Друзья и нашли ему Губина.
Пикировка Сурнова с Подомацкиным уже перешла на повышенные тона. Подомацкин покраснел и выглядел расстроенным, его оппонент разозлился и по виду готов был к выяснению отношений до конца.
Но Губин положил конец производственной беседе, отослав Подомацкина к Миле, у которой можно было разжиться дополнительными экземплярами Фаулза для сотрудников издательства. Сам Губин не собирался принимать чью-либо сторону, ибо находил, что оба правы отчасти. Но тон Сурнова ему не понравился. Вообще старый друг Дима сегодня не был похож на себя — обычно сдержанного, корректного. Уж с кем, с кем, а с ним-то у Губина никогда не было проблем. В отличие от «лимитчика» Булыгина, Дима Сурнов происходил из интеллигентной московской семьи, был умен, образован и умел держать свои чувства при себе.
— Что с тобой? — с неудовольствием поинтересовался Губин, встав и перекладывая с места на место какие-то бумаги на столе. — Зачем ты все это вывалил? Эдик тебя не поймет, только озлобится. Какой смысл?
— Надоело потому что, — отозвался Сурнов все еще довольно агрессивно. — Я вообще не за этим пришел. Я зашел спросить: ты читал мой проект развития «НЛВ»?
— Читал, — подтвердил Губин. Он не стал тянуть резину, а хотя и без особой охоты, но стал излагать Сурнову свои соображения по его записке. — Мне кажется, пока таких возможностей у нас нет. А с новыми кредитами сейчас трудно — нам бы со старыми разобраться…
— Извини, — перебил его Сурнов. С первых слов Губина он стал заметно волноваться, настраиваясь на тяжелый, нервный разговор и стараясь поддержать в себе огонек еще не потухшей после сшибки с Поломацкиным внутренней агрессивности. — Но мы в газете заработали вполне достаточно средств на развитие. Нам кредиты не понадобятся.
— Дима, не прикидывайся идиотом, — начал раздражаться и Губин. — Прекрасно знаешь, что бабок нет. У меня не только ваша газета…
— Вот если бы ты не кидал деньги на всякую муру… Если бы ты этого не делал, денег на мой проект было бы достаточно. На рынок пора выводить модификацию «НЛВ» — сам знаешь, даже очень успешный товар надо обновлять раз в три-четыре года.
Давай подумаем, как диверсифицировать дело. Нам надо удержать инициативу на рынке — конкуренты на пятки наступают. Нужны идеи…
— Нужны, нужны! — взорвался Губин, он вдруг почувствовал дикую усталость. — Идеи нужны всегда, всем и везде! У тебя там отличная идея — приложения к «НЛВ» печатать в Германии. Но нужна еще такая мелочь, как деньги! Где их взять?
— Какого черта вы с Подомацкиным забросили «бабский» роман? Эдика надо заставить печатать прибыльный товар. Я понимаю, что он предпочитает получать одновременно и деньги, и удовольствие.
Я предпочитаю то же самое — но нет, я каждый день занимаюсь своей косноязычной газетой и думаю, как ее заставить продаваться еще лучше и еще дороже. Но не могут же за счет «НЛВ» жить все твои престижные конторы! Мы же на всех зарабатываем, и нам же не хватает! Ни рубля лишнего не даешь!
— О чем ты говоришь… Будто я сам об этом не думаю. — Губин опустился в кресло. — Не сгущай краски — у Булыгина небольшая прибыль, брачный журнал постепенно выходит на безубыточность…
Сурнов выслушал последние слова Губина, отворотясь, уже спокойно и чуть ли не равнодушно — как человек, который внезапно понял, что все разговоры напрасны и ни к чему не ведут.
— Ладно, — подытожил Губин. — Давай заканчивать. Твою записку я пока не похоронил. Мы к ней еще вернемся — дай срок…
Сурнов, сохраняя то же равнодушное и недоверчивое выражение лица, вышел и хлопнул дверью. Губин с досадой откинулся в кресле — настроения Сурнова были для него неприятной новостью. «Чего он дергается? Плачу им в „НЛВ“ под завязку…»
Регина маялась с набором нового романа, когда дверь распахнулась и, гремя каблуками, в ее кабинет без стука ввалился Булыгин. «Что-то многовато с самого утра посетителей», — подумала Регина.
