Таков был этот негромкий, очень основательный человек. Который, если говорил «да», то это было «да» до конца. К тому же Богаченков, помимо прочего, был превосходным финансистом, виртуозом замысловатых комбинаций. И терять его Коломнину вовсе не хотелось. — Погоди-ка! — внезапная идея овладела им. — Ты как будто сибиряк?
— Лет пять там отработал, — недоуменно подтвердил Богаченков.
— Так чего ты тут штаны просиживаешь?! — возмутился Коломнин. — Иди немедленно оформляйся. Мы же завтра с тобой в командировку вылетаем!
В коридоре Коломнина караулила секретарша Ознобихина:
— Сергей Викторович! Николай Витальевич очень просил заглянуть.
Коломнин, раздосадованный происшедшим, хотел было отказаться, но дверь кабинета Ознобихина будто случайно распахнулась, и сам вышедший хозяин обхватил начальника УЭБ за плечи.
— Старина! Надеюсь, не обиделся, что я тебя чуток опередил? — испытующе, в той же манере, что и Дашевский, он заглянул собеседнику в глаза. — В этом деле не только стратегия важна, но и тактика. Не мог я тебе, понимаешь ли, позволить в президента банка сомнения посеять. Слишком важен этот проект.
— Для банка или для тебя?
— А я себя от банка не отделяю! — отчеканил Ознобихин, кивая одновременно двум проходящим мимо начальникам департаментов. Проводив их нетерпеливым взглядом, вернулся к прежнему, дружески-снисходительному тону. — Надеюсь, ты тоже?
— Коля, давай напрямую — чего ты от меня хочешь? Узнать, о чем договорились с Дашевским?
— В том числе.
— В таком случае докладываю: получил команду с поручительством пока не наседать. Можешь считать — нейтрализовал. Доволен?
— Я тогда доволен буду, когда начальник экономической безопасности мне в этом проекте союзником станет. Потому что каждый раз бегать к президенту за поддержкой — это накладно. Я жилы рву, чтоб банк на новый простор вывести. А ты — как стоп-кран уперся. Думал, командой станем. Ну, хочешь, я тебе все бизнес-планы по Генеральной компании покажу? Просмотри тщательно, а через два-три дня спокойно обсудим.
— Через два-три вряд ли. Я на две недели в Томильск улетаю.
— К Ларисе?! — Ознобихин ошеломленно остановился. — Вот это ты молодец. По-взрослому!
— Почему к Ларисе? — голос Коломнина разом просел.
— Так она ж как раз в Томильске живет. Не знал, что ли? О чем же вы с ней?.. Ты даешь!
— Слушай, Коля, — заалевший Коломнин решился. — Собирался как раз с тобой насчет Ларисиного мужа переговорить. Я тут по приезде прокачал: не зарегистрировано по Москве убийство Шараева. Не знаю, что и думать.
Из приемной выглянула секретарша, озабоченно зыркнула вдоль коридора.
— Николай Витальевич! Вас Лев Борисович срочно требуют.
— И правильно, что не зарегистрировано. Шараева — это Ларисина фамилия. Она ее себе оставила, чтоб азербайджанскую не брать. А мужа — Фархадов, Тимур. Отец у него, между прочим, знаменитейший по Сибири нефтяник… Да иду, иду!
И Ознобихин исчез в недрах приемной, оставив Коломнина в наиполнейшем обалдении.
Выйдя на улицу, Коломнин с удивлением обнаружил, что давно стемнело: суматошный рабочий день растаял незаметно, как сахар в кипятке. С легким ознобом припомнил о предстоящем неизбежном разговоре с сыном. Теперь он был благодарен Панчееву, удержавшему его от первого, чисто эмоционального порыва. Такой разговор требует мудрой сдержанности. Конечно, Димка был близок к тому, чтобы всерьез оступиться, — ведь фактически речь идет о взятке. Но — лишь близок. Главное — не набрасываться сразу, не загонять парня в безысходность. Нужно только суметь найти и нужный тон, и нужные слова. Чтоб разговор этот остался один. Последний и — навсегда.
И еще, чего жаждал он почти подсознательно, — чтобы дома не оказалось жены. Всякая попытка поговорить при ней с кем-то из детей оканчивалась ее неизменным вмешательством — причем в любой разговор она буквально врезалась и — гнала волну, как разогнавшаяся моторка меж тихими весельными лодками. Так что даже спокойная вроде беседа преображалась, покрываясь бурунами, — предвестниками близкой бури. Бурей, то есть общим скандалом — с вскриками и взаимными обвинениями, за которыми терялось все доброе, — обычно и заканчивалось.
