Большую часть жизни он прожил в родном Баку, где служил в газете спортивным корреспондентом. Жизнь в Баку была упоительна и комфортна.
Жора не мог забыть свою доставшуюся от отца большую квартиру в центре города с видом на море, теплый азербайджанский климат, летние бакинские пляжи, базары, гонорары до пятисот еще советских рублей в месяц, кружок своих родных и друзей, свою интересную работу… Все было прекрасно, пока с перестройкой в Баку не начались армянские погромы. Жора, бросив квартиру, с семьей едва ноги унес из столицы Азербайджана. Теперь он ютился в Москве на однокомнатной ведомственной жилплощади, вынужден был переквалифицироваться в политические журналисты, строчить корреспонденции, чтобы заработать на кусок хлеба, простужался и болел. Горбачева он ненавидел. Хотя Жора признавал, что все могло сложиться гораздо хуже, никакого энтузиазма в жизни он больше не испытывал и постоянно пребывал в дурном расположении духа. Как никто, он чуял дни выплаты зарплат и премий — а они наступали с удручающей нерегулярностью. Но у Жоры был настоящий нюх на эти дела, за что в журналистских массах его за глаза любовно прозвали «таракан». Был он уже очень немолод. И спорт оставался для него чуть ли не единственной отдушиной.
— А мы в Баку раньше всегда тотализатор устраивали, — вступил он в разговор. — Только мы начинали еще на ранних стадиях чемпионата — тогда азарта больше.
— Ну! — аж подпрыгнул до потолка Паша Денисов. — Давайте, давайте!
Что-то его тянуло нынче на авантюры. Он бегал по комнате и подзуживал то Майку, то Геворкова. Майка вроде была не против и предлагала поставить по десятке, но Паша ее пристыдил и уговорил на пятьдесят.
— Ставим на победу или на счет? Давайте на счет и сразу на два полуфинала, — нетерпеливо подталкивал соседей Паша. Он вынул полтинник и возбужденно им размахивал.
— Нет-нет, — запротестовала Майка. — Так мы запутаемся. Если на победу и на каждый полуфинал отдельно, тогда мне ясно, как делить деньги между победителями. А если на счет, то кому что причитается?
Скажем, Голландия с Хорватией сыграют 1:0. A y нас ставки на 2:0, 1:3 или там 5:4… И кто в таком случае выиграл?
Скоро на столе у Майки уже лежали десятки и полтинники, а она сама линовала бумагу, заполняла графы и принимала ставки. Когда приняли ставки по первому кругу, вдруг засомневались в правильности полуфинальных пар.
Жора Геворков, хотя внешне по-прежнему не утратил унылости и все телодвижения совершал будто из-под палки, отнесся к процессу наиболее серьезно и, можно сказать, с душой. Он сходил в библиотеку почитать «Спорт-экспресс» (остальным было лень), чтобы уточнить состав полуфиналистов. Как и предполагали, полуфиналы перепутали. Новые пары представляли более неоднозначные комбинации, чем первые, взятые ошибочно. Возникла новая суматоха со сменой ставок. Геворков позвонил домой приятелю, у которого был выходной, и вовлек его в предприятие, Тотализатор начинал сколачиваться.
— Эх, — озабоченно запричитал Жора, обозревая кучку рублей на столе. — Интриги не хватает. Нам бы побольше участников — интереснее было бы.
Майка в шутку предложила позвать главного редактора. Денисов замахал на нее руками:
— Ты что, ты что! Он спорт терпеть не может! Влепит нам по выговору за организацию азартных игр на рабочем месте!
Майка посмеялась над его испугом: она сама знала, что главред — «главный вредитель», как расшифровывали эту аббревиатуру младшие литсотрудники «Политики», — их увлечения спортом не разделял.
— Надо в «Пресс-сервис» сходить к ребятам, — предложила она. — Булыгинские крутые затылки наверняка захотят поучаствовать. Они большие любители футбола и рулетки…
Жора Говорков поспешил за дверь. Майка с удивлением посмотрела ему вслед, но останавливать не стала — она никак не могла привыкнуть, что соседи по комнате воспринимают ее иронию всерьез, а порой и как руководство к действию. Пока Жора ходил, они с Денисовым, толкаясь локтями, пересчитывали деньги, переправляли записи, пока окончательно не заморочили друг другу головы.