— Что это вы, Михал Николаич, входите, как эсэсовец? — осведомилась она.
Как ни уговаривала себя Регина относиться к Булыгину толерантно — от Губина она знала о его тяжелой комсомольской юности, — ничего у нее не получалось. Знакомая история: провинциальный парень, подававший надежды боксер, сегодня превратившийся в борова, в свое время, для того чтобы остаться в Москве, женился на постылой дурочке, которая не вызывала у него никаких чувств, помимо отвращения, и пошел по комсомольской линии, которая вызывала у него ровно те же эмоции. В общем, многих славный путь… К этой части булыгинской жизни Регина относилась терпимо — чего не сделаешь под гнетом проклятого тоталитаризма. Более того, Булыгин в этой части своей жизни вызывал у нее даже сдержанное восхищение — такое отсутствие брезгливости, как у Булыгина, полагала она, свидетельствует об исключительных волевых качествах.
Она представляла себе, как он год за годом от омерзительного дневного лицемерия на комсомольской работе ночью переходил к супружеским обязанностям в постели с нелюбимой женой, а назавтра все повторял — сжав зубы, собрав волю в кулак. И все годы мечтал о другой жизни и другой женщине.
Прямо разведчик в тылу врага.
Нет, это она могла понять. Ну, не было никакого ходу энергичному провинциальному парню в СССР, помимо комсомола и женитьбы по расчету. Но сегодня, когда сбываются его мечты, когда он почти хозяин жизни, во всяком случае, все выбирает сам, — какая же ходячая пошлость из него получилась! Это оскорбляло Регинино чувство стиля Булыгин старательно, без всякой фантазии, изображал из себя «нового русского» Не было такого стереотипа, связанного с понятием «новый русский», какой Булыгин не примерил бы на себя и не приспособил к своей персоне. Он носил дымчатые очки, ходил с бессмысленной мордой, на которой застыло выражение неопределенного, но агрессивного недовольства, цедил слова сквозь зубы, почти не расставался с телохранителем, не выпускал из руки мобильник, вешал златую цепь на выю. На «мере» пока не наворовал, но на «Вольво» уже ездил.
Вторая жена Элеонора — та, которую он выбрал уже по собственному вкусу, — полностью вписывалась в его новорусский идеал. Молодая, длинная, крашеная блондинка с выражением тупого чванства на лице — ей казалось, что именно так выглядит воплощенное чувство собственного достоинства. Все остальные прелести тоже были при ней — провинциальный акцент, леопардовые платья, нутриевые манто, замшевые ботфорты и — как у мужа — неизменный мобильник в руке, с которого она названивала ему из модных салонов и дорогих бутиков. Звонила ни за чем — просто, чтобы эти кошелки вокруг, эта салонная обслуга чувствовали, с кем имеют дело…
Никакой Жак Дессанж с Джанфранко Ферре ей помочь не могли — разрушить, да что там, даже поколебать этот цельный законченный образ им было не по зубам.
Когда Губин купил издательство и «Политику», пришедший с ним вместе на хозяйство Булыгин поразил пишущую братию тем, что, появившись утром в редакционном зале, где проходила летучка, на полном серьезе вопросил: «А почему никто не встает, когда входит вице-президент?» После этого случая он превратился для ехидных журналистов в предмет насмешек и больше не любил посещать те этажи холдинга, где гнездились борзописцы.
«Как их свело с Губиным?» — размышляла Регина, пока Булыгин, засунув руки в карманы, соображал, с чего бы начать разговор Губин, конечно, не был ангелом, но он живой человек с горячей кровью, обладающий яркой индивидуальностью, а этот . Вот сейчас, например, Регина безошибочно распознала, что Булыгину от нее что-то очень нужно. Еще одна его черта — пошлейшая из пошлых. Он общался с человеком, только если чего-то от него хотел. А раз он решился обратиться к ней — а Булыгин ее терпеть не мог, Регина это знала, — значит, действительно вопрос жизни и смерти — разумеется, для него. И хотя она недоумевала, зачем могла ему понадобиться, не стала его торопить и ждала, когда он сам все расскажет.
