь как следует, может, тут премудрость какая скрывается, мне недоступная. Однако вижу нет никакой премудрости. А есть, вы уж простите меня за прямоту, неграмотность металлургическая и какая-то, как бы это вернее выразиться, опаска, что ли… Будто сами себя стреножили. Дескать, дойдём до сих, а далее ни-ни, чур нас.
— Опаска есть, — вздохнул Марлен, переглянувшись с Кондыревым. — Мы действительно сами себя ограничили, чтоб на первых порах не дразнить гусей.
— Ну и зря. — Суховерх приладил к кульману чертёж и обвёл карандашом вихревую камеру. — Сама идея, думается, не вредная, и здесь у вас полный порядок. Топливо разлагается, теряя летучие газы, они завихряются и в горячем виде сквозь эти щели врываются в рабочий объём.
— В реактор, — поправил Марлен.
— Один хрен, что рабочий объём, что реактор, — уступчиво согласился сталевар. — Потому как не годится. Не реактор тут нужен, а самая настоящая печь.
— Доменная, — снисходительно усмехнулся Кондырев. — Или прямо в мартен хотите?
— Можно и в мартен. Только дряни у вас слишком много. В мартене она не выгорит. Я бы свою печь, честно скажу, поберёг от такой плавки. Не мартен тут нужен, а, пожалуй, конвертор.
— Но это же подрывает сам принцип прямого восстановления большими молекулами! — запротестовал Марлен, страдая от едкого ощущения безысходности. — Неужели не понятно?
— А ты за принцип держишься? — Суховерх сделал лукаво-удивлённое лицо. — Металл тебя, выходит, совсем не интересует?
— Какой металл? — одержимо уставясь в какую-то точку на белой стене, переспросил Кондырев.
— Вот именно: какой? — Суховерх решительно перечеркнул реактор. — Чего вам требуется? Чугун? Вроде бы нет. Сталь? Тем паче. Неужели кричное железо? И куда вы с ним потом денетесь?
— Гениально, Лаврентич! В самый нерв! — Кондырев сорвал исчерканную синьку и дрожащими от нетерпения руками закрепил новую. — В том-то и беда, что мы с самого начала не знали, что нам действительно нужно. — Ломая грифель, он торопливо набросал поверх реактора малопонятный контур. — А нужен нам литейный чугун, причём такой, какого не получишь в домне! И вообще, ферросплавы специального качества. И мы их получим, потому что сумеем убрать всякую, как вы говорите, дрянь: и серу, и фосфор, и даже кремний. Понятно?
— И чего это ты накалякал, Василь Львович? — Суховерх, прищурившись, склонился к чертежу. — Не пойму.
— А если вот так? — Торжествующий Кондырев с той же порывистой небрежностью изобразил вертикальную проекцию: окружность с треугольником в центре.
— Никак, электропечь хочешь? — с весёлым удивлением спросил Суховерх. — Важно!
— В самую точку, Лаврентич! Электродуговую бесшахтную печь. Именно то, что нужно. Вы подали совершенно потрясающую идею.
— Я-то тут при чём? — Суховерх подчеркнуто отстранился. — Вам положено изобретать, вы и выдумывайте. Я разве что посоветовать могу по случаю.
— Ваш совет сделал погоду, — благодарно засмеялся Кондырев, увлечённо разрабатывая эскиз. — Электроды — это именно то, что надо. И как это я сразу не подумал? Ведь как нарочно вожусь с электрометаллургией!
— Объясните, в чём дело! — взмолился Марлен. — Я ничегошеньки не понимаю.
— Потом поймёте, — отмахнулся Василий Львович, хватаясь за ватманский лист. — Дайте сперва мне самому как следует разобраться… Значит, вихревую камеру оставляем как есть? — обернулся он к сталевару.
— Оставляй, коли нравится, — кивнул Суховерх с деланным безразличием. — Газы прямо в печку направишь?
— Конечно. Вместе с рудой. Мы несколько видоизменим схему. Теперь, когда у нас есть электродутовая печь, нам нечего цепляться за шпек.
— Он теперь как корове седло, — уточнил Александр Лаврентьевич. — Кому нужен шпек, когда идёт самая настоящая плавка? Похоже на дело.
— Что же остаётся от нашей установки? — растерянно пролепетал Марлен, уяснив смысл преобразований. — Одна идея?
— Разве этого так мало, когда остаётся неприкосновенной идея? — Кондырев, подобно живописцу, сделал шаг назад, чтобы полюбоваться содеянным. — Недурно получается! Как находите?
— Совсем другой подход. — Упрямо цепляясь за старое, Марлен уже понимал, что возврата к нему не будет. Только первоначальный принцип тот же.
