— Да и нелепо спорить с очевидностью. Верно, Борис Прокофьевич?
— Верно, — согласился Сахнин.
Степанова посмотрела на заседателей и подумала, что более разных людей трудно найти.
— Непосредственная причина смерти Шаблиной — лишь один из вопросов, которые нам предстоит сейчас решить, — сказала она и повторила: — Один из многих вопросов, Нина Александровна.
— Но он самый главный.
— Да как вам сказать… Ведь мы судим Шаблина, который обвиняется в убийстве. Именно его. Поэтому вопрос вопросов — участие подсудимого в происшедшем, его вина.
— У меня лично она не вызывает сомнений.
— А у вас? — Степанова повернулась к Сахнину. — Что вы скажете, Борис Прокофьевич?
Сахнин относился к числу тяжелодумов. Он никогда не спешил с ответом. И эта черта его характера подкупала Анну Ивановну, которая считала, что судье не положено торопиться с выводами.
Вот и сейчас он будто не слышал обращённого к нему вопроса, а молча смотрел куда-то поверх головы Анны Ивановны, плотно сжав губы.
О чем он в эту минуту думал? Что вспоминал? Лицо подсудимого? Заключительную фразу адвоката, просившего суд оправдать подзащитного за недостатком улик? Насколько Анна Ивановна поняла, речь адвоката произвела на Сахнина большое впечатление. И это вполне естественно: Григорий Аркадьевич Завельский был великолепным адвокатом, умевшим с блеском проанализировать весь доказательственный материал и наглядно показать суду все слабые места обвинения. Степанова привыкла делить адвокатов на две категории: «логиков» и тех, кто воздействует на эмоции слушателей. Но в Завельском идеально сочеталось и то и другое. Он всегда был грозным противником государственного обвинителя и на судебном следствии, и во время прения сторон. Его позиция обычно отличалась не только обоснованностью, но и оригинальностью, а в деле Шаблина было более чем достаточно материала и для обвинения, и для защиты. Да, контраргументы Завельского заслуживали самой внимательной и тщательной оценки.
— Итак, ваше мнение, Борис Прокофьевич?
— Моё мнение… — сказал Сахнин, постепенно выходя из состояния задумчивости, — моё мнение… Мне кажется, что Нина Александровна не ошибается. Процентов на восемьдесят я тоже уверен, что Шаблин убил жену.
— На восемьдесят?
— Ну, может быть, на восемьдесят пять…
— Так что заседатели за обвинительный приговор, — с удовлетворением подвела черту Глоба.
— Нет, этого считать нельзя, — возразила Анна Ивановна, и Глоба с удивлением посмотрела на неё. — Один из заседателей, Нина Александровна Глоба, — за обвинение, а другой заседатель, — Степанова кивнула в сторону Сахнина, — насколько я поняла, за оправдание.
— Но ведь Борис Прокофьевич тоже считает, что подсудимый виновен.
— На восемьдесят процентов…
— А этого разве мало?
— Конечно, — сказала Степанова. — Уж если пользоваться «процентным языком», то судья, подписывающий обвинительный приговор, должен быть убеждён не на восемьдесят и даже не на девяносто девять, а на все сто процентов. Вам обоим хорошо известно старое правило: каждое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.
Глоба пожала плечами, а Сахнин крякнул и потёр ладонью подбородок. Он был одновременно и согласен, и не согласен с тем, что сказала Степанова.
— Видите ли, Анна Ивановна… Оно, конечно, верно: с чистой совестью обвинительный приговор я подписать не могу, сомнения что там не говори, а имеются. Но ведь и оправдательный, если по справедливости разобраться и прикинуть, я тоже с незапятнанной совестью не могу подписывать…
— Почему?
— А если он виноватый? Как же оправдать-то? «Оправдательный приговор тогда вроде пропуска убийце… Иди, дескать, друг ситцевый, и дальше убивай, только уж на будущее старайся поменьше следов оставлять. Тут что-то не так, Анна Ивановна!
— А если он не виноват?
