На вашем языке он «взяткодатель», а я «взяткополучатель». Увидел его — и сразу передо мной сцена нашего знакомства. Все помню, до мельчайших подробностей. Даже помню, какой на нем был галстук — узкий, старомодный, в горошек. В дни моей юности в нашем городке такие галстуки носили в особо торжественных случаях. Мой отец одевал такой галстук, когда шёл в театр. Но это, конечно, к делу не относится. Вас интересует, как и при каких обстоятельствах я встретился с Никоновым здесь. Я Никонова знал раньше. В нашем городке все друг друга знали. Но я уехал из городка мальчишкой, а он тогда был взрослым человеком. По-настоящему мы познакомились спустя двадцать пять лет, месяц назад, когда он вместе с сыном пришёл ко мне, доценту, члену приёмной комиссии института, куда хотел поступить его Сергей.
Он мне очень понравился, этот Никонов. Седой, благообразный. Радостно у меня в тот вечер на душе было, временами детства пахнуло. Уютно я себя с ним чувствовал, все умилялся: земляки! Домик вспомнил, в котором рос, яблоньки, черёмуху в палисаднике. Я, конечно, расчувствовался, пригласил его и сына к себе на квартиру. Выпили, вспомнили наш городок. А потом Никонов заговорил о поступлении Сергея в институт. Говорил он осторожно, обиняками, и я не сообразил, в чем дело. Я сказал, что сделаю, разумеется, для земляков все возможное, что пусть Серёжа не беспокоится: не боги горшки обжигают. Я его подготовлю к вступительным экзаменам, кажется, даже из Пушкина что-то к месту процитировал. Никонов переменил тему. Но когда на столе оказалась вторая бутылка, он вновь вернулся к этому разговору. Я наконец понял, что речь идёт о незаконном поступлении в институт, и мгновенно протрезвел. «На это я не могу пойти, Федор Алексеевич». — «Почему, Дима?»
Никонов не требовал, не злился — он просто хотел меня понять. Хотел и не мог. В его благообразной седой голове не укладывалось, почему земляк не может помочь земляку в таком плёвом деле. Его глаза смотрели в мои доброжелательно и наивно: «Почему, Дима?»
Я не мог его обидеть. Мне было смешно и немного грустно. Я начал в деликатной форме объяснять ему, что это — преступление не только против закона, но и против нравственности. То, что он хочет, противоречит моим принципам.
Он как будто сочувственно слушал, кивал головой, соглашался, а когда я кончил, спросил: «Сколько?» — «Что сколько?» — «Сколько тебе денег нужно, Дима?»
У меня потемнело в глазах. Я закричал, затопал ногами… Никонов и его сын ушли. А под утро Никонов снова появился. Я не успел его вытолкнуть. Едва я открыл дверь, он повалился мне в ноги. Я пытался его поднять, но не мог. Он ползал по полу на коленях, хватал меня за руки. Это было не только мерзко, это было страшно. Понимаете? Страшно. У меня было только одно желание: скорей уйти, убежать от этого кошмара. Но я не мог вырваться из его рук. У него были очень холодные мокрые руки… Я и сейчас чувствую их прикосновение…
Что? Да, конечно, я согласился. Я бы согласился тогда на все, на все без исключения.
Никонов ушёл. А утром я обнаружил на телефонном столике деньги. Они были завёрнуты в бумагу и перевязаны шпагатом. Я их схватил и кинулся в гостиницу, в которой они остановились.
Номер Никонова был на втором этаже, но мне не пришлось подниматься, мы с ним столкнулись в вестибюле. Я не успел ничего сказать. Увидев в руках у меня пачку, он побагровел и закричал: «Мало? Мало, лихоимец? Портки с меня содрать хочешь?»
Он так громко кричал, что в вестибюле все всполошились. Среди сидящих за ближайшим столиком я увидел аспиранта Богоявленского, он был с какой-то девушкой и смотрел в мою сторону. Мне показалось, что он улыбается… Ничего не соображая, я сунул деньги обратно в карман и выскочил на улицу… В голове было одно: «Бежать, скорей бежать…»
Но постойте… Так… Я сказал, что ничего тогда не соображал. Нет, я все соображал. Я прекрасно понимал, к каким последствиям может в институте привести тот скандал. Именно поэтому я и убежал.
Я опасался за своё честное имя, за свою репутацию, за общественное положение…
Тут какой-то парадокс. Спасая свою честь в глазах других, я фактически пошёл на преступление, надеясь, что это останется в тайне. Видимо, я подсознательно считал, что лучше быть подлецом, но считаться честным человеком, чем наоборот.
