И вам страшна настоящая, сердечная любовь.
Мы слышали тут ваши рассуждения о свободе религии, об армагеддоне, о спасении ста сорока четырех тысяч человек. Вы, иеговисты, выдаёте себя за спасителей. А кто вы есть на самом деле? Кому вы служите? Я отвечу на эти вопросы.
Секта «свидетели Иеговы» возникла в конце прошлого столетия в Соединённых Штатах Америки. Первоначально возглавлял секту один из её создателей — предприимчивый проповедник капиталист Руссел. Руководящий центр секты и сейчас находится в Соединённых Штатах, в Бруклине.
Как и у любого капиталистического концерна или банка, у американской секты «свидетели Иеговы» есть свои филиалы во многих странах мира. Бруклинский центр имеет своё издательство, которое выпускает пропагандистскую литературу: журнал «Башня стражи», «сочинения» Руссела, Рутерфорда на десятках языков, в том числе и на русском.
В чем же заключается сущность этой пропаганды? Что исповедуют и что проповедуют «свидетели Иеговы»?
Ссылаясь на библейские тексты (которые, кстати, толкуются вкривь и вкось, а порой и просто фальсифицируются), иеговисты провозглашают тезис о том, что любой государственный строй есть «орудие сатаны». На деле же они обливают потоками злобной клеветы порядки только в социалистических странах. Толкуя о любви к ближнему, об отказе от пролития человеческой крови, иеговисты в то же время объявили греховной борьбу народов за мир. Они запретили своим последователям подписывать воззвания ко всем народам о защите мира, о запрещении атомного и водородного оружия, они клевещут на благородную деятельность сотен миллионов сторонников мира.
Они не только выступают против мира, не только предрекают человечеству неотвратимую гибель в армагеддоне; подпольная агентура бруклинского центра пытается в странах социалистического лагеря идейно разоружить людей, посеять пессимизм и уныние.
Может ли быть свобода для такой религии в нашей стране — стране, где процветает наука, стране, которая возглавляет борьбу за мир во всем мире! Кому нужна такая свобода религии, кому нужны секты, подобные этой? Только врагам, только тем, кто не хочет настоящей свободы! Вы, Калашников, на словах проповедовали любовь, спасение, а на деле — человеконенавистничество.
Я обвиняю вас, Калашников, в том, что вы отняли у Акимова самое светлое и солнечное чувство, которое может быть у человека, — любовь к своему ребёнку. Вы ограбили Акимова, лишив его любви к жизни, ко всему, что делает существование человека праздничным и красивым. Я обвиняю вас в прямом подстрекательстве подсудимого к его чёрному, изуверскому преступлению.
Вы, Калашников, понимали, что в сердце Акимова борются два начала: одно — мрачное, злобное, человеконенавистническое, то, что внушено вами, второе — светлое чувство к дочери. Вы знали, что когда-нибудь девочка встанет вам поперёк дороги, и знали, что она может победить. Поэтому вы старались заранее поссорить отца с дочерью, натравить Акимова на Валю и отпугнуть Валю от отца. В день того ужасного случая вы не только рассказали Акимову, что видели его дочь в красном галстуке, но и, пользуясь своим влиянием, заставили его избить девочку. Это совершенно ясно из показаний свидетельницы Акимовой. В тот вечер Степан пришёл от вас таким взвинченным и взбудораженным, что пьяные и то трезвее кажутся.
Я обвиняю вас, Калашников, и в том, что после этого страшного несчастья вы продолжали свои интриги. Мы слышали здесь о попытках подкупа и шантажа свидетельницы Акимовой. Мы видим Акимова, который либо молчит, либо плетёт какую-то несусветную чушь о воле божьей. И каждому ясно, чьих рук это дело. Сами вы не гнушаетесь никакими средствами, чтобы выйти сухим из воды: лжёте, юлите, пытаетесь отмолчаться. А Акимова вы уверили, что он великий мученик, что он получит от господа награду за свою верность вашим бредовым идеям.
Я как учительница, свыше пятидесяти лет воспитывающая детей, как мать и бабушка, как советский человек, ненавидящий тьму, зло, обман, прошу суд изолировать Калашникова от нашего общества, назначить ему строгое наказание.