— Вот то-то и оно. Куда не кинь, везде клин. И так плохо, и эдак нехорошо… — Он помолчал. — Видно, не по мне заседательские обязанности. Плохой я судья.
— Почему же плохой? — возразила Степанова. — По-моему, хороший.
— Да уж чего тут хорошего.
— Судья должен уметь сомневаться, а вы вот умеете.
Сахнин усмехнулся.
— Разве что только это.
— Так вы за оправдание Шаблина? — спросила Глоба у Степановой.
— Нет.
— За обвинение?
— Тоже нет.
— Я вас не понимаю, Анна Ивановна…
— Я — за сомнение, — сказала Степанова. Она слегка улыбнулась. — Только за сомнение.
— Но ведь приговор должен исключать все сомнения?
— Совершенно верно.
— Что же вы предлагаете?
— Перед тем как выносить приговор, ещё раз посоветоваться с прокурором и адвокатом.
Глоба поняла это слишком буквально и спросила:
— А тайна совещательной комнаты?
— Мы её не нарушим. Для того, чтобы посоветоваться со сторонами, не обязательно приглашать их сюда. Нас интересуют не они сами, а их спор на суде, их аргументация, оценка улик. Разберёмся поподробнее в их доводах. В споре, как известно, рождается истина… — Степанова посмотрела на Сахнина.
— Истина и «стопроцентная убеждённость»… Ну как, попробуем?
— Давайте попробуем, — сказала Глоба.
— Я — за, — присоединился к ней Сахнин.
И в совещательной комнате незримо появились ещё двое: прокурор и адвокат — тот, кто поддерживал обвинение, и тот кто осуществлял на процессе защиту.
* * *
Речь прокурора, а затем — речь адвоката. Таков строго установленный порядок, которого судьи обязаны придерживаться в зале заседаний. Но в совещательной комнате они могут действовать по своему собственному усмотрению, здесь закон их не регламентирует. И тогда, в совещательной комнате, обвинитель и защитник не повторяли своих речей. На каждый аргумент прокурора тут же следовал ответ его процессуального противника. В этой полемике принимали участие судьи. Все трое: Анна Ивановна Степанова, Нина Александровна Глоба, Борис Прокофьевич Сахнин. Иногда они недоуменно пожимали плечами, иногда спорили, иногда соглашались.
Выглядело это, наверное, так.
Прокурор. Товарищи судьи! Работая много лет в органах прокуратуры, я выступал государственным обвинителем в самых различных судебных процессах. Но я не могу припомнить ни одного дела, которое было бы хоть отдалённо похоже на это. Я имею в виду не только изощрённость и жестокость совершенного преступления, но и самого обвиняемого, его моральный облик, всю его жизнь, извилистую, полную лжи и презрения к тем нормам морали, которые естественны для каждого советского человека, гражданина нашего общества. И ещё на скамье подсудимых — врач, человек, избравший своей профессией гуманность. Человек, убивший человека, — опасный преступник, но врач-убийца — преступник вдвойне.
Глоба. Безусловно, профессия врача — особая профессия.
Адвокат. В связи с этим заявлением государственного обвинителя мне бы хотелось лишний раз напомнить о презумпции невиновности. Прошу учесть, что мой подзащитный Шаблин считается невиновным, пока не доказана его вина. А вину его может признать лишь суд на основании доказательств. Я подчёркиваю: доказательств, а не эмоций, на которые с самого начала пытается воздействовать прокурор. Шаблин сейчас не преступник, а подсудимый. Может быть, суд приговором признает его виновным, а может быть, и оправдает. Мне кажется, что прокурор должен в первую очередь основываться не на эмоциях, а на логике и фактах.
Степанова. Замечание по существу.
Глоба. Допустим.