Булыгин осклабился, обнажив редкие зубы, и прошел на середину комнаты. За ним последовал шлейф из тошнотворного запаха пота. Регина в это время проводила сеанс аутотренинга: «Этот запах мне совсем не мешает, я его даже не ощущаю, я это выдержу, это ненадолго». Знала бы, что пожалует Булыгин, заранее открыла бы форточку, а теперь только и остается, что тоскливо глядеть в сторону задвижки на окне…
Странное дело — как ни поливался Булыгин совсем по-новорусски заграничными дезодорантами и одеколонами, каждый флакон которых стоил с десяток минимальных пенсий, избавиться и избавить окружающих от своего ядреного духа ему не удавалось.
Упитанное гладкое тело работало как химзавод, кожа на лице лоснилась, редкие зачесанные назад волосы всегда производили впечатление жирно-мокрых.
— У нас тут группа в Амстердам набирается, — наконец пробулькал он. — Не хочешь присоединиться?
Желающих много, всем подряд не предлагаем.
— Амстердам — город заманчивый.
Уклончивый Регинин ответ можно было принять и за согласие — Булыгин так его и принял. На самом деле ее замечание ничего не означало и, по сути, не было даже ответом. В общем, она поддержала разговор, эти слова об Амстердаме ее ни к чему не обязывали.
А Булыгин, воодушевленный, продолжал:
— Слышь, там так оторваться можно! Там такой квартал красных фонарей — ну, ты же понимаешь, там порт, морячье, все такое… Голландский партнер принимает, рабочая программа — одна видимость.
Зато если там не была, получишь большой кайф. Мы как-то в Гааге были — вечером не успели на квартал проституток посмотреть, решили утром съездить, времени в обрез, днем улетать. Пришли — там, натурально, пусто ранним утром. Поглазели на эти витрины, в которых по вечерам телки сидят напоказ. Когда клиент заходит, она шторку на витрине опускает и, сама понимаешь… В один такой закуток мы даже заглянули из интереса… Так, ничего особенного, никакого полета фантазии. Спартанская обстановка — два на два, койка, умывальник и биде. Модный нынче минимализм, ха-ха… Потом, когда все отвалили к машинам, одна девка вылетела — сонная, в одном белье — где, мол, тут клиенты? Углядела нас как-то, готова была в неурочное время обслужить — потому что там у них, в Европе, конкуренция и рынок, спрос и предложение. Не будешь ишачить, хрен заработаешь. А в центре этого квартала красных фонарей, слышь, скульптура стоит — не поверишь, громадная голова Сталина, между прочим, выполненная вполне в стиле соцреализма. Двое каких-то наших придурков-скульпторов, имена у них странные, забыл, лет тридцать назад вырвались из «тюрьмы под названием СССР»… А эти западные придурки так им сочувствовали, так за бедных диссидентов болели душой, что сказали им — мол, оплатим вам изготовление любого вашего произведения на вольную тему и установим, где укажете, извольте ткнуть пальцем в карту Европы… Вот они Сталина и изваяли и пожелали его воздвигнуть там, где проститутки клиентов клеют. В душе, наверное, смеялись над этими богатыми сердобольными лохами, ха-ха… А пиво в Европе тоже атас!
Не поверишь, на любой вкус…
Пока Булыгин бубнил про проституток и пиво, Регина ждала, когда он приступит к главному. Странный человек, если бы он просто изложил свою просьбу, у него было бы гораздо больше шансов на ее сотрудничество. Но Булыгин есть Булыгин — она поморщилась. Он будет не он, если для начала не попытается купить ее по дешевке — в данном случае поездкой в славный город Амстердам. Забавно он представляет себе ее «отрыв» — в портовом кабаке с каким-нибудь матросом-тайцем за кружкой «Хайнекена», что ли? Мог бы и лучше подготовиться к беседе — в Амстердаме, между прочим, есть и Рейксмузеум, где экспонируется «Ночной дозор» Рембрандта…
А Булыгин, кажется, уже сам сообразил, что несколько не учел специфики материала, с которым «работал», и попытался исправиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Пикировка Сурнова с Подомацкиным уже перешла на повышенные тона. Подомацкин покраснел и выглядел расстроенным, его оппонент разозлился и по виду готов был к выяснению отношений до конца.