— Вот и превосходно! — Василий Львович торжественно снял лист. — Сразу и передадите разработчикам. Надо ж и нам внести свою лепту в общее дело? Как, Марлен Борисович? У нас ведь творческое содружество? Теперь, я полагаю, у вас появятся добавочные стимулы, чтоб окончательно закрепиться на предприятии. Работу на стенде можно будет увязать с планом реконструкции электрометаллургического цеха… Если, конечно, директор не воспротивится.
— Чего ему противиться, Кузьмичу? — шевельнул могучим плечом Суховерх. — Разве он себе враг? — И добавил, любовно тронув усы: — А вы ничего, ребята, соображаете всё-таки. С вами работать можно, если как следует отстегать.
XXXIX
Впервые в жизни Кирилл увидел мираж. За отшлифованными ветром тяжёлыми барханами, поразительно похожими на приплюснутые пирамиды, открылась стеклянная гладь. Ясно различались голые деревья у берега, отражённые в глубине постепенно уходящие сваи и даже причаленные лодки. Призрачное озеро, отчётливо прорисованное в невозмутимой студеной дали, завораживало своей почти осязаемой неизменностью. Как ни петляла между песчаными холмами дорога, оно оставалось на том же месте, не приближаясь и не отступая за горизонт.
— Ты видишь? — обратился Кирилл к Лобсану Дугэрсурэну, насчитав после двух часов пути то же количество свай и лодок.
— Что? — не понял Лобсан, наклоняясь к оконцу.
— Вон там, — нерешительно указал Кирилл на примерещившийся водоём, послушно повторявший повороты машины.
— Так это мираж, — равнодушно взглянув, отвернулся Лобсан.
— Я понимаю, что мираж, но отчего такое поразительное постоянство?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Нет, я его спрашивал: никакого конфликта, просто не справляется с новыми обязанностями. “Тоска заела”, — говорит. Видимо, устаёт и физически и морально.
— Тогда какой разговор? Значит, надо проводить с надлежащей торжественностью на заслуженный отдых. Не вижу трагедии. Вполне нормальный процесс. Я и по себе чувствую, что сроки подходят. Ведь не случайно нам так рано пенсию назначают? Как полагаете?
— Конечно, не случайно… Но ведь какой человек, Порфирий Кузьмич! Мальчишкой в цех пришёл, учеником. И в какое время! Когда война кончилась, ему только восемнадцать исполнилось. Ордена, медали… Полный набор.
— Да знаю я Суховерха! — Директор непроизвольно повысил голос. — Думаете, не болит у меня сердце? Очень даже болит. Однако разумного выхода не вижу. У вас есть конкретные предложения?
— Может, ещё какую должность ему подыскать?
— Какую, хотелось бы знать? Сталевар, особенно такой сталевар, везде себя неуютно чувствовать будет. Нет второй подобной профессии, и баста. Что тут поделаешь?
— Я понимаю…
— Да ничего вы не понимаете! Чтобы понимать, надо самому сорок лет простоять у мартена. Я ещё застал таких мастеров, которые вам, молодым, и не снились. Ладонью могли зачерпнуть сталь из ковша и не обжечься. По кипению определяли, как сварена. Без всяких анализов. Лаврентич из этого корня. Он думать привык, больше глазу доверяя, чем лаборатории. А вы его куда посадили? В стеклянную клетушку? На телефон?
— Я его туда не сажал, Порфирий Кузьмич.
— Не вы, так я! Какая разница?
— А что, если его на рационализацию направить? Там именно думать надо. По-моему, он очень на месте окажется.
— Переговорите с ним, я поддерживаю.
— Я уже ему предлагал, — виновато улыбнулся инспектор. — Только он ни в какую. Упёрся, и всё тут. “Постарел, — говорит, — не тяну больше”. А с виду богатырь.
— С виду! Балерины вон намного раньше нас на покой уходят. И вид у них будь здоров! Не чета нам.
— Не на покой, Порфирий Кузьмич, на другую работу. Молодёжь, я слышал, обучают, опыт передают.
— Это уж кто как может. Лично я у себя в садочке копаться намерен. С радостью думаю о том времени, когда яблонями и всякими там пионами займусь. — Директор сумрачно глянул на инспектора. — Вы вот что, — решил он, раздражённо откладывая трубку зазуммерившего телефона. — Пригласите ко мне Александра Лаврентьевича.
— Когда прикажете?
— Это уж как ему удобно. Только заранее предупредите меня.