В зале раздались возгласы одобрения. Наталья Матвеевна продолжала:
— Я обвиняю Акимова в том, что он позволил сделать себя тем, кем он сейчас стал. Акимов когда-то учился у меня. Были тяжёлые дни, и он, не окончив школы, пошёл работать. Я понимала чувства Акимова, когда он много позднее сказал мне о своей дочери: «Девочка-то пятёрки и четвёрки приносит. Пожалуй, выйдет из неё что-нибудь получше, чем я». Сказал он это в своей обычной манере — так буркнул между прочим. Но в глазах отца я видела гордость и надежду на то, что девочке будет очень хорошо и светло в жизни. Все это было до того, как Акимов стал иеговистом.
И вот сегодня я обвиняю его в том, что он забыл об обязанностях отца, что он день за днём отравлял жизнь дочери, старался уничтожить в ней все светлое и чистое, что есть в ребёнке, и превратить её в религиозную фанатичку…
Наталья Матвеевна напомнила события 15 сентября. Ещё раз развернулась перед слушателями картина дикого избиения.
— Я обвиняю вас, Акимов, — строго сказала она, — также в том, что вы подняли руку на граждан, пытавшихся спасти от вас вашего же ребёнка. Неужели вам не кажется чудовищным ваше поведение?
Соколкин, скромный, очень тихий человек, не побоялся вашей ярости и ваших кулаков, вошёл и отобрал у вас дочь. Все, кто проходил в этот момент мимо вашего дома, призывали вас образумиться, прекратить бесчинство. Когда в дело вмешался сержант Коршунов, вы затеяли с ним драку…
Степан сидел безмолвно и неподвижно, будто речь общественного обвинителя его не касалась.
— Я прошу суд сурово наказать Акимова и лишить его родительских прав, — говорила Карасева. — Сегодня утром мы узнали, что общественность нашей области добилась направления Вали в пионерский лагерь «Артек». Чужие ей по крови, но родные по духу люди позаботились о ней. Врачи и сестры больницы не спали ночей, чтобы скорее восстановить здоровье ребёнка. Я позволю себе зачитать несколько выдержек из писем, присланных незнакомыми людьми, узнавшими о преступлении Акимова.
«Это зверство, — пишет рабочий-строитель Прохоров, — вызвало у всех нас величайший гнев и негодование. Акимов должен понести самое суровое наказание…»
Вот письмо отца двух детей товарища Букатова: «Я не могу оставаться равнодушным к такой жестокости и подлости взрослого человека по отношению к своему ребёнку. Моё мнение такое: приговор Акимову должен быть самым строгим».
«Иуды под маской святости, оказывается, ещё встречаются в нашей жизни, — читала Наталья Матвеевна. — Тот, кто поднял поганую лапу на красный галстук, должен быть строго наказан. Я имею трех детей с красными галстуками. И этим я горжусь, потому что мои дети — счастливые дети. Они живут под солнцем радости и счастья» — так пишет инвалид Отечественной войны Коропцов.
Писем, подобных тем, выдержки из которых я вам прочитала, десятки. И все люди, писавшие их: рабочие, колхозники, служащие, пенсионеры, — вместе со мной просят вас, товарищи судьи: самое строгое наказание изуверу!
Я думаю что будет правильным, если суд вынесет частное определение по поводу отношения к Акимову руководителей и профсоюзной организации радиозавода. Их равнодушие к судьбе члена коллектива — одна из причин вступления Акимова в секту. Товарищи с завода могут сказать: это, мол, исключение, единичный факт. Но в нашем обществе не имеет права на существование даже единичный факт изуверства.
Перед нами раскрылась картина того, как постепенно и упорно всасывала секта в свои сети Акимова. Он был одинок. Никто не пришёл ему на помощь, никто не подал дружескую руку, чтобы помочь выбраться из болота. Не было, мол, сигналов! Нельзя же, товарищи, ждать, пока человек попросит спасти его. Больше чуткости, больше внимания каждому человеку! Нужно знать, чем он живёт, что у него на душе, как можно скорее и действеннее прийти ему на помощь в трудную минуту. Пусть же случившееся будет всем нам хорошим уроком.