Адвокат. Обвинение Шаблина построено на косвенных уликах. Это возлагает на обвинителя и на суд дополнительную ответственность. Я не утверждаю, что подобные доказательства — доказательства второго сорта. Отнюдь. Но они должны отвечать определённым требованиям. Я позволю себе цитату из учебника уголовного процесса: «Доказывание при помощи косвенных улик должно отвечать следующим условиям: 1) косвенной уликой может быть лишь с несомненностью установленный факт; 2) факт является косвенной уликой по делу, если установлена его связь с расследованными обстоятельствами и форма этой связи; 3) по делу должны быть собраны все доступные следствию косвенные улики, они должны быть исследованы полно и всесторонне; 4) значение каждой косвенной улики должно быть оценено во взаимосвязи со всеми собранными по делу доказательствами с точки зрения того, насколько они подтверждают друг друга или, наоборот, противоречат друг другу; 5) косвенные улики приводят к выводу о виновности обвиняемого, если из совокупности их следует единственный несомненный вывод о доказанности обвинения».
Я считаю, что улики, выдвинутые обвинением против Шаблина, не отвечают этим условиям…
Прокурор. Доказана ли вина подсудимого? Да, доказана. Вспомним судебное следствие, которое было проведено с должной полнотой, тщательностью и объективностью, и систематизируем все, что нам удалось узнать.
Начнём с непосредственной причины смерти.
То, что Шаблина погибла от курареподобного препарата, который был введён ей в вену, подтверждается многочисленными актами экспертиз и показаниями специалистов. Это факт.
Адвокат. Да, факт. Но факт сам по себе нейтральный. Он в одинаковой степени может свидетельствовать и об убийстве, и о трагической случайности, и о самоубийстве… Исходя из этого факта, вы можете, товарищи судьи, вынести и оправдательный, и обвинительный приговор.
Прокурор. Не вызывает также сомнения, что этим курареподобным препаратом был дитилин, ампулы которого следователь обнаружил во время обыска в квартире Шаблиных.
Адвокат. Уж если прокурор говорит об обыске, то ему следует добавить, что обыск был произведён у подсудимого ровно через месяц после загадочной смерти его жены. И ампулы нашли не в тайнике, а на самом видном месте — в домашней аптечке Шаблиных. Не так ли, товарищ прокурор?
Прокурор. Да, так. Следователь, который вначале вёл дело, совершил ошибку. Обыск произвели лишь через месяц, и ампулы действительно обнаружили в домашней аптечке подсудимого.
Сахнин. Непонятно, почему Шаблин не уничтожил эту улику? Времени у него было более чем достаточно… Ведь преступники стараются не оставлять следов…
Глоба. Стараться стараются, но тем не менее всегда оставляют.
Адвокат. На указанное мной обстоятельство я прошу обратить особое внимание, потому что оно превращает доказательство обвинения в доказательство защиты. Если бы Шаблин чувствовал за собой хоть какую-нибудь вину, запоздалый обыск не дал бы никаких результатов. Разве сложно уничтожить ампулы? Нет, разумеется. Но Шаблин оставляет их на прежнем месте. Ему нечего таить и скрывать. Он не преступник. Он не имел никакого отношения к случившемуся. Так только можно объяснить успешные результаты обыска.
Прокурор. Почему же? Есть и другое объяснение: убийца настолько верил в свою безнаказанность, что не потрудился даже избавиться от изобличающих его ампул. Кому, дескать, подобное придёт в голову? И частично он оказался прав: целый месяц никому подобное в голову не приходило. Но я не рассматриваю этот изолированно взятый факт как доказательство обвинения. Он лишь подтверждает, что курареподобным препаратом, от которого умерла Шаблина, является дитилин. О его месте в цепи других фактов я ещё скажу. А пока разберём вероятность и правдоподобность тех версий, о которых пока вскользь упомянул адвокат. «Пока» потому, что именно на них основывается защита. Итак, первая версия — трагическая случайность. Вначале на предварительном следствии Шаблин утверждал, что покойная сама делала себе инъекции витамина B1, глюкозы, новокаина. Следователь опросил знакомых умершей, служащих аптеки, в которой она работала. Почти все они говорили одно и то же: Шаблина предпочитала не делать сама себе уколов, у неё был страх перед шприцем…
Адвокат. И тем не менее нам известен случай, когда она сама себе делала внутривенную инъекцию глюкозы…
Сахнин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Верно, — согласился Сахнин.