Увы! Жена была дома. И, более того, по скорбной усмешке, с какой оглядела она появившегося мужа, стало ясно: она уже все знает. И она имеет мнение.
— Дмитрий дома?
— А где ж ему теперь(!) быть? — демонстративно повернувшись, жена вернулась на кухню, оставив впрочем дверь неприкрытой.
Сын оказался в гостиной. Нахохлившись, забился он в глубокое кресло под торшером, с нераскрытой книгой на коленях.
— Кажется, нам пора поговорить, — строго произнес Коломнин, еще раз давая себе слово быть сдержанным.
— О чем?! — сын не отвел глаза. Напротив, прямо посмотрел на отца. И какая же волна неприязни и несдерживаемой обиды окатила Коломнина. Его невольно перетряхнуло.
— Ты что, Дмитрий?!
— Он еще спрашивает что? — послышалось сзади. — Постыдился бы. Ребенок первые самостоятельные деньги заработал. А родной папочка отобрал.
— Да иди ты отсюда к черту! — заорал Дмитрий на мать, срываясь на фальцет. — Предупреждал же, чтоб не лезла.
— Димка! На мать-то! — предостерег Коломнин, хоть самого нестерпимо подмывало ухватить ее за локоть и вышвырнуть из комнаты.
— Да пошла она! Тоже достала. Во вы у меня где оба! — Дмитрий подбежал к матери и сделал то, о чем мечтал сам Коломнин, — решительно вытеснил в коридор и захлопнул дверь. Обернулся к оторопевшему отцу. — Скажи, что я тебе сделал? Только скажи! За что ты меня ненавидишь?!
— Я?! — Коломнину начало казаться, что происходит это во сне. — Я — тебя?! Да ты о чем, Димка?
— С четырнадцати лет ты меня гнобишь своим высоколобым презрением: не то делаю, не там учусь, не о том думаю! Я уж и забыл, когда видел что-то, кроме твоего вечного презрения! Но теперь-то за что! Это мои деньги. Я их заработал! Понимаешь ты? Я — сам.
— Вообще-то заработал — это несколько иное. А когда ты на имени банка спекулируешь…
— О-о! — сын завыл. — Опять за свое! Да что ж ты действительно такой тупой?! — Дмитрий, я пытаюсь поговорить по-доброму, но ведь могу…
— Чхал я на то, что ты можешь! Не застращаешь. Банк! Служение! Достал! Да разуй зенки! Все в банке гребут под себя. Делают деньги. Где могут и как могут!
— Полагаю, все— таки — не все.
— Не все! Ты — нет. Вбили в тебя в твоем МНДВ [сленговое от МВД] инстинкт сторожевого пса: охраняй хозяйское, пока не сдохнешь. Или пока сам хозяин не прибьет за чрезмерное рвение. Но и я не ворую. Понимаешь? Ни у кого ни цента. Я просто «сделал» эти деньги там, где другой бы их не нашел. И что же, скажи на милость, здесь такого, что родной отец?…
— Не забывай, это я тебя все-таки в банк привел.
— Ты! Все ты, — согласился сын. — Вот это и есть главное. Испугался, как бы твое имечко не замарали.
— Наше имя!
— Да нет, твое! Потому что я твоими благодеяниями сыт по горло и завтра же подам заявление об уходе. Так что не извольте беспокоиться! На вас и тень не упадет. И вообще, — он поколебался. Даже передумал было, но все-таки, хоть и тихо, закончил. — Не хочу с тобой больше ничего общего иметь.
— Даже так? — выдавил Коломнин. Он понимал, что надо что-то делать. Объясниться. Попытаться убедить. Но не было сил ни на уговоры, ни на крики. — Как знаешь. Далеко, похоже, зашло. Скажи только, зачем тебе эти деньги понадобились? Вот так, разом. Разве мы тебе в чем-то отказывали?..
— А вот затем. На квартиру, к примеру, собрать хотел, понимаешь? Чтоб… лиц ваших с матерью не видеть.
— Мать-то тебе чем не угодила? Кто-кто…
— Да идите вы!.. Вы ж оба ядом пропитаны, так ненавидите друг друга. Думаешь, не видно? Вот скажи, чего живете вместе?
— Хороший вопрос.
— Да нет у меня вопросов, — осунувшееся лицо отца несколько остудило парня. — Все равно как угодно добуду деньги, но — уйду из дома!