Затем выступил адвокат.
Когда за барьером поднялся Степан Акимов, зал насторожился.
— Выступала тут жена моя и другие… — глухо сказал Степан. — Калашников много говорил… Называли меня тёмным человеком, доказывали, что глуп… Даже к доктору водили: не сумасшедший ли я? А я ничего не знаю — где правда, где нет её. Верил я тебе, брат Афанасий, больше, чем самому себе. Может, слаб я духом и погибнуть мне суждено. Но не могу я идти против дочки и Марии. Что ты мне за них дашь, Афанасий? Блаженство тысячелетнее? А какое мне без них блаженство? Пусть уж если погибать нам, так всем вместе!
Он умолк, и в наступившей тишине стал слышен громкий шёпот Калашникова:
— Что делаешь? Раб господень, а такое говоришь…
Анна Ивановна сделала Калашникову замечание. А Степан, казалось, не слышал реплики «брата».
— Многое я видел, что не нравилось мне. И каждый раз сам себе говорил: голос сатаны! Умолкни, покорись и вымаливай прощение. А сейчас говорю: не надо мне прощения ни от тебя, Афанасий, ни от бога, ни от суда. Раз положено мне наказание за то, что на кровь свою руку поднял, пусть и осудят… Прошу прощения только у дочери своей, Валечки, у тебя, Маша, и у вас, Наталья Матвеевна.
Акимов обернулся к учительнице и низко ей поклонился.
После последнего слова Калашникова суд удалился на совещание. Публика вышла из зала. В фойе клуба люди смогли наконец высказать все, что передумали в эти часы.
— Кто бы мог поверить, — говорил собравшимся вокруг него пожилой рабочий, — что такие вещи возможны в наше время. Ведь я же хорошо знаю Степана. Отличный семьянин был. И на тебе…
Через час суд объявил приговор. Калашникова приговорили к пяти годам лишения свободы, Акимова — к двум.
Степан выслушал приговор молча.
* * *
…В исправительно-трудовой колонии Степана сразу же поставили на знакомую работу — по столярной части. Он принялся за труд с каким-то непонятным для окружающих ожесточением.
Тяжёлые, неотвязные думы лишали Степана покоя. Если бы он отдохнул перед сном, то пришлось бы ворочаться на нарах чуть не до утра. А так Степан проваливался куда-то, едва голова касалась подушки.
Вскоре рвение Степана было замечено. Имя его появилось на Доске передовиков. Не раз начальник отряда заговаривал со Степаном, советовал прочитать книги, втягивал в беседу. Акимов отмалчивался и глядел куда-то вдаль, мимо плеча воспитателя, думая о своём.
Степана сделали бригадиром. Под началом у него работали четверо молодых парней, не успевших ещё овладеть никакой специальностью. Степан учил их основательно, посвящая во все тонкости мастерства. Подолгу говорил о капризах и привычках разных пород дерева, о том, как нужно дружить с инструментом, чтобы он был послушен воле мастера. Но как только беседа переходила на другие темы, из бригадира нельзя было выжать ни слова.
Возможно, так и прошёл бы весь срок заключения, если бы мастерской не дали заказа со стороны: изготовить столы и стулья для детского сада.
Степан молча выслушал распоряжение начальника и, не взглянув на чертежи мебели, коротко сказал:
— Этого делать не буду.
Степана тут же сместили с бригадиров, он ушёл, сунул голову в подушку и так лежал, не засыпая и не поднимая головы.
Под вечер его вызвал начальник отряда Куницын.
Степан вошёл в небольшую чистую комнату, где стоял стол, сделанный его, Степана, руками, и сел по приглашению Куницына на стул, тоже его, Степана, производства.
Куницын обратился к Акимову с просьбой. Самодеятельный коллектив готовит спектакль. Нужны декорации. Не может ли он, Акимов, возглавить бригаду театральных плотников этак на неделю — на две.
Прошло недели две. Степан работал за кулисами клуба, когда его вызвали.