Но ведь это гадость? Значит, честность сама по себе для меня значения не имела, значит, главным для меня все эти годы было только то, что обо мне будут думать, говорить. Но почему? Потому, что от этого зависели мой вес в обществе, моё положение, должность, блага, которые она приносила?
Постойте, постойте…
Нет, чепуха! Интеллигентская рефлексия. Я такой же, каким был двадцать лет назад. Простое стечение обстоятельств, минутная слабость, излишняя жалостливость…
Вы согласны со мной?
РЖАВЧИНА
Судебное заседание — своеобразный экзамен для следователя. Ведь именно на суде выявляются те или иные просчёты, недоработки, упущения. Поэтому большинство следственных работников стараются присутствовать на «своих делах». Фролов не составлял исключения. И когда разбиралось дело по обвинению главы подпольной коммерческой фирмы Коркина, мы вместе с ним несколько раз были в суде.
Контора Коркина вывески, разумеется, не имела. Но это была достаточно крупная посредническая организация с ежемесячным оборотом в пятьсот пятьдесят тысяч рублей. Контора поставляла продукты из Ленинграда орсам Вологодской, Архангельской и Новгородской областей.
В квартире Коркина беспрерывно звонил телефон.
— Масла на пятьдесят тысяч рублей? — переспрашивал Коркин, снимая телефонную трубку. — Ну что ж, можно. Сколько будет стоить? Недорого. Я беру всего один процент. Да, пятьсот рублей. Договорились?
И руководители орсов чаще всего соглашались, им было выгодно: вместе с товарооборотом увеличивались и премии…
Коркин был всемогущ. Он мог достать высококачественное масло и копчёную колбасу, мясные консервы и вагоны для отправки товаров. В его адрес поступали любопытные телеграммы: «Ленинград… Коркину. Можем отгрузить пиво. Добейтесь вагона. Пивзавод Битова». И Коркин добивался вагона. «Прошу дополнительно плану выделить два ледника пива Северную — пивзавод Битовой». И Коркин «выделял» два ледника…
Коркин доставал вагоны без всякой волокиты: у него были тёплые отношения с начальником грузового отдела железной дороги Тисовым и его заместителем Попенко. Дружба поддерживалась совместными пьянками в ресторанах и систематическими взятками «по таксе» — пятнадцать рублей за двухосный вагон и двадцать пять за четырехосный. «Стандартная ставка», как выразился на следствии Попенко.
На той же основе из месяца в месяц крепла дружба между главой «фирмы» и директором центральной продбазы райпищеторга Мнухиным (общая сумма взяток — шесть тысяч рублей), начальником торгово-закупочной базы Тропиным (сумма взяток — три тысячи рублей), директором продмага Лаврентьевым (сумма взяток — пять тысяч рублей) и другими дельцами.
Кое к кому из них Коркин подбирался исподволь, постепенно: товарищеский ужин в ресторане, какая-либо услуга, а затем уже, когда человек попал в определённую зависимость, прямое предложение взятки. С другими можно было не хитрить, такие же прожжённые дельцы, как и Коркин, они сами определяли размер мзды и приходили к главе «фирмы» за взятками, как в кассу за заработной платой. Мнухин например, «работал» у Коркина из расчёта три десятых процента с суммы отпускаемых товаров, а Тропин получал побольше — полпроцента.
«…Признаюсь, что я преступник, получивший незаконным путём от государства шестьдесят — шестьдесят пять тысяч рублей, — писал впоследствии Коркин, когда почувствовал, что дальнейшее запирательство бессмысленно. — Но в этом, конечно, виноват не только я, но и руководители орсов. Ведь это они выплатили или, вернее, украли большие суммы государственных средств и выплатили их мне. Им хорошо было известно, что я не министр торговли, фондами не распоряжаюсь и что все это делается за взятки».
У посреднической подпольной «конторы» было много клиентов, и число их возрастало с каждым месяцем. Но наступило то, что должно было рано или поздно наступить: «фирма» потерпела крах. Прокуратура возбудила уголовное дело, дельцов одного за другим арестовали, предварительное следствие, суд. Внимательно слушая вопросы государственного обвинителя и ответы подсудимых, Фролов время от времени наклонял голову. Он мог быть доволен работой, которую провела под его руководством следственная бригада прокуратуры. Все пункты составленного им обвинительного заключения подтверждались в суде свидетельскими показаниями, документами, объяснениями экспертов. Но Фролов не был доволен.
Почему?
— К сожалению, — сказал Николай Николаевич, — в зале судебного заседания я не вижу ни одного плановика из системы Министерства торговли. А им бы не мешало знать, к чему приводят ошибки в планировании.