Степанова посмотрела на заседателей и подумала, что более разных людей трудно найти.
— Непосредственная причина смерти Шаблиной — лишь один из вопросов, которые нам предстоит сейчас решить, — сказала она и повторила: — Один из многих вопросов, Нина Александровна.
— Но он самый главный.
— Да как вам сказать… Ведь мы судим Шаблина, который обвиняется в убийстве. Именно его. Поэтому вопрос вопросов — участие подсудимого в происшедшем, его вина.
— У меня лично она не вызывает сомнений.
— А у вас? — Степанова повернулась к Сахнину. — Что вы скажете, Борис Прокофьевич?
Сахнин относился к числу тяжелодумов. Он никогда не спешил с ответом. И эта черта его характера подкупала Анну Ивановну, которая считала, что судье не положено торопиться с выводами.
Вот и сейчас он будто не слышал обращённого к нему вопроса, а молча смотрел куда-то поверх головы Анны Ивановны, плотно сжав губы.
О чем он в эту минуту думал? Что вспоминал? Лицо подсудимого? Заключительную фразу адвоката, просившего суд оправдать подзащитного за недостатком улик? Насколько Анна Ивановна поняла, речь адвоката произвела на Сахнина большое впечатление. И это вполне естественно: Григорий Аркадьевич Завельский был великолепным адвокатом, умевшим с блеском проанализировать весь доказательственный материал и наглядно показать суду все слабые места обвинения. Степанова привыкла делить адвокатов на две категории: «логиков» и тех, кто воздействует на эмоции слушателей. Но в Завельском идеально сочеталось и то и другое. Он всегда был грозным противником государственного обвинителя и на судебном следствии, и во время прения сторон. Его позиция обычно отличалась не только обоснованностью, но и оригинальностью, а в деле Шаблина было более чем достаточно материала и для обвинения, и для защиты. Да, контраргументы Завельского заслуживали самой внимательной и тщательной оценки.
— Итак, ваше мнение, Борис Прокофьевич?
— Моё мнение… — сказал Сахнин, постепенно выходя из состояния задумчивости, — моё мнение… Мне кажется, что Нина Александровна не ошибается. Процентов на восемьдесят я тоже уверен, что Шаблин убил жену.
— На восемьдесят?
— Ну, может быть, на восемьдесят пять…
— Так что заседатели за обвинительный приговор, — с удовлетворением подвела черту Глоба.
— Нет, этого считать нельзя, — возразила Анна Ивановна, и Глоба с удивлением посмотрела на неё. — Один из заседателей, Нина Александровна Глоба, — за обвинение, а другой заседатель, — Степанова кивнула в сторону Сахнина, — насколько я поняла, за оправдание.
— Но ведь Борис Прокофьевич тоже считает, что подсудимый виновен.
— На восемьдесят процентов…
— А этого разве мало?
— Конечно, — сказала Степанова. — Уж если пользоваться «процентным языком», то судья, подписывающий обвинительный приговор, должен быть убеждён не на восемьдесят и даже не на девяносто девять, а на все сто процентов. Вам обоим хорошо известно старое правило: каждое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.
Глоба пожала плечами, а Сахнин крякнул и потёр ладонью подбородок. Он был одновременно и согласен, и не согласен с тем, что сказала Степанова.
— Видите ли, Анна Ивановна… Оно, конечно, верно: с чистой совестью обвинительный приговор я подписать не могу, сомнения что там не говори, а имеются. Но ведь и оправдательный, если по справедливости разобраться и прикинуть, я тоже с незапятнанной совестью не могу подписывать…
— Почему?
— А если он виноватый? Как же оправдать-то? «Оправдательный приговор тогда вроде пропуска убийце… Иди, дескать, друг ситцевый, и дальше убивай, только уж на будущее старайся поменьше следов оставлять. Тут что-то не так, Анна Ивановна!
— А если он не виноват?