На опытном стенде, куда после долгих уговоров определили наконец Суховерха, он занял ведущее положение. Произошло это тихо, незаметно и как-то очень естественно. Вскоре не только Малик Ровнин, но и заместитель главного конструктора Кондырев фактически ходили у него под началом. Причём к общему удовлетворению, потому что с приходом Александра Лаврентьевича в маленьком коллективе, издёрганном неудачами, установилась намного более спокойная атмосфера. Даже неуравновешенный и вечно суетящийся Кондырев, пуще всего боящийся навлечь на себя начальственный гнев, уловил благотворную перемену. Перестав метаться в мыслях между установкой и КБ, где его подгоняли сроки реконструкции цеха электрометаллургии, он получил столь недостававшую ему возможность сосредоточиться на чём-то одном. Само собой разумеется, электрометаллургия стояла на первом месте. Реактором он занимался лишь в часы досуга. Это стало для него средством отвлечения и разрядки, нечто вроде своеобразного хобби. Избавившись от гнёта единоличной ответственности, он вновь обрёл присущую ему оригинальность мышления. На поведении реактора, который по-прежнему не удавалось вывести на стабильный режим, это, правда, существенно не сказалось. Зато появилась надежда, что рано или поздно всё же удастся обнаружить тайный дефект конструкции, злокозненно сводивший на нет любые математические выкладки.
И потому так неожиданно, почти как гром с ясного неба, прозвучал для всех голос Суховерха.
— Не пойдёт эта штуковина, и всё тут, — уверенно заявил старый мастер, когда вышел из строя пятый вариант модели. — Надо её совершенно переиначить!
— Но почему? — запротестовал Марлен, стойко державшийся первоначальной конструкции. Он хоть и знал, что она была взята почти с потолка, но так сжился с её образом, что незаметно уверовал в непогрешимость. — Ведь шла же до сих пор? Худо-бедно, но шла. Просто где-то скрывается неполадка. Найти бы её, Александр Лаврентьевич!
— Шла, да не дошла. Вы чего-то самого главного недопонимаете, парни. — Суховерх объяснял со знанием дела, но не высказывал превосходства, словно бы наставлял оплошавших подручных, в чём-то погрешивших против непреложных законов высокого огненного искусства. — При такой температуре ничего хорошего ждать не приходится. Металл почему спекается? Потому что бунтует. Его ваши большие молекулы изнутри рвут, а в объёме-то он и выхолаживается. Я так это понимаю. Скорости вам не хватает. Газ из реактора ещё очень богатым уходит. Не сделал он всей ещё нужной работы, газ-то. Его обратно вертать требуется либо ещё чего делать.
— Температуру повысить? — подсказал Марлен.
— Именно! Металлу плавка требуется, нутряной жар. Он же в огне родится. Как иначе-то?
— Но тогда совсем иной процесс будет, — возразил Кондырев. — Зачем, спрашивается, было огород городить?
— А вам чего, собственно, надобно: новый процесс или же качественный металл? Я полагаю, металл вам нужен, а не процесс?
— Конечно, металл, Александр Лаврентьевич, — удручённо кивнул Малик. Опять приходилось начинать заново, и уже не хватало веры в успешный исход.
— Мета-алл, — раскатисто протянул Суховерх. — Тогда почему дурочку валяете? Я сразу приметил, что у вас в самой основе гнильцо заложено. Словно нарочно сговорились сделать как похуже, чтоб потом кто-то за вас отдувался, от мусора очищал. Или не так? Я сперва промолчал, дай, думаю пригляжусь как следует, может, тут премудрость какая скрывается, мне недоступная. Однако вижу нет никакой премудрости. А есть, вы уж простите меня за прямоту, неграмотность металлургическая и какая-то, как бы это вернее выразиться, опаска, что ли… Будто сами себя стреножили. Дескать, дойдём до сих, а далее ни-ни, чур нас.
— Опаска есть, — вздохнул Марлен, переглянувшись с Кондыревым. — Мы действительно сами себя ограничили, чтоб на первых порах не дразнить гусей.
— Ну и зря. — Суховерх приладил к кульману чертёж и обвёл карандашом вихревую камеру. — Сама идея, думается, не вредная, и здесь у вас полный порядок. Топливо разлагается, теряя летучие газы, они завихряются и в горячем виде сквозь эти щели врываются в рабочий объём.
— В реактор, — поправил Марлен.
— Один хрен, что рабочий объём, что реактор, — уступчиво согласился сталевар. — Потому как не годится. Не реактор тут нужен, а самая настоящая печь.
— Доменная, — снисходительно усмехнулся Кондырев. — Или прямо в мартен хотите?
— Можно и в мартен. Только дряни у вас слишком много. В мартене она не выгорит. Я бы свою печь, честно скажу, поберёг от такой плавки. Не мартен тут нужен, а, пожалуй, конвертор.
— Но это же подрывает сам принцип прямого восстановления большими молекулами! — запротестовал Марлен, страдая от едкого ощущения безысходности. — Неужели не понятно?
— А ты за принцип держишься? — Суховерх сделал лукаво-удивлённое лицо. — Металл тебя, выходит, совсем не интересует?