Но Губин положил конец производственной беседе, отослав Подомацкина к Миле, у которой можно было разжиться дополнительными экземплярами Фаулза для сотрудников издательства. Сам Губин не собирался принимать чью-либо сторону, ибо находил, что оба правы отчасти. Но тон Сурнова ему не понравился. Вообще старый друг Дима сегодня не был похож на себя — обычно сдержанного, корректного. Уж с кем, с кем, а с ним-то у Губина никогда не было проблем. В отличие от «лимитчика» Булыгина, Дима Сурнов происходил из интеллигентной московской семьи, был умен, образован и умел держать свои чувства при себе.
— Что с тобой? — с неудовольствием поинтересовался Губин, встав и перекладывая с места на место какие-то бумаги на столе. — Зачем ты все это вывалил? Эдик тебя не поймет, только озлобится. Какой смысл?
— Надоело потому что, — отозвался Сурнов все еще довольно агрессивно. — Я вообще не за этим пришел. Я зашел спросить: ты читал мой проект развития «НЛВ»?
— Читал, — подтвердил Губин. Он не стал тянуть резину, а хотя и без особой охоты, но стал излагать Сурнову свои соображения по его записке. — Мне кажется, пока таких возможностей у нас нет. А с новыми кредитами сейчас трудно — нам бы со старыми разобраться…
— Извини, — перебил его Сурнов. С первых слов Губина он стал заметно волноваться, настраиваясь на тяжелый, нервный разговор и стараясь поддержать в себе огонек еще не потухшей после сшибки с Поломацкиным внутренней агрессивности. — Но мы в газете заработали вполне достаточно средств на развитие. Нам кредиты не понадобятся.
— Дима, не прикидывайся идиотом, — начал раздражаться и Губин. — Прекрасно знаешь, что бабок нет. У меня не только ваша газета…
— Вот если бы ты не кидал деньги на всякую муру… Если бы ты этого не делал, денег на мой проект было бы достаточно. На рынок пора выводить модификацию «НЛВ» — сам знаешь, даже очень успешный товар надо обновлять раз в три-четыре года.
Давай подумаем, как диверсифицировать дело. Нам надо удержать инициативу на рынке — конкуренты на пятки наступают. Нужны идеи…
— Нужны, нужны! — взорвался Губин, он вдруг почувствовал дикую усталость. — Идеи нужны всегда, всем и везде! У тебя там отличная идея — приложения к «НЛВ» печатать в Германии. Но нужна еще такая мелочь, как деньги! Где их взять?
— Какого черта вы с Подомацкиным забросили «бабский» роман? Эдика надо заставить печатать прибыльный товар. Я понимаю, что он предпочитает получать одновременно и деньги, и удовольствие.
Я предпочитаю то же самое — но нет, я каждый день занимаюсь своей косноязычной газетой и думаю, как ее заставить продаваться еще лучше и еще дороже. Но не могут же за счет «НЛВ» жить все твои престижные конторы! Мы же на всех зарабатываем, и нам же не хватает! Ни рубля лишнего не даешь!
— О чем ты говоришь… Будто я сам об этом не думаю. — Губин опустился в кресло. — Не сгущай краски — у Булыгина небольшая прибыль, брачный журнал постепенно выходит на безубыточность…
Сурнов выслушал последние слова Губина, отворотясь, уже спокойно и чуть ли не равнодушно — как человек, который внезапно понял, что все разговоры напрасны и ни к чему не ведут.
— Ладно, — подытожил Губин. — Давай заканчивать. Твою записку я пока не похоронил. Мы к ней еще вернемся — дай срок…
Сурнов, сохраняя то же равнодушное и недоверчивое выражение лица, вышел и хлопнул дверью. Губин с досадой откинулся в кресле — настроения Сурнова были для него неприятной новостью. «Чего он дергается? Плачу им в „НЛВ“ под завязку…»
Регина маялась с набором нового романа, когда дверь распахнулась и, гремя каблуками, в ее кабинет без стука ввалился Булыгин. «Что-то многовато с самого утра посетителей», — подумала Регина.