— Вот то-то и оно. Куда не кинь, везде клин. И так плохо, и эдак нехорошо… — Он помолчал. — Видно, не по мне заседательские обязанности. Плохой я судья.
— Почему же плохой? — возразила Степанова. — По-моему, хороший.
— Да уж чего тут хорошего.
— Судья должен уметь сомневаться, а вы вот умеете.
Сахнин усмехнулся.
— Разве что только это.
— Так вы за оправдание Шаблина? — спросила Глоба у Степановой.
— Нет.
— За обвинение?
— Тоже нет.
— Я вас не понимаю, Анна Ивановна…
— Я — за сомнение, — сказала Степанова. Она слегка улыбнулась. — Только за сомнение.
— Но ведь приговор должен исключать все сомнения?
— Совершенно верно.
— Что же вы предлагаете?
— Перед тем как выносить приговор, ещё раз посоветоваться с прокурором и адвокатом.
Глоба поняла это слишком буквально и спросила:
— А тайна совещательной комнаты?
— Мы её не нарушим. Для того, чтобы посоветоваться со сторонами, не обязательно приглашать их сюда. Нас интересуют не они сами, а их спор на суде, их аргументация, оценка улик. Разберёмся поподробнее в их доводах. В споре, как известно, рождается истина… — Степанова посмотрела на Сахнина.
— Истина и «стопроцентная убеждённость»… Ну как, попробуем?
— Давайте попробуем, — сказала Глоба.
— Я — за, — присоединился к ней Сахнин.
И в совещательной комнате незримо появились ещё двое: прокурор и адвокат — тот, кто поддерживал обвинение, и тот кто осуществлял на процессе защиту.
* * *
Речь прокурора, а затем — речь адвоката. Таков строго установленный порядок, которого судьи обязаны придерживаться в зале заседаний. Но в совещательной комнате они могут действовать по своему собственному усмотрению, здесь закон их не регламентирует. И тогда, в совещательной комнате, обвинитель и защитник не повторяли своих речей. На каждый аргумент прокурора тут же следовал ответ его процессуального противника. В этой полемике принимали участие судьи. Все трое: Анна Ивановна Степанова, Нина Александровна Глоба, Борис Прокофьевич Сахнин. Иногда они недоуменно пожимали плечами, иногда спорили, иногда соглашались.
Выглядело это, наверное, так.
Прокурор. Товарищи судьи! Работая много лет в органах прокуратуры, я выступал государственным обвинителем в самых различных судебных процессах. Но я не могу припомнить ни одного дела, которое было бы хоть отдалённо похоже на это. Я имею в виду не только изощрённость и жестокость совершенного преступления, но и самого обвиняемого, его моральный облик, всю его жизнь, извилистую, полную лжи и презрения к тем нормам морали, которые естественны для каждого советского человека, гражданина нашего общества. И ещё на скамье подсудимых — врач, человек, избравший своей профессией гуманность. Человек, убивший человека, — опасный преступник, но врач-убийца — преступник вдвойне.
Глоба. Безусловно, профессия врача — особая профессия.
Адвокат. В связи с этим заявлением государственного обвинителя мне бы хотелось лишний раз напомнить о презумпции невиновности. Прошу учесть, что мой подзащитный Шаблин считается невиновным, пока не доказана его вина. А вину его может признать лишь суд на основании доказательств. Я подчёркиваю: доказательств, а не эмоций, на которые с самого начала пытается воздействовать прокурор. Шаблин сейчас не преступник, а подсудимый. Может быть, суд приговором признает его виновным, а может быть, и оправдает. Мне кажется, что прокурор должен в первую очередь основываться не на эмоциях, а на логике и фактах.
Степанова. Замечание по существу.
Глоба. Допустим.