— Ну, что? Будут они играть? — поинтересовалась Майка, обнаружив через некоторое время вернувшегося Геворкова рядом со своим столом. Жора выглядел озадаченным.
— Да у них там ерунда какая-то… — сказал Говорков, как обычно заторможенно и невыразительно. — У них Булыгин пропал. Они пятый день без начальника. Бедняги, сидят и не знают, что им делать.
В комнате зависла пауза. Майка и Денисов с застывшими на лицах дурацкими улыбками переглянулись. Оба не были готовы воспринять это сообщение всерьез, однако шутить по этому поводу и вообще относиться к новости легкомысленно тоже не тянуло.
А вдруг правда? Скорее всего, нет, конечно. Но чем черт не шутит…
— Слушайте, — медленно прозвучали в тишине Майкины слова. — А Губин знает?
После разговора Губина с Козловым прошло несколько дней. Больше к этой теме они не возвращались. Губин каждый день напряженно ждал известий.
Но все шло как всегда, и неопределенность уже начинала его угнетать. Губин уговаривал себя, что еще рано, что такие дела быстро не делаются, что даже профессионалы подобные акции тщательно готовят — это ведь не стакан водяры тяпнуть, на это нужно время, чем лучше подготовишься, тем вернее результат… И через неделю дождался — по конторе стали распространяться слухи об исчезновении Булыгина. В кабинетах трехэтажной штаб-квартиры холдинга новость передавали вполголоса, пожимали плечами, чесали в затылках, смеялись, делали большие глаза и задавали друг другу вопрос: «А Губин знает?»
Губин, хотя никто к нему пока с докладом не пожаловал, был в курсе слухов и пересудов и, затаившись, ждал продолжения. И продолжение последовало.
В понедельник днем к нему в кабинет заглянул Дима Сурнов. Вид он имел непривычный — какой-то стесненный и неуверенный.
— Старик, — начал он, — тут какие-то непонятные дела. Булыгин вроде исчез…
— Как это исчез? — очень натурально удивился Губин.
Он очень надеялся, что у него получилось натурально. Что он почувствовал в эту минуту? Губину было не до чувств — он был озабочен тем, чтобы вести себя как можно более естественно, как ведет себя человек, у которого ни с того ни с сего вдруг пропадает старый приятель, даже, можно сказать, верный друг. К новости он долго готовился, передумал все, что только можно, и пришел к выводу, что главное — не переиграть, не начать суетиться. Задерживаясь по вечерам в конторе, он сидел у стола, пил рюмку за рюмкой и ни о чем другом думать не мог. Только о том, как он встретит известие о смерти Булыгина.
И, раз за разом задавая себе вопрос, прав он или не прав, Губин сжимал челюсти, на щеках его начинали играть желваки, а лицо каменело.
Если уж говорить о чувствах, то главным чувством Губина все эти дни было чувство обреченности — все покатилось по своим рельсам, и изменить что-либо невозможно. И убеждение в неотвратимости, вынужденности принятого решения, в отсутствии истинного выбора в действиях освобождало его от чувства вины. «Ты сам этого хотел… — ожесточаясь, обращался он к Булыгину. — Ты сам виноват, ты меня вынудил».
— Как это исчез? Что это значит? — повторил Губин. Он чуть крутанулся в офисном кресле и расположился точно напротив вошедшего Сурнова.
— Да ты понимаешь, — все так же неуверенно, испытывая чувство неловкости от абсурда происходящего, продолжил объяснять расстроенный Сурнов. — Он уже пятый день на работе не появляется, ребята из его конторы говорят. Сначала они думали, мол, домашние дела, или просто пару дней решил порасслабляться. Ты знаешь, его Элеонора сейчас на Кипре отдыхает, большая труженица, сам понимаешь… Так, может, думали они, он решил пока в отсутствие любимой немного отвлечься. Я припоминаю, он мне намекал, мол, не воспользоваться ли случаем, не отвалить ли на несколько дней куда-нибудь в Подмосковье с девчонками… Вот булыгинские никому ничего и не сообщали — прикрывали начальника до последнего. Но вчера у него с Эдиком Подомацкиным было назначено важное совещание по рекламе — Булыгин не пришел и не отзвонил, не предупредил. Эдик шум поднял. Пытались мы дозвониться по мобильнику — отключен. Дома у Булыгина никто не отзывается.