— Что это вы, Михал Николаич, входите, как эсэсовец? — осведомилась она.
Как ни уговаривала себя Регина относиться к Булыгину толерантно — от Губина она знала о его тяжелой комсомольской юности, — ничего у нее не получалось. Знакомая история: провинциальный парень, подававший надежды боксер, сегодня превратившийся в борова, в свое время, для того чтобы остаться в Москве, женился на постылой дурочке, которая не вызывала у него никаких чувств, помимо отвращения, и пошел по комсомольской линии, которая вызывала у него ровно те же эмоции. В общем, многих славный путь… К этой части булыгинской жизни Регина относилась терпимо — чего не сделаешь под гнетом проклятого тоталитаризма. Более того, Булыгин в этой части своей жизни вызывал у нее даже сдержанное восхищение — такое отсутствие брезгливости, как у Булыгина, полагала она, свидетельствует об исключительных волевых качествах.
Она представляла себе, как он год за годом от омерзительного дневного лицемерия на комсомольской работе ночью переходил к супружеским обязанностям в постели с нелюбимой женой, а назавтра все повторял — сжав зубы, собрав волю в кулак. И все годы мечтал о другой жизни и другой женщине.
Прямо разведчик в тылу врага.
Нет, это она могла понять. Ну, не было никакого ходу энергичному провинциальному парню в СССР, помимо комсомола и женитьбы по расчету. Но сегодня, когда сбываются его мечты, когда он почти хозяин жизни, во всяком случае, все выбирает сам, — какая же ходячая пошлость из него получилась! Это оскорбляло Регинино чувство стиля Булыгин старательно, без всякой фантазии, изображал из себя «нового русского» Не было такого стереотипа, связанного с понятием «новый русский», какой Булыгин не примерил бы на себя и не приспособил к своей персоне. Он носил дымчатые очки, ходил с бессмысленной мордой, на которой застыло выражение неопределенного, но агрессивного недовольства, цедил слова сквозь зубы, почти не расставался с телохранителем, не выпускал из руки мобильник, вешал златую цепь на выю. На «мере» пока не наворовал, но на «Вольво» уже ездил.
Вторая жена Элеонора — та, которую он выбрал уже по собственному вкусу, — полностью вписывалась в его новорусский идеал. Молодая, длинная, крашеная блондинка с выражением тупого чванства на лице — ей казалось, что именно так выглядит воплощенное чувство собственного достоинства. Все остальные прелести тоже были при ней — провинциальный акцент, леопардовые платья, нутриевые манто, замшевые ботфорты и — как у мужа — неизменный мобильник в руке, с которого она названивала ему из модных салонов и дорогих бутиков. Звонила ни за чем — просто, чтобы эти кошелки вокруг, эта салонная обслуга чувствовали, с кем имеют дело…
Никакой Жак Дессанж с Джанфранко Ферре ей помочь не могли — разрушить, да что там, даже поколебать этот цельный законченный образ им было не по зубам.
Когда Губин купил издательство и «Политику», пришедший с ним вместе на хозяйство Булыгин поразил пишущую братию тем, что, появившись утром в редакционном зале, где проходила летучка, на полном серьезе вопросил: «А почему никто не встает, когда входит вице-президент?» После этого случая он превратился для ехидных журналистов в предмет насмешек и больше не любил посещать те этажи холдинга, где гнездились борзописцы.
«Как их свело с Губиным?» — размышляла Регина, пока Булыгин, засунув руки в карманы, соображал, с чего бы начать разговор Губин, конечно, не был ангелом, но он живой человек с горячей кровью, обладающий яркой индивидуальностью, а этот . Вот сейчас, например, Регина безошибочно распознала, что Булыгину от нее что-то очень нужно. Еще одна его черта — пошлейшая из пошлых. Он общался с человеком, только если чего-то от него хотел. А раз он решился обратиться к ней — а Булыгин ее терпеть не мог, Регина это знала, — значит, действительно вопрос жизни и смерти — разумеется, для него. И хотя она недоумевала, зачем могла ему понадобиться, не стала его торопить и ждала, когда он сам все расскажет.