Махнув рукой, повернулся и выбежал в спальню. В гостиную тотчас ворвалась жена:
— Доволен? Довел парня до точки? Отец называется. Другие отцы за детей насмерть стоят. А этот…Ну что с того, что мальчишка немножко денег бы подзаработал? Кому от этого хуже? — Да пойми ты, курица! Нельзя начинать жизнь со взяток. С них начнешь, ими и кончишь!
— О господи! Говорить с тобой — как под водой кричать. Сорок два года и — полный идиот. Что теперь делать-то собираешься? Ты ж сына так потеряешь. А мне как с тобой жить после этого? Вот скажи, как ты нам с детьми в глаза смотреть после этого будешь?
— Пожалуй, что уходить мне надо из дома, — всего минуту назад Коломнин и не помышлял об этом. А, выговорив, понял, что решение созревало в нем давно. — Все равно как мы живем — это не жизнь.
— Опять? — съязвила жена.
— Да нет, окончательно надумал. В чем-в чем, а в этом он прав: чего в самом деле мучим друг друга? Квартиру, само собой, вам.
— Это даже не обсуждается. А детей, стало быть, на мои плечи?
— Детей?.. Да есть у меня на книжке деньги. Куплю Дмитрию квартиру, раз так рвется.
— Двухкомнатную! — потребовала жена.
— Двухкомнатную? Так это, считай, все, что у меня отложено… — Коломнин задумался. Но не о том теперь голова болела. — Что ж? Пусть двухкомнатную. Проживу на даче.
Дачу эту на берегу Истры он уж лет пять отстраивал, где сам, где чужими руками, но — своими деньгами. В последнее лето выложил печку. До весны перекантуется.
— Даже так? Что ж, вольному воля, — жена обескураженно покачала головой. — Силой держать не стану. Ишь, как допекло-то! Или сударушку какую завел?
Она ухмыльнулась презрительно.
— Завел. И тут же потерял, — дернул черт за язык Коломнина.
Лицо Галины, до того несколько потерянное, исказилось яростью.
— Дачу тоже отдашь! — отчеканила она. — У нас еще дочь растет. А на баб своих заработаешь!.. Ты что это улыбаешься, кобелюга?!
— Разве? — удивился Коломнин. — Так, подумалось.
Ну не говорить же в самом деле, что представилась ему вдруг Лариса, и такое томление почувствовал в предвкушении встречи, что хоть пешком беги аж до самой Сибири.
— У меня утром самолет. Пожалуй, соберусь прямо сейчас, да и поеду в аэропорт. Все равно не засну. А вещи, какие отдашь, приготовь, — заберу по приезде, — попросил Коломнин.
Не было в нем ни задиристости, не попыток выяснить отношения. Одна глубокая опустошенность.
И оттого поняла Галина, что не очередная у них размолвка. А заканчивается сегодня двадцатилетняя полоса жизни. И впереди — должно быть, одинокое старение. Схлынули в никуда приготовленные изощренные насмешки, на которые за годы семейной жизни стала мастерицей. Опустилась в кресло и — тихонько завыла.
Томильск. Лицезрение патриарха
В аэропорту Томильска Коломнина и Богаченкова встретил управляющий местным филиалом Симан Ашотович Хачатрян — хрупкий молодой человек с косматой и массивной, предназначенной для другого тела головой.
— Рад, что именно вы приехали, — он с чувством пожал руку Коломнина, не обратив внимания на мнущегося Богаченкова. Как и многие менеджеры новой банковской волны, в вопросах субординации был он чрезвычайно щепетилен. Во всяком случае стоящему в некотором отдалении шоферу — мужчине лет пятидесяти — он лишь коротко кивнул в сторону сумки начальника управления экономической безопасности. Сам же, похватив Коломнина под локоток, повлек его к выходу.
Богаченков безропотно поволокся следом.
— Так почему же рад именно мне? — Коломнин, выйдя из здания, поспешно прикрылся шарфом от обрушившейся поземки.
— Так ситуация как бы совершенно нестандартная. Чтоб глубоко разобраться, особые тонкость и деликатность нужны. А вам их не занимать.
— Что, Симан, вляпался по самое некуда? — без труда сообразил Коломнин, — уж больно дубоватым оказался комплимент.
— Это не совсем верная формулировка, — со вздохом отреагировал Хачатрян и поспешно, оттеснив водителя, распахнул перед гостем дверцу банковского «Вольво».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63