Автоответчик врубается — и голос Мишкин на нем очень странный…
— Запись странная или голос странный? — уточнил Губин.
— Да голос странный — какой-то низкий, мрачный, с непонятными паузами…Чего делать-то? Я даже не пойму. В милицию, что ли, идти?
— Да кому нужна в милиции эта история! Для них обуза лишняя. Не спеши… — задумался Губин. Он встал и, махнув рукой, пригласил Сурнова в заднюю комнатку.
Там Губин подошел к бару, достал две рюмки и налил им с Димой коньяку:
— Давай выпьем пока, что ли.
Комнатка была очень уютная — в тесном пространстве стояли мягкие кресла и такой же диван, низкий и широкий журнальный столик, в углу разместился южнокорейский телевизор последней модели, выглядевший как небольшой киноэкран, тут же видеомагнитофон и музыкальный центр. Случись иной, более радостный повод для выпивки, Губин включил бы музычку.
Они опрокинули по рюмке — Губин рукой указал Сурнову на кресло, пригласил сесть. Они несколько секунд посидели молча.
— Ничего себе новости. Слушай, а может, шутка, розыгрыш? — подал идею Губин.
— Да непохоже. Ты знаешь, я прослушал эту запись на автоответчике — я тебе скажу, ощущение не из приятных. Голос какой-то прямо зловещий… — Сурнова аж передернуло при воспоминании о голосе. — И между прочим, я точно знаю, что еще неделю назад там была совсем другая запись. Я звонил ему на прошлой неделе.
Губин откинулся в кресле, не без труда забросив одну руку на спинку (уж больно разлапистые были кресла), и, качая ногой, рассуждал:
— Может, Элеонору разыскать?
— Ты что! Толку от нее никакого, а визгу и истерики будет выше крыши, — испугался Сурнов. — А вдруг к тому же он сегодня-завтра отыщется? Слушай, поручи Козлову, пусть он что-нибудь сделает — ну, на квартиру съездит, родственников каких-нибудь других найдет…
— Да Козлов-то в командировке! — с досадой сказал Губин и вздохнул. — Конечно, если выяснится, что это что-нибудь серьезное, вызовем его в Москву.
А пока самим придется этим заниматься. Будем надеяться, ложная тревога.
Они снова удрученно опрокинули по рюмке. Дима сидел в глубине кресла какой-то скукоженный, с серым лицом.
На Сурнова это странное и пока не разъясненное происшествие с Булыгиным подействовало самым угнетающим образом — преуспевающий менеджер популярной газеты вдруг будто впервые огляделся вокруг и задумался о собственной безопасности. Жил себе, слушал по телику новости, ахал, когда сообщали о 56 убитых за год банкирах, качал головой, но никогда на себя не примеривал. Априори полагал, что его все это не касается. А сегодня с самого утра, как только он узнал об исчезновении Мишки, воображение рисовало пугающие картины будущего. Все утро спине было холодно и неуютно, так что Дима все время непроизвольно оглядывался. Впервые ему пришло в голову, что его место главного редактора многим представляется завидным, да и на сам этот перспективный и доходный бизнес с бесплатными объявлениями многие, должно быть, облизываются и мечтают свернуть им с Губиным шеи, а «НЛВ» перехватить. Ощущение уверенности, защищенности, довольства собой, укоренившееся в нем за годы успешного бизнеса с Губиным, улетучилось. И что теперь делать, Сурнов не мог придумать.
А Губин подумал, что, пропади Сурнов, Булыгин не очень удивился бы. Вот не удивился бы — и все.
И не взволновался.