— Акимов, свидание…
В маленькой комнатке Степан увидел жену и Валю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Мы слышали тут ваши рассуждения о свободе религии, об армагеддоне, о спасении ста сорока четырех тысяч человек. Вы, иеговисты, выдаёте себя за спасителей. А кто вы есть на самом деле? Кому вы служите? Я отвечу на эти вопросы.
Секта «свидетели Иеговы» возникла в конце прошлого столетия в Соединённых Штатах Америки. Первоначально возглавлял секту один из её создателей — предприимчивый проповедник капиталист Руссел. Руководящий центр секты и сейчас находится в Соединённых Штатах, в Бруклине.
Как и у любого капиталистического концерна или банка, у американской секты «свидетели Иеговы» есть свои филиалы во многих странах мира. Бруклинский центр имеет своё издательство, которое выпускает пропагандистскую литературу: журнал «Башня стражи», «сочинения» Руссела, Рутерфорда на десятках языков, в том числе и на русском.
В чем же заключается сущность этой пропаганды? Что исповедуют и что проповедуют «свидетели Иеговы»?
Ссылаясь на библейские тексты (которые, кстати, толкуются вкривь и вкось, а порой и просто фальсифицируются), иеговисты провозглашают тезис о том, что любой государственный строй есть «орудие сатаны». На деле же они обливают потоками злобной клеветы порядки только в социалистических странах. Толкуя о любви к ближнему, об отказе от пролития человеческой крови, иеговисты в то же время объявили греховной борьбу народов за мир. Они запретили своим последователям подписывать воззвания ко всем народам о защите мира, о запрещении атомного и водородного оружия, они клевещут на благородную деятельность сотен миллионов сторонников мира.
Они не только выступают против мира, не только предрекают человечеству неотвратимую гибель в армагеддоне; подпольная агентура бруклинского центра пытается в странах социалистического лагеря идейно разоружить людей, посеять пессимизм и уныние.
Может ли быть свобода для такой религии в нашей стране — стране, где процветает наука, стране, которая возглавляет борьбу за мир во всем мире! Кому нужна такая свобода религии, кому нужны секты, подобные этой? Только врагам, только тем, кто не хочет настоящей свободы! Вы, Калашников, на словах проповедовали любовь, спасение, а на деле — человеконенавистничество.
Я обвиняю вас, Калашников, в том, что вы отняли у Акимова самое светлое и солнечное чувство, которое может быть у человека, — любовь к своему ребёнку. Вы ограбили Акимова, лишив его любви к жизни, ко всему, что делает существование человека праздничным и красивым. Я обвиняю вас в прямом подстрекательстве подсудимого к его чёрному, изуверскому преступлению.
Вы, Калашников, понимали, что в сердце Акимова борются два начала: одно — мрачное, злобное, человеконенавистническое, то, что внушено вами, второе — светлое чувство к дочери. Вы знали, что когда-нибудь девочка встанет вам поперёк дороги, и знали, что она может победить. Поэтому вы старались заранее поссорить отца с дочерью, натравить Акимова на Валю и отпугнуть Валю от отца. В день того ужасного случая вы не только рассказали Акимову, что видели его дочь в красном галстуке, но и, пользуясь своим влиянием, заставили его избить девочку. Это совершенно ясно из показаний свидетельницы Акимовой. В тот вечер Степан пришёл от вас таким взвинченным и взбудораженным, что пьяные и то трезвее кажутся.
Я обвиняю вас, Калашников, и в том, что после этого страшного несчастья вы продолжали свои интриги. Мы слышали здесь о попытках подкупа и шантажа свидетельницы Акимовой. Мы видим Акимова, который либо молчит, либо плетёт какую-то несусветную чушь о воле божьей. И каждому ясно, чьих рук это дело. Сами вы не гнушаетесь никакими средствами, чтобы выйти сухим из воды: лжёте, юлите, пытаетесь отмолчаться. А Акимова вы уверили, что он великий мученик, что он получит от господа награду за свою верность вашим бредовым идеям.
Я как учительница, свыше пятидесяти лет воспитывающая детей, как мать и бабушка, как советский человек, ненавидящий тьму, зло, обман, прошу суд изолировать Калашникова от нашего общества, назначить ему строгое наказание.