— Но ведь прокуратура направила представление.
— Переиначивая старую пословицу, можно сказать, что лучше один раз послушать, чем десять раз прочесть.
…А через несколько дней после вынесения приговора по делу Коркина и других у нас состоялась весьма любопытная беседа.
* * *
— Помните басню Крылова про вороватого кота и велеречивого повара? — спросил Фролов. — Пользуясь современной правовой терминологией, повар применял там метод убеждения, а автор басни отстаивал усиление карательной политики. С позиций сегодняшнего дня оба, конечно, были неправы: убеждение должно сочетаться с принуждением. Но основной просчёт в другом: и баснописец, и герой басни совершенно забыли о профилактике хищений. Посудите сами. Предположим, кот Васька исправился, перевоспитался, стал честным, образцовым котом, примером в быту для всех других представителей кошачьего семейства. Что из этого? У повара нет никаких гарантий в дальнейшей сохранности продуктов. Через день или через месяц сало может стащить кошка Мурка, а крупу сгрызут мыши, с которыми повар не успел провести разъяснительную работу. Между тем достаточно повару переложить продукты на верхнюю полку, и проблема решена самым кардинальным образом. И повару спокойно, и Васька избавлен от искушения, и съестному ничего не угрожает… Вот вам наглядные преимущества профилактики.
Ведь вы знаете, что, расследуя любое дело, мы, в отличие от Шерлока Холмса или Пуарэ, заинтересованы не только в истине, но и в том, чтобы подобное в дальнейшем не повторилось. Однако многие однотипные — я подчёркиваю — однотипные хищения государственной собственности, увы, повторяются. И не исключено, что где-то может появиться новый Коркин, который организует точно такую же посредническую частную контору и будет воровать теми же способами, что и его предшественник. Теми же способами… Обидно.
— Я не любитель статистики, — продолжал после паузы Николай Николаевич. — Но иной раз цифры достаточно красноречивы. Вот данные выборочного исследования уголовных дел по хищениям.
На листе бумаги аккуратным почерком Фролова было написано:
1. Хищения составляют 25-30 процентов всех преступлений.
2. 53 процента осуждённых за хищения в строительстве ранее судимы.
3. По 83 процентам дел привлечены за соучастие в хищениях в особо крупных размерах работники бухгалтерского учёта.
4. По 53 процентам дел расхитители прибегали к способам хищения, которые не вызывали недостачи имущества, отражаемой на балансе организации.
5. По 49,5 процента хищений в особо крупных размерах недостача скрывалась путём подлога первичных документов и данных бухгалтерского учёта.
6. 85,5 процента крупных хищений продолжались свыше года.
7. В 89 процентах случаев крупные хищения могли быть вскрыты в зародыше контролирующими органами и тотчас пресечены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он мне очень понравился, этот Никонов. Седой, благообразный. Радостно у меня в тот вечер на душе было, временами детства пахнуло. Уютно я себя с ним чувствовал, все умилялся: земляки! Домик вспомнил, в котором рос, яблоньки, черёмуху в палисаднике. Я, конечно, расчувствовался, пригласил его и сына к себе на квартиру. Выпили, вспомнили наш городок. А потом Никонов заговорил о поступлении Сергея в институт. Говорил он осторожно, обиняками, и я не сообразил, в чем дело. Я сказал, что сделаю, разумеется, для земляков все возможное, что пусть Серёжа не беспокоится: не боги горшки обжигают. Я его подготовлю к вступительным экзаменам, кажется, даже из Пушкина что-то к месту процитировал. Никонов переменил тему. Но когда на столе оказалась вторая бутылка, он вновь вернулся к этому разговору. Я наконец понял, что речь идёт о незаконном поступлении в институт, и мгновенно протрезвел. «На это я не могу пойти, Федор Алексеевич». — «Почему, Дима?»
Никонов не требовал, не злился — он просто хотел меня понять. Хотел и не мог. В его благообразной седой голове не укладывалось, почему земляк не может помочь земляку в таком плёвом деле. Его глаза смотрели в мои доброжелательно и наивно: «Почему, Дима?»
Я не мог его обидеть. Мне было смешно и немного грустно. Я начал в деликатной форме объяснять ему, что это — преступление не только против закона, но и против нравственности. То, что он хочет, противоречит моим принципам.
Он как будто сочувственно слушал, кивал головой, соглашался, а когда я кончил, спросил: «Сколько?» — «Что сколько?» — «Сколько тебе денег нужно, Дима?»