— Какой металл? — одержимо уставясь в какую-то точку на белой стене, переспросил Кондырев.
— Вот именно: какой? — Суховерх решительно перечеркнул реактор. — Чего вам требуется? Чугун? Вроде бы нет. Сталь? Тем паче. Неужели кричное железо? И куда вы с ним потом денетесь?
— Гениально, Лаврентич! В самый нерв! — Кондырев сорвал исчерканную синьку и дрожащими от нетерпения руками закрепил новую. — В том-то и беда, что мы с самого начала не знали, что нам действительно нужно. — Ломая грифель, он торопливо набросал поверх реактора малопонятный контур. — А нужен нам литейный чугун, причём такой, какого не получишь в домне! И вообще, ферросплавы специального качества. И мы их получим, потому что сумеем убрать всякую, как вы говорите, дрянь: и серу, и фосфор, и даже кремний. Понятно?
— И чего это ты накалякал, Василь Львович? — Суховерх, прищурившись, склонился к чертежу. — Не пойму.
— А если вот так? — Торжествующий Кондырев с той же порывистой небрежностью изобразил вертикальную проекцию: окружность с треугольником в центре.
— Никак, электропечь хочешь? — с весёлым удивлением спросил Суховерх. — Важно!
— В самую точку, Лаврентич! Электродуговую бесшахтную печь. Именно то, что нужно. Вы подали совершенно потрясающую идею.
— Я-то тут при чём? — Суховерх подчеркнуто отстранился. — Вам положено изобретать, вы и выдумывайте. Я разве что посоветовать могу по случаю.
— Ваш совет сделал погоду, — благодарно засмеялся Кондырев, увлечённо разрабатывая эскиз. — Электроды — это именно то, что надо. И как это я сразу не подумал? Ведь как нарочно вожусь с электрометаллургией!
— Объясните, в чём дело! — взмолился Марлен. — Я ничегошеньки не понимаю.
— Потом поймёте, — отмахнулся Василий Львович, хватаясь за ватманский лист. — Дайте сперва мне самому как следует разобраться… Значит, вихревую камеру оставляем как есть? — обернулся он к сталевару.
— Оставляй, коли нравится, — кивнул Суховерх с деланным безразличием. — Газы прямо в печку направишь?
— Конечно. Вместе с рудой. Мы несколько видоизменим схему. Теперь, когда у нас есть электродутовая печь, нам нечего цепляться за шпек.
— Он теперь как корове седло, — уточнил Александр Лаврентьевич. — Кому нужен шпек, когда идёт самая настоящая плавка? Похоже на дело.
— Что же остаётся от нашей установки? — растерянно пролепетал Марлен, уяснив смысл преобразований. — Одна идея?
— Разве этого так мало, когда остаётся неприкосновенной идея? — Кондырев, подобно живописцу, сделал шаг назад, чтобы полюбоваться содеянным. — Недурно получается! Как находите?
— Совсем другой подход. — Упрямо цепляясь за старое, Марлен уже понимал, что возврата к нему не будет. Только первоначальный принцип тот же.
— Вот и превосходно! — Василий Львович торжественно снял лист. — Сразу и передадите разработчикам. Надо ж и нам внести свою лепту в общее дело? Как, Марлен Борисович? У нас ведь творческое содружество? Теперь, я полагаю, у вас появятся добавочные стимулы, чтоб окончательно закрепиться на предприятии. Работу на стенде можно будет увязать с планом реконструкции электрометаллургического цеха… Если, конечно, директор не воспротивится.
— Чего ему противиться, Кузьмичу? — шевельнул могучим плечом Суховерх. — Разве он себе враг? — И добавил, любовно тронув усы: — А вы ничего, ребята, соображаете всё-таки. С вами работать можно, если как следует отстегать.
XXXIX
Впервые в жизни Кирилл увидел мираж. За отшлифованными ветром тяжёлыми барханами, поразительно похожими на приплюснутые пирамиды, открылась стеклянная гладь. Ясно различались голые деревья у берега, отражённые в глубине постепенно уходящие сваи и даже причаленные лодки. Призрачное озеро, отчётливо прорисованное в невозмутимой студеной дали, завораживало своей почти осязаемой неизменностью. Как ни петляла между песчаными холмами дорога, оно оставалось на том же месте, не приближаясь и не отступая за горизонт.
— Ты видишь? — обратился Кирилл к Лобсану Дугэрсурэну, насчитав после двух часов пути то же количество свай и лодок.
— Что? — не понял Лобсан, наклоняясь к оконцу.
— Вон там, — нерешительно указал Кирилл на примерещившийся водоём, послушно повторявший повороты машины.
— Так это мираж, — равнодушно взглянув, отвернулся Лобсан.
— Я понимаю, что мираж, но отчего такое поразительное постоянство?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56