— Ну, что? Больницы, морги, бюро несчастных случаев, бесхозные трупы… Бери всех булыгинских ребят, которые не очень заняты по делу, — и пусть носом землю роют. Да, пошли кого-нибудь к кадровикам — пусть посмотрят в личном деле Булыгина адреса и телефоны родных… Слушай, — Губин вдруг взглянул на Сурнова и тупо спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Жора не мог забыть свою доставшуюся от отца большую квартиру в центре города с видом на море, теплый азербайджанский климат, летние бакинские пляжи, базары, гонорары до пятисот еще советских рублей в месяц, кружок своих родных и друзей, свою интересную работу… Все было прекрасно, пока с перестройкой в Баку не начались армянские погромы. Жора, бросив квартиру, с семьей едва ноги унес из столицы Азербайджана. Теперь он ютился в Москве на однокомнатной ведомственной жилплощади, вынужден был переквалифицироваться в политические журналисты, строчить корреспонденции, чтобы заработать на кусок хлеба, простужался и болел. Горбачева он ненавидел. Хотя Жора признавал, что все могло сложиться гораздо хуже, никакого энтузиазма в жизни он больше не испытывал и постоянно пребывал в дурном расположении духа. Как никто, он чуял дни выплаты зарплат и премий — а они наступали с удручающей нерегулярностью. Но у Жоры был настоящий нюх на эти дела, за что в журналистских массах его за глаза любовно прозвали «таракан». Был он уже очень немолод. И спорт оставался для него чуть ли не единственной отдушиной.
— А мы в Баку раньше всегда тотализатор устраивали, — вступил он в разговор. — Только мы начинали еще на ранних стадиях чемпионата — тогда азарта больше.
— Ну! — аж подпрыгнул до потолка Паша Денисов. — Давайте, давайте!
Что-то его тянуло нынче на авантюры. Он бегал по комнате и подзуживал то Майку, то Геворкова. Майка вроде была не против и предлагала поставить по десятке, но Паша ее пристыдил и уговорил на пятьдесят.
— Ставим на победу или на счет? Давайте на счет и сразу на два полуфинала, — нетерпеливо подталкивал соседей Паша. Он вынул полтинник и возбужденно им размахивал.
— Нет-нет, — запротестовала Майка. — Так мы запутаемся. Если на победу и на каждый полуфинал отдельно, тогда мне ясно, как делить деньги между победителями. А если на счет, то кому что причитается?
Скажем, Голландия с Хорватией сыграют 1:0. A y нас ставки на 2:0, 1:3 или там 5:4… И кто в таком случае выиграл?
Скоро на столе у Майки уже лежали десятки и полтинники, а она сама линовала бумагу, заполняла графы и принимала ставки. Когда приняли ставки по первому кругу, вдруг засомневались в правильности полуфинальных пар.
Жора Геворков, хотя внешне по-прежнему не утратил унылости и все телодвижения совершал будто из-под палки, отнесся к процессу наиболее серьезно и, можно сказать, с душой. Он сходил в библиотеку почитать «Спорт-экспресс» (остальным было лень), чтобы уточнить состав полуфиналистов. Как и предполагали, полуфиналы перепутали. Новые пары представляли более неоднозначные комбинации, чем первые, взятые ошибочно. Возникла новая суматоха со сменой ставок. Геворков позвонил домой приятелю, у которого был выходной, и вовлек его в предприятие, Тотализатор начинал сколачиваться.
— Эх, — озабоченно запричитал Жора, обозревая кучку рублей на столе. — Интриги не хватает. Нам бы побольше участников — интереснее было бы.
Майка в шутку предложила позвать главного редактора. Денисов замахал на нее руками:
— Ты что, ты что! Он спорт терпеть не может! Влепит нам по выговору за организацию азартных игр на рабочем месте!
Майка посмеялась над его испугом: она сама знала, что главред — «главный вредитель», как расшифровывали эту аббревиатуру младшие литсотрудники «Политики», — их увлечения спортом не разделял.
— Надо в «Пресс-сервис» сходить к ребятам, — предложила она. — Булыгинские крутые затылки наверняка захотят поучаствовать. Они большие любители футбола и рулетки…
Жора Говорков поспешил за дверь. Майка с удивлением посмотрела ему вслед, но останавливать не стала — она никак не могла привыкнуть, что соседи по комнате воспринимают ее иронию всерьез, а порой и как руководство к действию. Пока Жора ходил, они с Денисовым, толкаясь локтями, пересчитывали деньги, переправляли записи, пока окончательно не заморочили друг другу головы.