У меня потемнело в глазах. Я закричал, затопал ногами… Никонов и его сын ушли. А под утро Никонов снова появился. Я не успел его вытолкнуть. Едва я открыл дверь, он повалился мне в ноги. Я пытался его поднять, но не мог. Он ползал по полу на коленях, хватал меня за руки. Это было не только мерзко, это было страшно. Понимаете? Страшно. У меня было только одно желание: скорей уйти, убежать от этого кошмара. Но я не мог вырваться из его рук. У него были очень холодные мокрые руки… Я и сейчас чувствую их прикосновение…
Что? Да, конечно, я согласился. Я бы согласился тогда на все, на все без исключения.
Никонов ушёл. А утром я обнаружил на телефонном столике деньги. Они были завёрнуты в бумагу и перевязаны шпагатом. Я их схватил и кинулся в гостиницу, в которой они остановились.
Номер Никонова был на втором этаже, но мне не пришлось подниматься, мы с ним столкнулись в вестибюле. Я не успел ничего сказать. Увидев в руках у меня пачку, он побагровел и закричал: «Мало? Мало, лихоимец? Портки с меня содрать хочешь?»
Он так громко кричал, что в вестибюле все всполошились. Среди сидящих за ближайшим столиком я увидел аспиранта Богоявленского, он был с какой-то девушкой и смотрел в мою сторону. Мне показалось, что он улыбается… Ничего не соображая, я сунул деньги обратно в карман и выскочил на улицу… В голове было одно: «Бежать, скорей бежать…»
Но постойте… Так… Я сказал, что ничего тогда не соображал. Нет, я все соображал. Я прекрасно понимал, к каким последствиям может в институте привести тот скандал. Именно поэтому я и убежал.
Я опасался за своё честное имя, за свою репутацию, за общественное положение…
Тут какой-то парадокс. Спасая свою честь в глазах других, я фактически пошёл на преступление, надеясь, что это останется в тайне. Видимо, я подсознательно считал, что лучше быть подлецом, но считаться честным человеком, чем наоборот.
Но ведь это гадость? Значит, честность сама по себе для меня значения не имела, значит, главным для меня все эти годы было только то, что обо мне будут думать, говорить. Но почему? Потому, что от этого зависели мой вес в обществе, моё положение, должность, блага, которые она приносила?
Постойте, постойте…
Нет, чепуха! Интеллигентская рефлексия. Я такой же, каким был двадцать лет назад. Простое стечение обстоятельств, минутная слабость, излишняя жалостливость…
Вы согласны со мной?
РЖАВЧИНА
Судебное заседание — своеобразный экзамен для следователя. Ведь именно на суде выявляются те или иные просчёты, недоработки, упущения. Поэтому большинство следственных работников стараются присутствовать на «своих делах». Фролов не составлял исключения. И когда разбиралось дело по обвинению главы подпольной коммерческой фирмы Коркина, мы вместе с ним несколько раз были в суде.
Контора Коркина вывески, разумеется, не имела. Но это была достаточно крупная посредническая организация с ежемесячным оборотом в пятьсот пятьдесят тысяч рублей. Контора поставляла продукты из Ленинграда орсам Вологодской, Архангельской и Новгородской областей.
В квартире Коркина беспрерывно звонил телефон.
— Масла на пятьдесят тысяч рублей? — переспрашивал Коркин, снимая телефонную трубку. — Ну что ж, можно. Сколько будет стоить? Недорого. Я беру всего один процент. Да, пятьсот рублей. Договорились?
И руководители орсов чаще всего соглашались, им было выгодно: вместе с товарооборотом увеличивались и премии…
Коркин был всемогущ. Он мог достать высококачественное масло и копчёную колбасу, мясные консервы и вагоны для отправки товаров. В его адрес поступали любопытные телеграммы: «Ленинград… Коркину. Можем отгрузить пиво. Добейтесь вагона. Пивзавод Битова». И Коркин добивался вагона. «Прошу дополнительно плану выделить два ледника пива Северную — пивзавод Битовой». И Коркин «выделял» два ледника…
Коркин доставал вагоны без всякой волокиты: у него были тёплые отношения с начальником грузового отдела железной дороги Тисовым и его заместителем Попенко. Дружба поддерживалась совместными пьянками в ресторанах и систематическими взятками «по таксе» — пятнадцать рублей за двухосный вагон и двадцать пять за четырехосный. «Стандартная ставка», как выразился на следствии Попенко.
На той же основе из месяца в месяц крепла дружба между главой «фирмы» и директором центральной продбазы райпищеторга Мнухиным (общая сумма взяток — шесть тысяч рублей), начальником торгово-закупочной базы Тропиным (сумма взяток — три тысячи рублей), директором продмага Лаврентьевым (сумма взяток — пять тысяч рублей) и другими дельцами.