В зале раздались возгласы одобрения. Наталья Матвеевна продолжала:
— Я обвиняю Акимова в том, что он позволил сделать себя тем, кем он сейчас стал. Акимов когда-то учился у меня. Были тяжёлые дни, и он, не окончив школы, пошёл работать. Я понимала чувства Акимова, когда он много позднее сказал мне о своей дочери: «Девочка-то пятёрки и четвёрки приносит. Пожалуй, выйдет из неё что-нибудь получше, чем я». Сказал он это в своей обычной манере — так буркнул между прочим. Но в глазах отца я видела гордость и надежду на то, что девочке будет очень хорошо и светло в жизни. Все это было до того, как Акимов стал иеговистом.
И вот сегодня я обвиняю его в том, что он забыл об обязанностях отца, что он день за днём отравлял жизнь дочери, старался уничтожить в ней все светлое и чистое, что есть в ребёнке, и превратить её в религиозную фанатичку…
Наталья Матвеевна напомнила события 15 сентября. Ещё раз развернулась перед слушателями картина дикого избиения.
— Я обвиняю вас, Акимов, — строго сказала она, — также в том, что вы подняли руку на граждан, пытавшихся спасти от вас вашего же ребёнка. Неужели вам не кажется чудовищным ваше поведение?
Соколкин, скромный, очень тихий человек, не побоялся вашей ярости и ваших кулаков, вошёл и отобрал у вас дочь. Все, кто проходил в этот момент мимо вашего дома, призывали вас образумиться, прекратить бесчинство. Когда в дело вмешался сержант Коршунов, вы затеяли с ним драку…
Степан сидел безмолвно и неподвижно, будто речь общественного обвинителя его не касалась.
— Я прошу суд сурово наказать Акимова и лишить его родительских прав, — говорила Карасева. — Сегодня утром мы узнали, что общественность нашей области добилась направления Вали в пионерский лагерь «Артек». Чужие ей по крови, но родные по духу люди позаботились о ней. Врачи и сестры больницы не спали ночей, чтобы скорее восстановить здоровье ребёнка. Я позволю себе зачитать несколько выдержек из писем, присланных незнакомыми людьми, узнавшими о преступлении Акимова.
«Это зверство, — пишет рабочий-строитель Прохоров, — вызвало у всех нас величайший гнев и негодование. Акимов должен понести самое суровое наказание…»
Вот письмо отца двух детей товарища Букатова: «Я не могу оставаться равнодушным к такой жестокости и подлости взрослого человека по отношению к своему ребёнку. Моё мнение такое: приговор Акимову должен быть самым строгим».
«Иуды под маской святости, оказывается, ещё встречаются в нашей жизни, — читала Наталья Матвеевна. — Тот, кто поднял поганую лапу на красный галстук, должен быть строго наказан. Я имею трех детей с красными галстуками. И этим я горжусь, потому что мои дети — счастливые дети. Они живут под солнцем радости и счастья» — так пишет инвалид Отечественной войны Коропцов.
Писем, подобных тем, выдержки из которых я вам прочитала, десятки. И все люди, писавшие их: рабочие, колхозники, служащие, пенсионеры, — вместе со мной просят вас, товарищи судьи: самое строгое наказание изуверу!
Я думаю что будет правильным, если суд вынесет частное определение по поводу отношения к Акимову руководителей и профсоюзной организации радиозавода. Их равнодушие к судьбе члена коллектива — одна из причин вступления Акимова в секту. Товарищи с завода могут сказать: это, мол, исключение, единичный факт. Но в нашем обществе не имеет права на существование даже единичный факт изуверства.
Перед нами раскрылась картина того, как постепенно и упорно всасывала секта в свои сети Акимова. Он был одинок. Никто не пришёл ему на помощь, никто не подал дружескую руку, чтобы помочь выбраться из болота. Не было, мол, сигналов! Нельзя же, товарищи, ждать, пока человек попросит спасти его. Больше чуткости, больше внимания каждому человеку! Нужно знать, чем он живёт, что у него на душе, как можно скорее и действеннее прийти ему на помощь в трудную минуту. Пусть же случившееся будет всем нам хорошим уроком.