— Ну, что? Будут они играть? — поинтересовалась Майка, обнаружив через некоторое время вернувшегося Геворкова рядом со своим столом. Жора выглядел озадаченным.
— Да у них там ерунда какая-то… — сказал Говорков, как обычно заторможенно и невыразительно. — У них Булыгин пропал. Они пятый день без начальника. Бедняги, сидят и не знают, что им делать.
В комнате зависла пауза. Майка и Денисов с застывшими на лицах дурацкими улыбками переглянулись. Оба не были готовы воспринять это сообщение всерьез, однако шутить по этому поводу и вообще относиться к новости легкомысленно тоже не тянуло.
А вдруг правда? Скорее всего, нет, конечно. Но чем черт не шутит…
— Слушайте, — медленно прозвучали в тишине Майкины слова. — А Губин знает?
После разговора Губина с Козловым прошло несколько дней. Больше к этой теме они не возвращались. Губин каждый день напряженно ждал известий.
Но все шло как всегда, и неопределенность уже начинала его угнетать. Губин уговаривал себя, что еще рано, что такие дела быстро не делаются, что даже профессионалы подобные акции тщательно готовят — это ведь не стакан водяры тяпнуть, на это нужно время, чем лучше подготовишься, тем вернее результат… И через неделю дождался — по конторе стали распространяться слухи об исчезновении Булыгина. В кабинетах трехэтажной штаб-квартиры холдинга новость передавали вполголоса, пожимали плечами, чесали в затылках, смеялись, делали большие глаза и задавали друг другу вопрос: «А Губин знает?»
Губин, хотя никто к нему пока с докладом не пожаловал, был в курсе слухов и пересудов и, затаившись, ждал продолжения. И продолжение последовало.
В понедельник днем к нему в кабинет заглянул Дима Сурнов. Вид он имел непривычный — какой-то стесненный и неуверенный.
— Старик, — начал он, — тут какие-то непонятные дела. Булыгин вроде исчез…
— Как это исчез? — очень натурально удивился Губин.
Он очень надеялся, что у него получилось натурально. Что он почувствовал в эту минуту? Губину было не до чувств — он был озабочен тем, чтобы вести себя как можно более естественно, как ведет себя человек, у которого ни с того ни с сего вдруг пропадает старый приятель, даже, можно сказать, верный друг. К новости он долго готовился, передумал все, что только можно, и пришел к выводу, что главное — не переиграть, не начать суетиться. Задерживаясь по вечерам в конторе, он сидел у стола, пил рюмку за рюмкой и ни о чем другом думать не мог. Только о том, как он встретит известие о смерти Булыгина.
И, раз за разом задавая себе вопрос, прав он или не прав, Губин сжимал челюсти, на щеках его начинали играть желваки, а лицо каменело.
Если уж говорить о чувствах, то главным чувством Губина все эти дни было чувство обреченности — все покатилось по своим рельсам, и изменить что-либо невозможно. И убеждение в неотвратимости, вынужденности принятого решения, в отсутствии истинного выбора в действиях освобождало его от чувства вины. «Ты сам этого хотел… — ожесточаясь, обращался он к Булыгину. — Ты сам виноват, ты меня вынудил».
— Как это исчез? Что это значит? — повторил Губин. Он чуть крутанулся в офисном кресле и расположился точно напротив вошедшего Сурнова.
— Да ты понимаешь, — все так же неуверенно, испытывая чувство неловкости от абсурда происходящего, продолжил объяснять расстроенный Сурнов. — Он уже пятый день на работе не появляется, ребята из его конторы говорят. Сначала они думали, мол, домашние дела, или просто пару дней решил порасслабляться. Ты знаешь, его Элеонора сейчас на Кипре отдыхает, большая труженица, сам понимаешь… Так, может, думали они, он решил пока в отсутствие любимой немного отвлечься. Я припоминаю, он мне намекал, мол, не воспользоваться ли случаем, не отвалить ли на несколько дней куда-нибудь в Подмосковье с девчонками… Вот булыгинские никому ничего и не сообщали — прикрывали начальника до последнего. Но вчера у него с Эдиком Подомацкиным было назначено важное совещание по рекламе — Булыгин не пришел и не отзвонил, не предупредил. Эдик шум поднял. Пытались мы дозвониться по мобильнику — отключен. Дома у Булыгина никто не отзывается.