Кое к кому из них Коркин подбирался исподволь, постепенно: товарищеский ужин в ресторане, какая-либо услуга, а затем уже, когда человек попал в определённую зависимость, прямое предложение взятки. С другими можно было не хитрить, такие же прожжённые дельцы, как и Коркин, они сами определяли размер мзды и приходили к главе «фирмы» за взятками, как в кассу за заработной платой. Мнухин например, «работал» у Коркина из расчёта три десятых процента с суммы отпускаемых товаров, а Тропин получал побольше — полпроцента.
«…Признаюсь, что я преступник, получивший незаконным путём от государства шестьдесят — шестьдесят пять тысяч рублей, — писал впоследствии Коркин, когда почувствовал, что дальнейшее запирательство бессмысленно. — Но в этом, конечно, виноват не только я, но и руководители орсов. Ведь это они выплатили или, вернее, украли большие суммы государственных средств и выплатили их мне. Им хорошо было известно, что я не министр торговли, фондами не распоряжаюсь и что все это делается за взятки».
У посреднической подпольной «конторы» было много клиентов, и число их возрастало с каждым месяцем. Но наступило то, что должно было рано или поздно наступить: «фирма» потерпела крах. Прокуратура возбудила уголовное дело, дельцов одного за другим арестовали, предварительное следствие, суд. Внимательно слушая вопросы государственного обвинителя и ответы подсудимых, Фролов время от времени наклонял голову. Он мог быть доволен работой, которую провела под его руководством следственная бригада прокуратуры. Все пункты составленного им обвинительного заключения подтверждались в суде свидетельскими показаниями, документами, объяснениями экспертов. Но Фролов не был доволен.
Почему?
— К сожалению, — сказал Николай Николаевич, — в зале судебного заседания я не вижу ни одного плановика из системы Министерства торговли. А им бы не мешало знать, к чему приводят ошибки в планировании.
— Но ведь прокуратура направила представление.
— Переиначивая старую пословицу, можно сказать, что лучше один раз послушать, чем десять раз прочесть.
…А через несколько дней после вынесения приговора по делу Коркина и других у нас состоялась весьма любопытная беседа.
* * *
— Помните басню Крылова про вороватого кота и велеречивого повара? — спросил Фролов. — Пользуясь современной правовой терминологией, повар применял там метод убеждения, а автор басни отстаивал усиление карательной политики. С позиций сегодняшнего дня оба, конечно, были неправы: убеждение должно сочетаться с принуждением. Но основной просчёт в другом: и баснописец, и герой басни совершенно забыли о профилактике хищений. Посудите сами. Предположим, кот Васька исправился, перевоспитался, стал честным, образцовым котом, примером в быту для всех других представителей кошачьего семейства. Что из этого? У повара нет никаких гарантий в дальнейшей сохранности продуктов. Через день или через месяц сало может стащить кошка Мурка, а крупу сгрызут мыши, с которыми повар не успел провести разъяснительную работу. Между тем достаточно повару переложить продукты на верхнюю полку, и проблема решена самым кардинальным образом. И повару спокойно, и Васька избавлен от искушения, и съестному ничего не угрожает… Вот вам наглядные преимущества профилактики.
Ведь вы знаете, что, расследуя любое дело, мы, в отличие от Шерлока Холмса или Пуарэ, заинтересованы не только в истине, но и в том, чтобы подобное в дальнейшем не повторилось. Однако многие однотипные — я подчёркиваю — однотипные хищения государственной собственности, увы, повторяются. И не исключено, что где-то может появиться новый Коркин, который организует точно такую же посредническую частную контору и будет воровать теми же способами, что и его предшественник. Теми же способами… Обидно.
— Я не любитель статистики, — продолжал после паузы Николай Николаевич. — Но иной раз цифры достаточно красноречивы. Вот данные выборочного исследования уголовных дел по хищениям.
На листе бумаги аккуратным почерком Фролова было написано:
1. Хищения составляют 25-30 процентов всех преступлений.
2. 53 процента осуждённых за хищения в строительстве ранее судимы.
3. По 83 процентам дел привлечены за соучастие в хищениях в особо крупных размерах работники бухгалтерского учёта.
4. По 53 процентам дел расхитители прибегали к способам хищения, которые не вызывали недостачи имущества, отражаемой на балансе организации.
5. По 49,5 процента хищений в особо крупных размерах недостача скрывалась путём подлога первичных документов и данных бухгалтерского учёта.
6. 85,5 процента крупных хищений продолжались свыше года.
7. В 89 процентах случаев крупные хищения могли быть вскрыты в зародыше контролирующими органами и тотчас пресечены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36