Затем выступил адвокат.
Когда за барьером поднялся Степан Акимов, зал насторожился.
— Выступала тут жена моя и другие… — глухо сказал Степан. — Калашников много говорил… Называли меня тёмным человеком, доказывали, что глуп… Даже к доктору водили: не сумасшедший ли я? А я ничего не знаю — где правда, где нет её. Верил я тебе, брат Афанасий, больше, чем самому себе. Может, слаб я духом и погибнуть мне суждено. Но не могу я идти против дочки и Марии. Что ты мне за них дашь, Афанасий? Блаженство тысячелетнее? А какое мне без них блаженство? Пусть уж если погибать нам, так всем вместе!
Он умолк, и в наступившей тишине стал слышен громкий шёпот Калашникова:
— Что делаешь? Раб господень, а такое говоришь…
Анна Ивановна сделала Калашникову замечание. А Степан, казалось, не слышал реплики «брата».
— Многое я видел, что не нравилось мне. И каждый раз сам себе говорил: голос сатаны! Умолкни, покорись и вымаливай прощение. А сейчас говорю: не надо мне прощения ни от тебя, Афанасий, ни от бога, ни от суда. Раз положено мне наказание за то, что на кровь свою руку поднял, пусть и осудят… Прошу прощения только у дочери своей, Валечки, у тебя, Маша, и у вас, Наталья Матвеевна.
Акимов обернулся к учительнице и низко ей поклонился.
После последнего слова Калашникова суд удалился на совещание. Публика вышла из зала. В фойе клуба люди смогли наконец высказать все, что передумали в эти часы.
— Кто бы мог поверить, — говорил собравшимся вокруг него пожилой рабочий, — что такие вещи возможны в наше время. Ведь я же хорошо знаю Степана. Отличный семьянин был. И на тебе…
Через час суд объявил приговор. Калашникова приговорили к пяти годам лишения свободы, Акимова — к двум.
Степан выслушал приговор молча.
* * *
…В исправительно-трудовой колонии Степана сразу же поставили на знакомую работу — по столярной части. Он принялся за труд с каким-то непонятным для окружающих ожесточением.
Тяжёлые, неотвязные думы лишали Степана покоя. Если бы он отдохнул перед сном, то пришлось бы ворочаться на нарах чуть не до утра. А так Степан проваливался куда-то, едва голова касалась подушки.
Вскоре рвение Степана было замечено. Имя его появилось на Доске передовиков. Не раз начальник отряда заговаривал со Степаном, советовал прочитать книги, втягивал в беседу. Акимов отмалчивался и глядел куда-то вдаль, мимо плеча воспитателя, думая о своём.
Степана сделали бригадиром. Под началом у него работали четверо молодых парней, не успевших ещё овладеть никакой специальностью. Степан учил их основательно, посвящая во все тонкости мастерства. Подолгу говорил о капризах и привычках разных пород дерева, о том, как нужно дружить с инструментом, чтобы он был послушен воле мастера. Но как только беседа переходила на другие темы, из бригадира нельзя было выжать ни слова.
Возможно, так и прошёл бы весь срок заключения, если бы мастерской не дали заказа со стороны: изготовить столы и стулья для детского сада.
Степан молча выслушал распоряжение начальника и, не взглянув на чертежи мебели, коротко сказал:
— Этого делать не буду.
Степана тут же сместили с бригадиров, он ушёл, сунул голову в подушку и так лежал, не засыпая и не поднимая головы.
Под вечер его вызвал начальник отряда Куницын.
Степан вошёл в небольшую чистую комнату, где стоял стол, сделанный его, Степана, руками, и сел по приглашению Куницына на стул, тоже его, Степана, производства.
Куницын обратился к Акимову с просьбой. Самодеятельный коллектив готовит спектакль. Нужны декорации. Не может ли он, Акимов, возглавить бригаду театральных плотников этак на неделю — на две.
Прошло недели две. Степан работал за кулисами клуба, когда его вызвали.
— Акимов, свидание…
В маленькой комнатке Степан увидел жену и Валю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36