Автоответчик врубается — и голос Мишкин на нем очень странный…
— Запись странная или голос странный? — уточнил Губин.
— Да голос странный — какой-то низкий, мрачный, с непонятными паузами…Чего делать-то? Я даже не пойму. В милицию, что ли, идти?
— Да кому нужна в милиции эта история! Для них обуза лишняя. Не спеши… — задумался Губин. Он встал и, махнув рукой, пригласил Сурнова в заднюю комнатку.
Там Губин подошел к бару, достал две рюмки и налил им с Димой коньяку:
— Давай выпьем пока, что ли.
Комнатка была очень уютная — в тесном пространстве стояли мягкие кресла и такой же диван, низкий и широкий журнальный столик, в углу разместился южнокорейский телевизор последней модели, выглядевший как небольшой киноэкран, тут же видеомагнитофон и музыкальный центр. Случись иной, более радостный повод для выпивки, Губин включил бы музычку.
Они опрокинули по рюмке — Губин рукой указал Сурнову на кресло, пригласил сесть. Они несколько секунд посидели молча.
— Ничего себе новости. Слушай, а может, шутка, розыгрыш? — подал идею Губин.
— Да непохоже. Ты знаешь, я прослушал эту запись на автоответчике — я тебе скажу, ощущение не из приятных. Голос какой-то прямо зловещий… — Сурнова аж передернуло при воспоминании о голосе. — И между прочим, я точно знаю, что еще неделю назад там была совсем другая запись. Я звонил ему на прошлой неделе.
Губин откинулся в кресле, не без труда забросив одну руку на спинку (уж больно разлапистые были кресла), и, качая ногой, рассуждал:
— Может, Элеонору разыскать?
— Ты что! Толку от нее никакого, а визгу и истерики будет выше крыши, — испугался Сурнов. — А вдруг к тому же он сегодня-завтра отыщется? Слушай, поручи Козлову, пусть он что-нибудь сделает — ну, на квартиру съездит, родственников каких-нибудь других найдет…
— Да Козлов-то в командировке! — с досадой сказал Губин и вздохнул. — Конечно, если выяснится, что это что-нибудь серьезное, вызовем его в Москву.
А пока самим придется этим заниматься. Будем надеяться, ложная тревога.
Они снова удрученно опрокинули по рюмке. Дима сидел в глубине кресла какой-то скукоженный, с серым лицом.
На Сурнова это странное и пока не разъясненное происшествие с Булыгиным подействовало самым угнетающим образом — преуспевающий менеджер популярной газеты вдруг будто впервые огляделся вокруг и задумался о собственной безопасности. Жил себе, слушал по телику новости, ахал, когда сообщали о 56 убитых за год банкирах, качал головой, но никогда на себя не примеривал. Априори полагал, что его все это не касается. А сегодня с самого утра, как только он узнал об исчезновении Мишки, воображение рисовало пугающие картины будущего. Все утро спине было холодно и неуютно, так что Дима все время непроизвольно оглядывался. Впервые ему пришло в голову, что его место главного редактора многим представляется завидным, да и на сам этот перспективный и доходный бизнес с бесплатными объявлениями многие, должно быть, облизываются и мечтают свернуть им с Губиным шеи, а «НЛВ» перехватить. Ощущение уверенности, защищенности, довольства собой, укоренившееся в нем за годы успешного бизнеса с Губиным, улетучилось. И что теперь делать, Сурнов не мог придумать.
А Губин подумал, что, пропади Сурнов, Булыгин не очень удивился бы. Вот не удивился бы — и все.
И не взволновался.
— Ну, что? Больницы, морги, бюро несчастных случаев, бесхозные трупы… Бери всех булыгинских ребят, которые не очень заняты по делу, — и пусть носом землю роют. Да, пошли кого-нибудь к кадровикам — пусть посмотрят в личном деле Булыгина адреса и телефоны родных… Слушай, — Губин вдруг взглянул на Сурнова и тупо спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50