Булыгин осклабился, обнажив редкие зубы, и прошел на середину комнаты. За ним последовал шлейф из тошнотворного запаха пота. Регина в это время проводила сеанс аутотренинга: «Этот запах мне совсем не мешает, я его даже не ощущаю, я это выдержу, это ненадолго». Знала бы, что пожалует Булыгин, заранее открыла бы форточку, а теперь только и остается, что тоскливо глядеть в сторону задвижки на окне…
Странное дело — как ни поливался Булыгин совсем по-новорусски заграничными дезодорантами и одеколонами, каждый флакон которых стоил с десяток минимальных пенсий, избавиться и избавить окружающих от своего ядреного духа ему не удавалось.
Упитанное гладкое тело работало как химзавод, кожа на лице лоснилась, редкие зачесанные назад волосы всегда производили впечатление жирно-мокрых.
— У нас тут группа в Амстердам набирается, — наконец пробулькал он. — Не хочешь присоединиться?
Желающих много, всем подряд не предлагаем.
— Амстердам — город заманчивый.
Уклончивый Регинин ответ можно было принять и за согласие — Булыгин так его и принял. На самом деле ее замечание ничего не означало и, по сути, не было даже ответом. В общем, она поддержала разговор, эти слова об Амстердаме ее ни к чему не обязывали.
А Булыгин, воодушевленный, продолжал:
— Слышь, там так оторваться можно! Там такой квартал красных фонарей — ну, ты же понимаешь, там порт, морячье, все такое… Голландский партнер принимает, рабочая программа — одна видимость.
Зато если там не была, получишь большой кайф. Мы как-то в Гааге были — вечером не успели на квартал проституток посмотреть, решили утром съездить, времени в обрез, днем улетать. Пришли — там, натурально, пусто ранним утром. Поглазели на эти витрины, в которых по вечерам телки сидят напоказ. Когда клиент заходит, она шторку на витрине опускает и, сама понимаешь… В один такой закуток мы даже заглянули из интереса… Так, ничего особенного, никакого полета фантазии. Спартанская обстановка — два на два, койка, умывальник и биде. Модный нынче минимализм, ха-ха… Потом, когда все отвалили к машинам, одна девка вылетела — сонная, в одном белье — где, мол, тут клиенты? Углядела нас как-то, готова была в неурочное время обслужить — потому что там у них, в Европе, конкуренция и рынок, спрос и предложение. Не будешь ишачить, хрен заработаешь. А в центре этого квартала красных фонарей, слышь, скульптура стоит — не поверишь, громадная голова Сталина, между прочим, выполненная вполне в стиле соцреализма. Двое каких-то наших придурков-скульпторов, имена у них странные, забыл, лет тридцать назад вырвались из «тюрьмы под названием СССР»… А эти западные придурки так им сочувствовали, так за бедных диссидентов болели душой, что сказали им — мол, оплатим вам изготовление любого вашего произведения на вольную тему и установим, где укажете, извольте ткнуть пальцем в карту Европы… Вот они Сталина и изваяли и пожелали его воздвигнуть там, где проститутки клиентов клеют. В душе, наверное, смеялись над этими богатыми сердобольными лохами, ха-ха… А пиво в Европе тоже атас!
Не поверишь, на любой вкус…
Пока Булыгин бубнил про проституток и пиво, Регина ждала, когда он приступит к главному. Странный человек, если бы он просто изложил свою просьбу, у него было бы гораздо больше шансов на ее сотрудничество. Но Булыгин есть Булыгин — она поморщилась. Он будет не он, если для начала не попытается купить ее по дешевке — в данном случае поездкой в славный город Амстердам. Забавно он представляет себе ее «отрыв» — в портовом кабаке с каким-нибудь матросом-тайцем за кружкой «Хайнекена», что ли? Мог бы и лучше подготовиться к беседе — в Амстердаме, между прочим, есть и Рейксмузеум, где экспонируется «Ночной дозор» Рембрандта…
А Булыгин, кажется, уже сам сообразил, что несколько не учел специфики материала, с которым «работал», и попытался исправиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50