Адвокат. Обвинение Шаблина построено на косвенных уликах. Это возлагает на обвинителя и на суд дополнительную ответственность. Я не утверждаю, что подобные доказательства — доказательства второго сорта. Отнюдь. Но они должны отвечать определённым требованиям. Я позволю себе цитату из учебника уголовного процесса: «Доказывание при помощи косвенных улик должно отвечать следующим условиям: 1) косвенной уликой может быть лишь с несомненностью установленный факт; 2) факт является косвенной уликой по делу, если установлена его связь с расследованными обстоятельствами и форма этой связи; 3) по делу должны быть собраны все доступные следствию косвенные улики, они должны быть исследованы полно и всесторонне; 4) значение каждой косвенной улики должно быть оценено во взаимосвязи со всеми собранными по делу доказательствами с точки зрения того, насколько они подтверждают друг друга или, наоборот, противоречат друг другу; 5) косвенные улики приводят к выводу о виновности обвиняемого, если из совокупности их следует единственный несомненный вывод о доказанности обвинения».
Я считаю, что улики, выдвинутые обвинением против Шаблина, не отвечают этим условиям…
Прокурор. Доказана ли вина подсудимого? Да, доказана. Вспомним судебное следствие, которое было проведено с должной полнотой, тщательностью и объективностью, и систематизируем все, что нам удалось узнать.
Начнём с непосредственной причины смерти.
То, что Шаблина погибла от курареподобного препарата, который был введён ей в вену, подтверждается многочисленными актами экспертиз и показаниями специалистов. Это факт.
Адвокат. Да, факт. Но факт сам по себе нейтральный. Он в одинаковой степени может свидетельствовать и об убийстве, и о трагической случайности, и о самоубийстве… Исходя из этого факта, вы можете, товарищи судьи, вынести и оправдательный, и обвинительный приговор.
Прокурор. Не вызывает также сомнения, что этим курареподобным препаратом был дитилин, ампулы которого следователь обнаружил во время обыска в квартире Шаблиных.
Адвокат. Уж если прокурор говорит об обыске, то ему следует добавить, что обыск был произведён у подсудимого ровно через месяц после загадочной смерти его жены. И ампулы нашли не в тайнике, а на самом видном месте — в домашней аптечке Шаблиных. Не так ли, товарищ прокурор?
Прокурор. Да, так. Следователь, который вначале вёл дело, совершил ошибку. Обыск произвели лишь через месяц, и ампулы действительно обнаружили в домашней аптечке подсудимого.
Сахнин. Непонятно, почему Шаблин не уничтожил эту улику? Времени у него было более чем достаточно… Ведь преступники стараются не оставлять следов…
Глоба. Стараться стараются, но тем не менее всегда оставляют.
Адвокат. На указанное мной обстоятельство я прошу обратить особое внимание, потому что оно превращает доказательство обвинения в доказательство защиты. Если бы Шаблин чувствовал за собой хоть какую-нибудь вину, запоздалый обыск не дал бы никаких результатов. Разве сложно уничтожить ампулы? Нет, разумеется. Но Шаблин оставляет их на прежнем месте. Ему нечего таить и скрывать. Он не преступник. Он не имел никакого отношения к случившемуся. Так только можно объяснить успешные результаты обыска.
Прокурор. Почему же? Есть и другое объяснение: убийца настолько верил в свою безнаказанность, что не потрудился даже избавиться от изобличающих его ампул. Кому, дескать, подобное придёт в голову? И частично он оказался прав: целый месяц никому подобное в голову не приходило. Но я не рассматриваю этот изолированно взятый факт как доказательство обвинения. Он лишь подтверждает, что курареподобным препаратом, от которого умерла Шаблина, является дитилин. О его месте в цепи других фактов я ещё скажу. А пока разберём вероятность и правдоподобность тех версий, о которых пока вскользь упомянул адвокат. «Пока» потому, что именно на них основывается защита. Итак, первая версия — трагическая случайность. Вначале на предварительном следствии Шаблин утверждал, что покойная сама делала себе инъекции витамина B1, глюкозы, новокаина. Следователь опросил знакомых умершей, служащих аптеки, в которой она работала. Почти все они говорили одно и то же: Шаблина предпочитала не делать сама себе уколов, у неё был страх перед шприцем…
Адвокат. И тем не менее нам известен случай, когда она сама себе делала внутривенную инъекцию глюкозы…
Сахнин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36